Евангелие от рыжего кота

Репликация первая. Матье де Клермон

Если бы не ощущение любви, проникающее в нее со всех сторон, первые дни в раю шокировали Маргину больше, чем её превращение в Хранителя. Правда, данное место называлось вовсе не раем, а Эссенариум, и Маргина не сразу вспомнила, откуда она знает это название. Покопавшись в своей памяти, она выудила оттуда, что так назывался летающий дворец Харома, Создателя мира Глаурии.

«Неужели он знал о существовании данного места?» — подумала она, но потом отбросила свои размышления, полагая, что не так важно, как называется это пространство, где всё объято чувством любви. Как назло, тут же мелькнула здравая мысль, что переизбыток любви, так же, как и сладости, сделает здешнее существование приторно-тягучим и захочется чего-нибудь экстраординарного, с привкусом опасности и приключения.

«Не захочется!» — промелькнула в голове чужая мысль и Маргина оглянулась. Морда рыжего кота, взирающего на неё зелёными глазами, вызвала в ней бурную реакцию, словно она увидела, как минимум, своего ближайшего родственника. От избытка ощущения любви, она влепила в его пышные усы поцелуй, но её родственничек, гад, отвернул свою физиономию, словно его укусила змея.

Оставим реакцию кота на поцелуй Маргины на его совести, которой у него никогда не имелось, а, прежде всего, опишем устройство Эссенариума. Если мы все там будем, то следует знать, как себя вести и чего опасаться в нашей теперешней жизни. Когда Маргина впервые попала туда, то её окружили близкие родственники, оповещенные о прибытии Маргины, которые принялись её тискать и ласкать. Она сразу почувствовала себя дискомфортно, так как не знала, как с ними общаться и что можно отвечать на их расспросы. В виде кота Хамми она прожила с каждым из них их жизнь и знала всех в лицо. Когда она стала называть своих дальних предков по именам, то смутила их и вызвала удивление, ведь они никогда её не видели, так откуда Маргина знает их имена?

Странным казалось то, что в Эссенариуме можно жить, как на Глаурии. Ты можешь иметь такое тело, какое ты хочешь, а стоит только захотеть и вокруг тебя создается мир, сохранившийся в памяти. Этому способствует то, что материя, попавшая в Свет, имеет светлую структуру и может изменять себя под действием мыслей живущих там людей зверей и букашек. В некоторых местах, словно наперегонки, мир так быстро изменялся, что Маргина едва успевала рассмотреть подробности.

Так как люди, с которыми она хотела общаться, тоже стремились находиться в комфортной им обстановке, то возле замка из Фаэлии, где желала жить Маргина, соседствовала Эйфелева башня, возле которой жила Анни, внучка Миши Столярчука, и рядом он сам, вместе с женой Галей в доме на берегу Днепра. Тут же находилась масковская квартира Исаевой, вместе с куском Измайловского парка, где она жила с любимым Воробьем и со своим отцом. Внучка Маргины, Александра, живущая вместе с Зарро, разместила возле Маргины приличный кусок планеты Дриддо, где не желали гулять её давно выросшие дети. Далекое стало совсем близким, а близкое – далеким.

Некоторые из родственников и знакомых возмущались тем, что Александра перегородила весь подход к месту жительства Маргины. Впрочем, распространяться своими пейзажами можно во все стороны, в том числе вверх, вниз, и во все измерения, так что данное обстоятельство не является помехой для фантазии. Желающих общаться с Маргиной оказалось так много, что она засомневалась, хватит ли ей времени, чтобы уделить внимание каждому, на что вездесущий Туманный Кот, по-прежнему сидящий в её виртуальной голове, глубокомысленно заявил: «У тебя впереди целая вечность».

Кроме желаемого пейзажа вокруг и возможности принимать любую форму, следующей привилегией было то, что общались здесь только мысленно, так что никаких языков изучать не пришлось. После того, как все первые ахи и охи закончились, и Маргину потискали, как следует, Туманный Кот удовольствием рассказал Маргине об устройстве Сущего, и, в частности, Светлого Мира, Эссенариума.

— Начну с самого мелкого. При воздействии Света на Ничто, в нем происходят флуктуации, в результате которых образуется дименсиальная структура, имеющая два состояния: мон и демон. Всё вещество Темных Замкнутых миров состоит из таких частиц, в которых один мон плавно переливается в два демона, а потом наоборот. Мон, это замкнутая дименсиальная волна правильной многосферной дивергенции. Демон, это замкнутая дименсиальная волна неправильной, с точки зрения Светлых, многосферной дивергенции.

Простым языком и мон, и демон – всего лишь мгновения волны в Ничто и никакого так называемого «вещества» ни в каком из миров нет. В Темных Замкнутых Мирах, к которым относится и мир, где находится Земля и Глаурия, дименсиальные структуры имеют какое-либо преобладающее состояние, близкое к мону или демону, в результате чего души, после перехода через Чистилище, отправляются к Свету или во Тьму. Хуже всего, когда человек равнодушный и серый, тогда моны и демоны его души равновесные, и его может поглотить мёртвое Ничто.

Чистилища, которое представляет собой некую виртуальную границу, разделяют на моны и демоны не только души людей, но и всякую дименсиальную структуру, попадающую во Тьму или Эссенариум. То, что находится в Ничто, не имеет ни монов, ни демонов и не содержит ни одного пространства и там нет времени. Между Светом и Тьмой идёт постоянное противостояние и в данное время преобладают силы Света.

Такое поверхностное объяснение дал Туманный Кот, возможно, упростив структуру сущего, для лучшего его понимания. Дальше он объяснил, что Темные Замкнутые Миры существуют на окраине диска Эссенариума в виде замкнутых шаров, висящих гроздьями в Ничто. Нельзя путать Тёмные Замкнутые Миры и Тьму. Из Темного Замкнутого Мира можно попасть в Свет через Чистилище, из Тьмы нет пути к Свету. Если случится Армагеддон и Светлый Мир столкнется с Тьмой, то останется только Ничто. Правда, Светлым Мирам повезло и они сильнее, следовательно, что-нибудь светлое да останется на развод.

Пока в виртуальной голове Маргины носились такие мысли, Туманный Кот сидел и ждал, что не составляло ему труда, так как он с интересом читал её мысленные потуги.

— Есть ещё одно обстоятельство, о котором ты не знаешь, — менторским тоном произнёс Кот, словно он присутствовал на сдаче экзамена по строению Мира. Маргина как раз в это время думала о котах.

— Какое? — спросила Маргина, поднимая кота на колени и поглаживая его рукой.

— Коты, живущие в Тёмных Замкнутых Мирах, состоят из дименсиальных частиц, в которых болтаются пара монов, переходящих в два демона, — сообщил Кот.

— Отчего такое различие? — спросила Маргина, выглаживая его величество Рыжее Совершенство.

— Чтобы мы светились в темноте, — пошутил Туманный Кот, а потом добавил: — Так решил Лучезарный, чтобы все души котов непременно попали в Эссенариум, — закончил он свою тираду, после чего вывернулся под рукой Маргины, которая совсем ему не поверила…

— А блохи, живущие на котах, тоже имеют такую структуру, — захихикала она и принялась его щекотать, но кот её мысленную и физическую инсинуацию напрочь игнорировал.

— Интересно, а кто был мой ангел-хранитель? — спросила Маргина, которая слышала, что у всех душ в Темных Замкнутых Мирах есть свои ангелы. Кот как-то странно заурчал и отвернулся.

— Ты!? — воскликнула Маргина: — А где же твои крылья?

— Мы с тобой прогрессивные существа и не нуждаемся в ненужной имитации, — произнёс кот, а на его спине выросли маленькие рыжие крылышки. Маргина захихикала, наблюдая данную метаморфозу.

— Видишь, даже ты смеёшься, а когда собираются все человеческие ангелы, то я со своими крыльями и рыжей мордой выгляжу идиотом, — недовольно проворчал Кот.

— Ты похож на маленького рыжего глея[1]. Можешь не носить крылья, я люблю тебя всякого, — сказала Маргина и прижала кота к груди. То, что кот замер и не сказал ни слова, говорило о том, что ему нравиться данная церемония.

— Совсем нет, — возразил подлый кот, читая её мысли и Маргина от замешательства отпустила его. Так как в данном месте имелась искусственная гравитация, то Туманный Кот шлепнулся в траву да там и остался.

Маргина прилегла рядом с ним, уставившись в небо, и, неожиданно, повернулась лицом к коту и серьёзно спросила:

— Скажи мне, кот, я что, такая пропащая, что не нашлось ни одного ангела-человека, который бы меня сопровождал?

Туманный Кот лизнул её в щеку и сообщил:

— Мне разрешили тебя выбрать, … как привилегию…

— Спасибо тебе, котик, — рыдала Маргина, понимая, что такое ничтожество, как она, имеет шанс выбрать только какой-то ангел-кот. Туманному Коту мочилово не понравилось, так как Маргина рыдала на него.

— Что-то ты стала сентиментальная? — насторожился кот, но Маргина продолжала рыдать. — Между прочим, я к тебе пришёл по делу, — сообщил Кот, прерывая её величество слезоточивость.

— Какие дела могут быть у тех, кто отдыхает в раю, — парировала Маргина.

— К сведению бездельников, в Эссенариуме все заняты делом, — произнёс Кот, поворачивая голову к Маргине: — Шестикрылые огненные Серафимы озаряют светом Тьму, и Свет всё время расширяет свои границы, поглощая Ничто. Поэтому Тёмных Замкнутых Миров на окраине Эссенариума становиться всё больше и больше. Если жизнь в Тёмных Замкнутых Мирах оставить на самотёк, то все души отправятся во Тьму и её станет больше. Чтобы этого не произошло, четырёхкрылые Херувимы распространяют божественную мудрость и Слово Лучезарного во всём Эссенариуме и в Темных Замкнутых Мирах. Престолы трудятся каждый миг, перенося лик Лучезарного к каждой ищущей душе. Господства просвещают властителей в Тёмных Замкнутых Мирах, чтобы государства не погрязли в хаосе, так как беспорядки – путь во Тьму. Силы творят чудеса на потребу угодникам Лучезарного. Власти укрощают силу Сатанаила и его демонов, иначе нам и носа не высунуть из Света. Архонты управляют Вселенными и Хранителями. Архангелы руководят Ангелами и учат людей, а Ангелы опекают души в Тёмных Мирах. Так что работают все, а отдыхаешь только ты, — хихикнул Туманный Кот, не поднимаясь с травы.

— А какой он? — спросила Маргина, рассматривая голубое небо с белыми облачками. Она мысленно превратила их в барашков, и они поплелись к горизонту.

— Кто? — не понял Туманный Кот, рассматривая на небе художественные изыски Маргины.

— Лучезарный, — объяснила она. Кот задумчиво исследовал облака, созданные Маргиной, а потом изобразил на небе огромного огненного кота.

— Он такой, — прищурив зелёные глаза, объяснил Туманный Кот и погнался своим огненным котом за барашками на небе, которые начали резво от него убегали. Маргина с сомнением рассматривала кровожадного рыжего хищника на небесах, так как она представляла Лучезарного только человеком.

— Ты что-то говорил о деле, — напомнила Маргина, поднимаясь с травы.

— Тебя хочет видеть Лучезарный, — таким тоном сказал Туманный Кот, точно Маргину приглашал в гости какой-нибудь сосед. Он тоже поднялся и стряхнул с себя невидимые травинки, крутанувшись всем телом.

— Я – к нему? — застыла Маргина.

— Ты хочешь, чтобы он пришёл к тебе? — буднично спросил Туманный Кот, словно Лучезарный ходит в гости ко всем подряд. После расспросов Маргина с удивлением узнала, что, да, ходит.

— А зачем же тогда ему Престолы!? — сообщил Туманный Кот, как само собой разумеющее дело. Внезапно в небе возникли звуки, точно по мостовой скакали лошади, и затрубили трубы, издавая завораживающие звуки. Взглянув туда, Маргина увидела ослепительную колесницу, летящую по небу. Тройка огненных лошадей высекала копытами искры из облаков и Маргина поняла, что это и есть Престолы, несущие Лучезарного. Она растерялась и чувствовала себя виноватой, что отвлекла его от нужных дел, сразу не согласившись отправиться к нему. «Ведь он же читает мысли каждого!» — устыдилась Маргина и покраснела с головы до ног. Она подняла глаза, чтобы увидеть Лучезарного, хотя, признаться, от стыда, хотела потупить взгляд в траву у ног.

Престолы, выбросив струи совсем не горячего огня, остановились возле замка Маргины и сразу превратились в белоснежную беседку, в середине которой стояло бело-голубое высокое кресло. На нём восседал мужчина в белоснежно-сияющем просторном одеянии, ниспадающем волнами к ногам в обыкновенных кожаных сандалиях. Стоило Маргине увидеть Лучезарного, как она поняла: для каждого у Бога есть своё лицо, а его любовь одинаково приятная для всех. Он выглядел, как мужчина её мечты и такого не любить – взять грех на душу. Лучезарный поднялся и оглянулся, наблюдая калейдоскоп строений вокруг дворца из Глаурии, а потом произнёс: — Тебя любят много людей, но ты, между тем, грешна, — закончил он с ослепительной улыбкой.

— В чём мой грех, Господи?

— Отдавая всё другим, ты не любишь себя, — услышала Маргина, и сквозь яркий свет донеслось тёплое:

— Ты моё дитя, а как не любить творение Божье!

Он приблизил к ней свой лучезарный лик, рассматривая её лицо. Маргина устыдилась своего несовершенства, невольно отстраняясь от него и потупив в землю глаза.

— Ты подобна мне, — улыбнулся Он, а она, преодолевая свою естественную робость, вскинула на него глаза: «Неужели, и его посещают сомнения?!»

— Мои сомнения всего лишь другого порядка, — улыбнулся Он, и ей стало так тепло на душе, точно она разговаривала со своим другом. Лучезарный подошёл к ней, обнял за плечи и тихо промолвил на ухо: — Как ты думаешь, мне легко, если я всё время слышу ваши голоса? Я недаром сказал о сомнении. Однажды, в минуту смущения, я отправил в Темные Замкнутые Миры один талисман – Рубин Милосердия, чтобы разбудить в сердцах людей сочувствие к другим. Позже я понял, что мне не следовало этого делать. За этим благостным предметом стали охотиться все, кому не лень. Хуже всего, что в этом участвуют Тёмные, убивая невинных людей. Они думают, что в их руках талисман станет антиподом и послужит тёмному делу. Талисман потерялся и его нужно вернуть в Эссенариум. Остальное тебе расскажет Туманный Кот.

Маргина оглянулась, но Туманный Кот, странным образом, куда-то исчез. Возможно, для того, чтобы разговор с Лучезарным состоялся с глазу на глаз.

— Занятный Кот, к тому же, твой бывший ангел, — промолвил Он, читая её мысли, и прищурил свои ярко-голубые глаза.

— Лучезарный, правда, что коты созданы не так как люди? — спросила Маргина, проверяя сказанное Туманным Котом, и понимая, что её понесло. Лучезарный улыбнулся в ответ и прошептал ей на ухо: — Неправда, у данного кота один мон в голове лишний, — Маргина захихикала, а Лучезарный сделал маленькую паузу и продолжил: — Когда-то я встретил одного обычного кота. В трудную минуту, когда я висел на кресте, этот добрый кот, сочувствуя моей боли, взобрался к моим ногам и лизал мне пятки, отчего я смеялся, забывая о муках.

Она слушала историю, а потом её внезапно озарило и на глаза Маргины навернулись слезы. Она тихо спросила:

— Этого кота звали Туманный Кот.

Лучезарный не ответил на вопрос, а засмеялся и сказал, дотронувшись до её носа:

— Любопытной Варваре нос оторвали. Вон идёт твой любимый кот.

Маргина оглянулась и увидела, что, действительно, Туманный Кот демонстративно шагает к ним. «Субординация, блин!» — совсем не почтительно подумала Маргина, возмущаясь тем, что кот прервал её беседу с Лучезарным.

— Мы с тобой ещё поговорим после твоего возвращения, — сказал Лучезарный и его Престолы, мгновенно свернув белоснежную беседку, снова превратились в огненную троицу лошадей, которая, только закрылась дверца открытой кареты, с места рванули вверх, в небеса. Маргина, со слезами благоговения на щеках, проводила взглядом мелькнувшую в небе молнию.

Кот, словно в оправдание, потёрся боком по её ноге, и она подхватила его на руки. Опустив своё лицо на Рыжее Совершенство, Маргина мочила слезами его шерсть, отчего Туманный Кот обеспокоенно сообщил: — Котам не рекомендуется принимать обильные водяные процедуры.

После того, как источник иссох, и Маргина успокоилась, Туманный Кот сообщил ей, что они отправляются на Землю искать Рубин Милосердия. Только сейчас Маргина осознала, чего от неё хотят и тут же выпалила: — Ни за что на свете!

— Это не обсуждается, — сообщил ей Туманный Кот, и у Маргины сразу пропала эйфория. Она поняла, что её уже записали в армию Света, а приказы не обсуждаться.

— Кот, скажи, я могу погибнуть и не вернуться в Эссенариум? — спросила Маргина, чтобы оценить опасность доверенной ей операции.

— Можешь, — сообщил Туманный Кот, и Маргина поняла, что жизнь в Эссенариуме не такая уж радужная, как она думала.

— Кот, расскажи о Рубине Милосердия, — попросила Маргина, понимая, что возвращение на Землю неизбежно, а, чтобы исполнить задание, ей нужно знать как можно больше.

— Хорошо, слушай, — сказал Туманный Кот.

— Это случилось давно... Не важно, под каким соусом забирают жизнь на Земле и что при этом проповедуют. Смерть в любом случае пожинает свои плоды, отсекая тело от души и освобождая её. По всей видимости, для города Акко, именуемой христианами Сен-Жан д’Акр, наступили последние дни – сарацины, волна за волной, накатывали на стены крепости, медленно, но неуклонно забирая жизнь у защитников города.

Баллисты[2] с башен обстреливали мамелюков камнями, а им в ответ летел греческий огонь из требушетов[3]. Ветер быстро раздувал пламя, и стоило большого труда погасить горящую смолу, чтобы огонь не перебросился на строения. Огромная дыра возле ворот святого Антония, пробитая гигантским мангонелем[4], способствовала тому, что внешняя стена обрушилась, чем сразу же воспользовались мамелюки, с неистовым криком бросившиеся в пролом.

Метнувшиеся им навстречу госпитальеры, обнажая мечи, остановили вторжение, заткнув прореху в стене своими телами. Кровавая сеча на линии столкновения не давала возможности что-либо делать, кроме как рубить с плеча. Маршал Матье де Клермон равномерно махал мечом, точно крестьянин серпом в поле, срезая голову следующему мамелюку, но конца своей жатвы не видел.

Такая работа не оставляла в голове никаких мыслей, кроме заботы о том, как удобней ударить, чтобы отсечь голову сарацина, и уклонится от нападения другого врага. Рядом стояли несколько рыцарей с мечами в руках, защищая Матье де Клермона с боков, но могучую прыть маршала не могли унять, поэтому враг, потеснённый отчаянным напором, покинул вторую стену, возвращаясь к первой.

Несомненно, рыцари в красных и чёрных сюрко[5] с белыми восьмиконечными крестами напротив сердца принадлежали к ордену госпитальеров и сражались бок о бок со своим маршалом. Это славное племя добровольных подвижников в мирные дни и во времена затяжных сражений выполняло свою единственную миссию – защиту странствующих к Гробу Господню. Правда, кроме владения мечом, многие обладали искусством врачевания и, несмотря на сан, положение и знатность, с прилежанием и скромностью омывали уставшие ноги паломника, осмелившегося на путешествие к могиле Иисуса Христа.

Между тем на головы сарацинов вылили несколько казанов кипящего масла, которое вспыхнуло, раздуваемое ветром, и внизу разразился настоящий ад, оглашая окрестности предсмертными криками. В ответ полетел греческий огонь, заставив защитников спрятаться за стенами. Рабочие, под свистящими стрелами, загородили брешь в стене палисадом[6], за которым имелась возможность укрыться. Бой длился до самого вечера, с редкими передышками, когда сарацины совершали намаз.

Громкий крик муллы, призывающий правоверных на вечерний магриб[7], защитники города слушали с удовольствием, так как могли, наконец, чуть-чуть расслабиться. Спустившись вниз, в рефекториум[8], крестоносцы уселись за длинный стол, где сёстры-послушницы подали нехитрый обед и ужин: варёное сарацинское зерно с сушёными финиками и несколько сухарей. Сержант Гуго де Монтегю весело улыбнулся и промолвил:

— Братья мои, славно поработали, — а потом прикрыл глаза и с той же улыбкой на лице прочитал молитву:

— Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь!

Его товарищи вслед за ним благочинно сложили руки, произнося молитву про себя. Пока рыцари-госпитальеры принимают пищу, стоит рассказать о том месте, где они оказались, и событиях, предшествующих данному времени.

В начале марта 1095 года от рождества Христова на собор в городе Пьяченце на севере Италии прибыло посольство императора Алексея I Комнина. Византийский император пожаловался папе римскому Урбану II на турков-сельжуков, которые вторглись в Византию и отхватили огромные куски империи. Просьба о помощи, подкреплённая дарами церкви, была услышана. В ноябре 1095 года на церковном соборе, созванном во французском городе Клермон, папа римским Урбаном II обратился к знати и духовенству с призывом освободить святые земли от мусульман и всех, кто исповедует другую веру, кроме христианства.

«Всем идущим туда, в случае их кончины, отныне будет отпущение грехов. Пусть выступят против неверных в бой, который должен дать в изобилии трофеи, те люди, которые привыкли воевать против своих единоверцев — христиан... Земля та течёт молоком и мёдом. Да станут ныне воинами те, кто раньше являлся грабителем, сражался против братьев и соплеменников. Кто здесь горестен, там станет богат…» — говорил папа, а слушатели прерывали его проповедь восторженными криками: «Так хочет Бог!»

В порыве благочестия, папа пожертвовал свою сутану для красных крестов на грудь тем, кто сразу же пожелал отправиться в путь, для освобождения Гроба Господня от сарацинов. Несмотря на то, что официальная церковь запрещала убийство евреев, которые свидетельствовали существование Иисуса Христа, – они первые попали под удар. Евреи в народной молве признавались расой отверженной и проклятой потому, что они отказались от Христа. К весне 1096 года истребление евреев в Европе приняло массовый характер, разжигая кровавый аппетит. Иудеев оставили в покое только тогда, когда Петр Пустынник, монах-отшельник, странствующий на осле, увел всех, жаждущих крови иноверцев, в поход на Левант, Святые земли. Плохо вооружённые крестьяне и ремесленники, вместе с семьями, добрались всё-так, до земли обетованной, где в тот же год сгинули под саблями сарацинов.

Только в 1099 году крестоносцам удалось захватить Иерусалим и создать христианское королевство. Первым королём стал один из предводителей крестового похода Готфрид Бульонский, который называл себя не королём, а Защитником Гроба Господня. Последующие крестовые походы расширяли территорию Иерусалимского королевства, но, тем самым, вызывали у арабов яростное сопротивление, ужесточая противостояние.

Ещё до крестовых походов Иерусалим посещало много паломникам, чтобы приобщиться к святым местам и, обычно, находили приют в монастырских обителях, где их привечали, кормили и давали кров. А в 600 году от рождества Христова по повелению папы, Григория Великого, в Иерусалиме аббат Проба построил монастырский госпиталь, для лечения христианских пилигримов на Святой земле. Его небесным покровителем стал святой Иоанн Креститель.

Монастырь несколько раз разрушали и восстанавливали, а в 1080 году в нем обосновался вновь созданный военный странноприимный орден Святого Иоанна, в просторечии названный орденом госпитальеров.

Ко времени описываемых событий Иерусалимское королевство, после двухсотлетнего существования, скукожилось до нескольких оставшихся городов-крепостей на берегу Средиземного моря. Генрих II де Лузиньян, последний король Иерусалимского королевства, находился в крепости Акко, окружённой несметными войсками свирепого и беспощадного султана, восемнадцатилетнего Халил аль-Ашрафа. Надежды на то, чтобы победить мусульман не существовало, несмотря на то, что папа, Николай IV, всячески стремился помочь королю Генриху II. В итоге, 4 мая молодой король привёз в Акко небольшой кипрский отряд, после чего недолго пробыл и ночь, с 15 на 16 мая, убежал на Кипр, вместе со своим войском.

В эту же ночь рабочие султана засыпали, чем могли рвы возле Королевской башни, которую покинул Генрих II, используя трупы, камни и песок, а прямо с утра, после фаджра[9] бросились в атаку. Проломленные стены огласили крики: «Аллаху Акбар» — и под покровом щитов для защиты от стрел, оббитых войлоком и поднятых за ночь, как паруса, прорвались внутрь города. Командовать обороной Акко остался Великий Магистр госпитальеров Жан де Вильер, имевший в Акко самое большое войско, и Великий Магистр тамплиеров Гильом де Боже. Они направили на ворвавшихся сарацинов конных рыцарей в полном облачении, которые легко вытеснили неприятеля.

Обозлённый султан Халил аль-Ашраф снова и снова посылал мамелюков на штурм Королевской башни, не прекращая атаковать разрушенные ворота святого Антония, где мужественно сражался маршал госпитальеров, Матье де Клемон.

Так закончился этот день, который не дал преимущества ни защитникам Акко, ни султану Халил аль-Ашрафу.

Утро 17 мая оказалось ненастным, так как с моря дул сильный ветер, а темные волны угрюмо вздымались вверх, словно впитали в себя всю ярость, которая витала вокруг города. Понимая, что город им не удержать, Великий Магистр тамплиеров Гийом де Боже настоял на том, чтобы отправить женщин и детей в Сидон или в Кипр.

Итальянские суда, стоящие на рейде не осмеливались заходить в гавань, поэтому все лодки и ялики использовали для того, чтобы переправить людей на борт судна. Не всем удавалось преодолеть бурные волны и многие нашли свою смерть, отправляясь на дно. В городе тоже витал дух смерти, так как кровавая битва не останавливалась даже на миг, используя ночи для подкопов и неожиданных вылазок, а день для ожесточённых стычек.

Сержант госпитальеров Гуго де Монтегю, как всегда, сражался возле ворот святого Антония, которые, несмотря на разрушения, стойко сдерживали натиск мамелюков. Баррикады, сложенные из обломков разрушенных стен, отряды мамелюков атаковали с иступленной настойчивостью. Рядом, не отставая от командира, сражался высокомерный на вид рыцарь Раймонд де Торн, который, не прикрывая забралом своего лица, с презрительной улыбкой разил врагов. Своей стойкостью и напором он словно подражал маршалу Матье де Клермону, который сражался вместе с ними, удерживая в одной руке обычный талевас[10], а в другой не благородный меч, а сарацинский буздыхан[11].

С другой стороны сержанта, точно медведь, окружённый волками, ворочался великан Дюдон де Компс. Несколько сарацинов, точно дразня его, попеременно ударяли его саблями, но, к их удивлению, медведь, несмотря на свои размеры, оказался перекормленным котом, который, ни одну свою жизнь из девяти, не желал отдать, и разил врага молниеносными ударами. Тяжелый двуручный меч в его руках казался щепкой, которая сметала всё на своём пути, освобождая полукруг перед Дюдоном.

Султан Халил аль-Ашраф, который находился в Таль аль-Фухаре, видел столпотворение возле ворот святого Антония и недовольно хмурил брови. Он сидел на взгорке, возле своего красного шатра, в саду возле башни, где располагались виноградники ордена Храма, и наблюдал за штурмом города.

Голубая пиала оставалась в его руке, несмотря на то, что давно была выпита, а слуга, склонившись по пояс, ожидал, когда султан позволит наполнить её вновь. Султан не жалел своих воинов, так как в его распоряжении их оставалось достаточно. «Камень воду точит», — думал он, но молодая кровь всё равно ударяла в голову, и тогда он вспоминал своего отца, мудрого Калаун аль-Мансура, султана Египта, сумевшего очистить от христиан благодатную землю Аллаха. Он должен завершить дело отца и истребить неверных, а город сравнять с землёй.

Верный эмир Китбуга аль-Мансури подошел к султану и что-то прошептал ему на ухо, косясь на двух воинов, стоящих по бокам от султана. Султан недовольно выслушал его, но потом, немного подумав, кивнул аль-Мансури головой, и сказал: — Пригласи его.

Воины, стоящие у входа, забрали оружие у прибывшего, и тот опустился на одно колено перед султаном.

— Ас-саляму алайкум ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, — произнёс султан, предлагая рукой встать незнакомому воину.

— Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух, — произнёс воин, поднимаясь с колена и бесстрашно рассматривая лицо молодого султана.

Появившегося человека звали Хасан ибн Али аль-Каин, и он принадлежал к редкому представителю племени ассасинов, сгинувших около полувека назад в замке Аламут от рук монголов под командованием Хулагу.

— Ты хочешь убить маршала госпитальеров Матье де Клемона? — спросил султан, с интересом рассматривая Хасана.

— Я принесу тебе его голову, — гордо сказал Хасан аль-Каин. Султан закусил кончик своего уса в зубах и остановил свой взгляд на лице ассасина, лишенном каких-либо эмоций.

— Зачем тебе маршал Матье де Клемон? — спросил он, наблюдая за реакцией Хасана. Тот не стал обманывать султана, но не сказал всей правды.

— Он должен мне одну вещь, — ответил Хасан султану, а тот мудро не стал допытывать ассасина, полагая, что каждый имеет право на некоторую личную тайну.

— Я дам тебе отряд лучших мамелюков для поддержки, — сказал султан Халил аль-Ашраф и кивнул головой в знак того, что аудиенция закончилась. Это же подтвердили два воина, которые мягко и незаметно стали за спиной Хасана. Одна из причин, по которой Халил аль-Ашраф не боялся Хасана ибн Али аль-Каина, состояла в том, что султан держал свою охрану из его оставшихся соплеменников – ассасинов.

Через минуту Хасан во главе отряда отборных мамелюков отправился в сторону ворот святого Антония, где происходила ожесточённая битва. Прибытие опытных воинов воодушевило сарацинов и они с неистовой злобой бросились на баррикады, вливаясь в пространство между стен. Вскоре и сарацины, и рыцари перемешались, так что луки и арбалеты стоящих на стенах защитников крепости оказались бесполезными.

Острие атаки возглавлял Хасан ибн Али аль-Каин, который, точно молния, поражал противника своей саблей, а потом подныривал под меч рыцаря и подло ударял прямо в сердце острым стилетом. Такая решительность на несколько мгновений поколебала мужество госпитальеров, сломав их строй, но маршал крикнул: «Назад! — и струящийся коктейль разделился на рыцарей и сарацинов. Тут же ударили лучники, запустив стрелы, которые быстро разредили ряды мамелюков те спасались от стрел круглыми щитами.

— Ты трус, маршал! — на чистом французском языке сказал Хасан аль-Каин, выступая вперёд и бросая слова в сторону Матье де Клемона. Тот сделал несколько шагов вперед и стал с обнажённой головой перед ассасином. И рыцари, и мамелюки невольно остановились, наблюдая поединок чести. Кто-то бросил Матье де Клемону лёгкий меч, чтобы уравнять с саблей ассасина, и маршал отбросил в сторону тяжелый сарацинский буздыхан, которым он до этого орудовал.

Не откладывая в долгий ящик, противники обменялись ознакомительными ударами и принялись рубиться по-настоящему. Матье де Клемон был сильнее, но Хасан аль-Каин оказался проворнее и легко избегал разрушительных ударов, изменяя траекторию удара меча лёгким касанием сабли. Танцевали довольно долго. Внезапно, ассасин сделал неожиданный выпад и острием сабли намотал золотую цепочку на шее у Матье де Клемона. Цепочка треснула и на её конце ярким пламенем, точно кровь, что-то блеснуло. Маршал левой рукой схватил пламя, замахиваясь на противника мечом, а ассасин потянул цепочку к себе.

Огорчённый тем, что ему досталась только цепочка, Хасан аль-Каин выкрикнул: — Так умри же, собака! — и как зверь бросился на Матье де Клемона. Крик ассасина прозвучал, как призыв, и мамелюки бросились на рыцарей с неистовым воплем: — Убей неверного!

Застывшие на стенах защитники всполошились и обрушили град камней на сарацинов, а казаны с горящим маслом огненным дождём оросили ряды мамелюков, что заставило их отхлынуть от наружной стены.

Крик муллы, призывающий мусульман на предвечерний аср[12], позволил перевести дух защитникам Акко, но ненадолго – отдав должное Аллаху, сарацины вновь хлынули в атаку на крепость, которая длилась до самого вечера.

Раннее утро пятницы 18 мая 1291 года началась неудачно: и так неспокойный сон нарушил громкий грохот вражеских барабанов. Разбуженные защитники города вышли на стены и увидели несметные полчища мусульман под желтым флагом Магомета, точно саранча устремившихся к городу. Целый рой стрел заставил рыцарей укрыться за стенами, а арбалетчики, в ответ, косили первые ряды нападающих, на которых наступали идущие сзади. Полетели горшки с греческим огнём и снова запылали деревянные крыши, закрывая город чёрной пеленой дыма.

В ответ баллисты осаждённых разметали ряды мамелюков камнями, отрывая невезучим воинам головы, ноги, руки. Мамелюки захватили барбакану[13] рядом с Королевской башней и ворвались на куртину[14], растекаясь в обе стороны, заполняя пространство между двумя стенами укрепления. Великий Магистр госпитальеров Жан де Вилье и Великий Магистр тамплиеров Гийом де Боже собрали своих крестоносцев и малой силой сумели оттеснить сарацинов до внешней стены. Оба великие мужи были ранены, отчего их атака потерпела фиаско.

Остатки отряда, под градом горшков с греческим огнём, вынужденно отступили, едва успев забрать с собой раненных. Мамелюки, захватив в это время Королевскую башню, недаром названную Проклятой, растеклись по кварталу святого Романа, истребляя всех рыцарей, которые попадались на пути. Бои продолжались возле королевского замка, а замок госпитальеров мамелюки атаковали с особым ожесточением. Несмотря на то, что маршал Матье де Клермон был тяжело ранен, он, с кучкой рыцарей-госпитальеров, продолжал сдерживать сарацинов, чтобы не допустить их в гавань. Оставшиеся жители города, вместе с раненными крестоносцами, садились на шлюпки и спешили к итальянским судам, стоящим на рейде в Средиземном море. Как назло, погода не способствовала эвакуации жителей: огромные волны и ветер для некоторых шлюпок оказались непреодолимым препятствием.

Постепенно рыцарей отряда Матье да Клермона оттеснили в Генуэзский квартал, и маршал понял, что жить им осталось всего ничего. Откуда-то взявшаяся сестра послушница, несмотря на свистящие стрелы сарацинов, бросилась к нему, чтобы поменять кровоточащую повязку на голове маршала и посмотреть рану в груди, прикрытую разорванной кольчугой.

— Оставь меня, — воскликнул маршал, оттолкнув её от себя, и показал на стоящего рядом сержанта Гуго де Монтегю, у которого с рукава стекала кровь: — Перевяжи ему руку.

— А как же вы? — спросила монашка и маршал ответил: — Мои минуты сочтены.

Пока монашка бинтовала руку сержанту, дыхание маршала стало хриплым, а в уголке губ появилась кровь. Вытирая её рукой, Матье де Клермон снял шлем, обнажая голову, а потом полез за пазуху, откуда вытащил небольшое рубиновое сердце, подвешенное на тонкий кожаный ремешок.

— Подойди сюда, — сказал маршал, подзывая монашку. Та покорно присела возле него, и он спросил:

— Как тебя звать, милая?

Девушка покраснела и быстро ответила: — Мария-Агнеса-Катрин де Морель

— Спрячь этот святую реликвию, и сохрани, — сказал Матье де Клемон, передавая Марии рубиновый кулон, и добавил: — Клянись!

— Клянусь на кресте, — сказала монахиня и поцеловала свой нательный крестик, а потом, глядя на рубиновое сердце, простодушно спросила: — А что с ним делать?

— Тебя найдут те, кому ты его отдашь, — сказал маршал, а видя недоумение на её лице, объяснил: — Когда за ним придут – ты их сразу узнаешь.

Мария хотела вытереть платочком выступившую кровь у рта Матье де Клемона, но тот отмахнулся от неё, точно от мухи и позвал своих госпитальеров.

— Доставьте её в беспечное место и охраняйте столько, сколько потребуется, — сообщил он и добавил: — Это последний приказ для вас. Исполнив его, послужите Богу и Святой церкви.

— А теперь поспешите, не то уйдут последние шлюпки, а я приготовлюсь до встречи с Богом, — произнёс Матье де Клемон, прислонившись к стене и закрывая глаза. Его окровавленные губы шептали слова молитвы, а мысли витали совсем не здесь, а там, где скоро окажется его смущённая душа. Рыцари не смели ослушаться своего маршала и отправились в Пизанский квартал, но им дорогу преградили несколько мамелюков, просочившихся запутанными улочками в тыл баррикад.

Схватка была неизбежной и сержант Гуго, без слов, опустил свой меч на шею сарацина, который хотел наброситься на него с саблей. Рыцарь Раймонд де Торн, следующий за ним по узкой улице, успел отбить пику следующего мамелюка, а огромный Дюдон де Компс зажал юркого сарацина, который, придавленный латами крестоносца, едва хрипел, злобно пытаясь всадить куда-нибудь свой кинжал.

Впереди показались ещё парочка сарацинов, и пришлось поработать мечами. Когда последнего мамелюка уложили на пыльную мостовую, Раймонд де Торн оглянулся и увидел, что Мария, монахиня, перетягивает рану на голове поверженного сарацина. Тот, оглушенный ударом, вращал белками глаз, пытаясь сосредоточить свой взгляд на лице девушке.

— Что ты делаешь? — спросил Торн у девушки.

— Рану перевязываю, — спокойно сказала Мария. Торн хотел проткнуть раненого врага мечом, но сержант Гуго удержал его руку: — Идём, нам нужно спешить.

Трое госпитальеров и монахиня скрылись за поворотом узкой улицы, направляясь к Железным воротам внутреннего рейда. Рыжий кот, до этого лениво наблюдающий за происходящим, потянулся и перепугал трёх сорок, сидевших на смоковнице, которые загалдели и направились в сторону порта. В это самое время на улочку, где обращался с Богом маршал Матье де Клемон, выскочили несколько сарацинов, которые, увидев лежащего крестоносца, посчитали его убитым и подобрали меч и шлем, а потом принялись стягивать с маршала красное сюрко с белым крестом на груди, прикрывавшее кольчугу. Очнувшийся Матье де Клемон вытащил нож на поясе и с последних сил полоснул по горлу склонившегося к нему сарацина.

— Так он живой! — воскликнул тот, кто схватил меч, и неумелым ударом отсёк голову маршалу. Но он опоздал, так как маршал в этот миг был уже мёртв, а его душа направлялась в Чистилище.

Появление ассасина Хасан аль-Каина сарацины не заметили, по-деловому снимая с убитого окровавленную кольчугу. Ассасин без зазрения совести снёс удивлённым сарацинам головы, а потом принялся обыскивать обезглавленное тело Матье де Клемона. То, что он искал, не нашлось у павшего маршала и, расстроенный этим, ассасин принялся методично обыскивать трупы убитых им сарацинов.

Поиски оказались тщетными.

Замерев на месте, Хасан аль-Каин недолго размышлял, а потом остановил взгляд на забинтованной голове маршала, которая валялась в стороне. Подняв её, он посмотрел на закрытые глаза головы, а потом повернул голову в сторону порта. Выйдя на открытое место, он увидел несколько шлюпок, которые, несмотря на большую волну, упорно двигались в сторону итальянского судна, стоящего невдалеке на внешнем рейде. Взор ассасина не мог разглядеть подробности, но монашку в белом с крестом на груди он успел заметить. Не мешкая, он завернул голову маршала в большой платок и открыто пошёл в направлении Монмюзара, который, как он знал, захватили сарацины.

Когда он появился перед шатром султан Халил аль-Ашрафа, его пропустили сразу. Вытянув кровавую ношу, ассасин схватил голову за волосы и приподнял, показывая султану. Халил аль-Ашраф посмотрел на окровавленный срез шеи и подумал: «Что же ты так неаккуратно, ассасин?» — но говорить ничего не стал, только закончил свою мысль: «Видимо, мастерство ассасинов сильно преувеличено».

Тем не менеё, приближённый эмир Китбуга аль-Мансури, стоящий за спиной Халил аль-Ашрафа, протянул Хасану поднос с горкой золотых динаров, которые тот с непроницаемым лицом забрал. Наклонившись к лицу султана, он тихо произнёс: «Бойся заговорщиков». Халил аль-Ашраф скосил глаза на своего эмира, но Хасан отрицательно покачал головой: «Он будет верен тебе до конца!» Через мгновение, быстро пятясь, он исчез, а Халил наклонился к султану:

— Повелитель, тебя что-то беспокоит?

— Всё в порядке, мой верный эмир, — ответил султан и спросил: — Как он тебе, Мансури?

— Ничего сверхъестественного, мы всех ассасинов разбили в Аламуте, — сказал Мансури, вспоминая своё монгольское детство при дворе Хулагу. «Не всех!» — подумал султан, который не прочь иметь в своём войске хотя бы сотню таких бойцов. В это время ассасин купил себе жеребца у попавшегося на глаза воина и сразу направился в сторону Тира, пуская коня в галоп.

Итальянский неф[15] «Святая Мария» ничем не отличался от таких же, подобных ему судов, тружеников Средиземного моря, разве что выделялся красными крестами, пришитыми на двух косых латинских парусах. Судно не принадлежало какому-либо ордену, а намекала крестом путешественнику, что тот может воспользоваться услугами судна, следуя на Святую землю. По верёвочной лестнице они с трудом забрались на судно, и только тогда сержант Гуго де Монтегю, снял шляпу и, глядя на дымящуюся крепость Акко, перекрестился, прошептав про себя молитву о спасении оставшихся. Капитан, стоящий на кормовой палубе, свистнул в серебряный свисток, и патрон[16]прикрикнул на матросов, которые потянули шкоты[17], разворачивая паруса.

Обшитые внахлёстку борта нефа заскрипели набором, и кораблю взял курс на север, в сторону Тира. Судно было забито до отказа, так что матросам приходилось проявлять чудеса эквилибристики, перебираясь по бортам и удерживаясь за звеневшие на ветру ванты. Казавшийся неуклюжий со стороны, неф, тем не менее, развил хороший ход, несмотря на то, что слегка раскачивался, оттого, что был перегружен, к тому же, дующий с моря бриз толкал судно в левый борт.

Расставание с братьями опечалило госпитальеров, но они не смели отказать умирающему маршалу, так как для него та безделушка, которая находилась у сестры послушницы, вероятно, дорога по какой-то причине. Больше всего сержанта Гуго де Монтегю волновало то, что приказ маршала, несмотря на его категоричность, оставался не совсем ясным. Чтобы каким-либо образом разобраться в ситуации, он обратился к Раймонду де Торну, которого считал весьма умным, несмотря на его высокомерный вид. Впрочем, к своим братьям-госпитальерам он относился со снисходительной любовью и часто выручал деньгами, которые у него водились, добрым советом и, если требовалось, твердой рукой, умеющей держать меч.

— Скажи мне, брат Раймонд, как долго нам придётся охранять сестру-послушницу и кого следует опасаться? — произнёс сержант, внимательно всматриваясь в лицо Раймонда де Торна. Тот посмотрел долгим взглядом на Гуго де Монтегю и с философской покорностью сообщил, положив руку на плечо сержанта:

— Дорогой брат Гуго! Я думаю, что нам придётся об этом узнать намного раньше, чем мы будем готовы.

Слова Раймонда де Торна озадачили сержанта ещё больше, чем сказанное маршалом, поэтому он решил положиться на Бога, который вразумит его, когда нужно.

В отличие от своих братьев-госпитальеров, озабоченных грядущими судьбами, брат Дюдон де Компс, обременённый телом, жаждущим подкрепления, размышлял о том, где бы раздобыть пропитание, так как его запасы давно истощились. До Сидона, куда шёл кораблю, нужно ждать до следующего дня, а тонкий механизм организма брата Дюдона не выдержит столько времени. Надеяться на то, что команда корабля накормит пассажиров, не приходилось, так как обычно, столько народа не перевозилось, а чтобы обеспечить всех страждущих обычных запасов не хватит. Смирившись с тем, что во славу Бога ему придётся подвергнуть свою плоть испытанию, брат Дюдон склонил голову собираясь предаться очищающей молитве, как тут же учуял искушающий запах мяса. Обернувшись, брат Дюдон увидел Марию де Морель, сидящую возле борта прямо на палубе, посыпанной песком, и жующей ножку курицы. Увидев устремлённые на неё глаза брата Дюдона, он, смущаясь, начала оправдываться:

— Так забегалась, что даже не пообедала.

Глаза госпитальера так заглядывали в рот девушки, что она, догадавшись, протянула надкушенную ножку Дюдону и предложила: — Я вижу, ты, тоже, не успел.

Благородство требовало отказаться, но греховные руки сами потянулись и схватили предложенное, сразу засовывая ножку в рот. Изумлённая сестра-послушница увидела, что ножка, вместе с косточкой, вмиг оказалась проглоченной.

— Брат Дюдон, рядом с тобой девушкам сидеть опасно, так как ты можете съесть их, не заметив, — с сарказмом произнёс Раймонд де Торн, выбирая не загаженный последствиями качки песок и приседая рядом на внимательно осмотренную пядь палубы. С этими словами он вытащил из своей заплечной сумки платок, который предложил девушке. В нем оказались сушёные финики, и девушка хотела отказаться, но брат Раймонд отрицательно взмахнул головой.

— Девушкам полезно сладкое, — сказал он и подмигнул сержанту Гуго, — а нам достаточно куска лепёшки.

С этими словами он выудил из той же сумки лепёшку и разорвал на четыре части. Братья-госпитальеры принялись чинно жевать. Дюдон де Компс, проглотив свой кусок за мгновение, пожирал глазами последний кусок, который предназначался девушке. Мария, увидев его глаза, протянула кусок, смущённо ему сообщая: — Мне достаточно фиников.

— Ох, балуешь ты его, сестра Мария, — очень серьёзно сказал Раймонд де Торн, отчего девушка захихикала. Рыцарь Дюдон де Компс, проклиная себя, схватил кусок лепёшки, поглощая её, точно она последняя в его жизни.

Хасан аль-Каин гнал своего коня, так как солнце клонило к вечеру, а до Тира ещё скакать и скакать. Дорога шла вдоль моря, что давало возможность наблюдать за судами, но знакомые контуры нефа ассасин не видел. Возможно, судно ушло вперёд, пока он замешкался в Акко, но Хасан надеялся, что его конь быстрее морского судна. С моря дул холодный ветер, остужая попытки солнца поджарить путника, хотя в одиннадцатый день месяца джумада аль-ауваля шестисот девятого года хиджры не казался жарким.

Движению сильно мешали отряды, посланные султаном, чтобы взять Тир. Хасан боялся, что войска захватят город раньше, чем туда придёт неф с монашкой в белом, которой маршал Матье де Клемон, возможно, отдал рубин. Вспоминая, Хасан потрогал цепочку на своей шее, которую он так ловко снял своей саблей с Матье де Клемона, и это малое приобретение немного потешило его гордость.

Когда солнце скрылось за горизонтом, Хасан аль-Каин свернул в сторону от дороги и стреножил коня, а потом, отвернувшись от моря, поискал киблу[18] и совершил вечерний магриб. Не дожидаясь иша[19], Хасан аль-Каин завернулся в свой плащ и сразу же заснул без снов, собираясь проснуться ещё до восхода солнца.

— Тебе следует поторопиться, не то камень улизнёт от тебя, — сказал на ухо мягкий голос и Хасан поднял голову. Над ним склонилась прекрасная девушка в просторных белых шелковых шароварах, оттеняющих на ветру её соблазнительные ноги, и в такой же белой кофточке, из которой рвались наружу упругие груди. Её лицо, окаймлённое вызывающими, ярко-красными кудрями до плеча, улыбалось, а губы остались соблазнительно полуоткрытыми. Хасан, хотел укорить женщину за неподобающий вид, но, застыл, чего-то ожидая, а затуманенный взгляд уставился на её грудь, соблазнительно нависшую на лицо.

— Когда ты получишь камень, Хасан, я приду к тебе, и мы отпразднуем вместе, — сообщила девушка, едва дотрагиваясь своими губами его губ, но тут, точно дунул холодный ветер и небо вокруг потемнело. Девушка тот час же исчезла, словно растворилась, а над Хасаном грозно стал бородатый старик с острым посохом, похожим на дротик. От его изнеможённого лица веяло упрямством аскета и решительностью поборника за веру.

— Ты тратишь драгоценное время на женщин? — с негодованием вопрошал старик, и Хасан, к своему удивлению, узнал в нём, а, вернее, почувствовал Хасан ибн Ас-Саббаха, так как никогда его не видел. Он не стал спорить со старцем, а привстал на колени, с почтением склоняя голову и слушая, что скажет его тезка, основатель ассасинов, умерший более ста пятидесяти лет назад. Он хотел прикоснуться рукой его сапогу с загнутыми носками, но ладонь схватила только песок.

— Принесёшь мне рубин, чтобы я обрёл свою плоть, — произнес старик и пошёл вперед, бросив через плечо:

— Следуй за мной!

Хасан поднялся и отправился за высоким и худым стариком, который медленно погружался в тёмный густой туман. Волны тёмной субстанции по бокам обретала знакомые формы, создавая ощущение, что это не туман, а люди, идущие в том же направлении, что и старец. Постепенно глаза привыкали к темноте, и Хасан стал различать суровые лица воинов, идущих рядом. Их взгляды, устремлённые вперёд, ничего не выражали, кроме какой-то решительности и правоты того, что они делают.

Внезапно, туман впереди рассеялся, и они остановились на краю огромного обрыва, а внизу, освещённые рассеянным синим светом раскинулся мусульманский город с мечетью посредине, окружённой шестью минаретами. «Это же святотатство!» — подумал Хасан, считая минареты, которые, как грибы, стали расти вокруг мечети.

— Убей неверных! — воскликнул старец и первым прыгнул в пропасть, обнажая саблю, доселе висящую на боку. Все соседи Хасана бесстрашно прыгнули вниз, а он, внезапно охваченный ужасом, отпрянул от пропасти и закричал.

— Не задерживай! — оскалился на него идущий сзади одноглазый воин, который двинул плечом Хасана, подталкивая к пропасти. Хасан хотел воспротивиться насилию, но внезапно все вокруг, точно прозрели, уставились на Хасана горящими глазами и стали кричать ему прямо в лицо: — Прыгай, неверный!

— Я верный! — невпопад закричал Хасан, но его толкнули к пропасти и он, базлая от ужаса, полетел вниз. Умирая от охватившего его страха, он увидел, как обогнал старика, падая быстрее его, и схватил старика за ногу, которая, словно дым, снова рассеялась. Уже оказавшись ниже, он снова с надеждой схватился за сапог, но с ужасом понял, что тот слетел с ноги старика и оказался в руках Хасана.

«Не бойся, я с тобой, — прошептала ему недавняя девушка в белых, шелковых шароварах, — ты только не забудь, принести мне камень!» Она поцеловала Хасана влажными губами, и он потянулся к ней с ответным поцелуем, но тут, внезапно, проснулся. Его конь влажными губами терзал его лицо, приученный прошлым владельцем будить хозяина на рассвете. Хасан с отвращением отпрянул от него и тут же увидел, что в руках держит какой-то старый ссохшийся сапог, с закрученными вверх носками. Точно горящий уголь, Хасан отбросил сапог в сторону, восклицая: «Шайтан!» — не понимая, где он находиться. Бойцы султана, тянущиеся по дороге невдалеке, напомнили ему о цели его путешествия. Солнце уже поднялось и Хасан, пусть и с опозданием, но неистовой религиозностью обратился в сторону Мекки и дважды совершил намаз, прочитав, кроме утренней, и ночную молитву. Совсем умиротворённый, он вскочил на отдохнувшего коня и отправился в Тир, даже не останавливаясь в Сканделионе, чтобы перекусить и смыть песок с лица.

Когда к вечеру Хасан прискакал в Тир, то он был уже взят, а мамелюки султана вели вереницы детей и женщин, что продать первому перекупщику. Нигде не задерживаясь Хасан сразу отправился в порт. Знакомый силуэт нефа он увидел, но только в море, укрытом серым небом, которое, по-прежнему, штормило. Корабль не стал заходить в Тир, опасаясь за жизнь пассажиров, а сразу отправился в Сидон, где у тамплиеров имелся флот, который мог доставить пассажиров, странствующих дальше, на Кипр.

— Шайтан! — выругался Хасан аль-Каин. Не скупясь, он приобрёл свежего коня и снова отправился в путь.

Госпитальеры грызли пересоленные сухари, которыми их кормила команда корабля, запивая их пахнущей тиной водой, так как другого выхода у них не имелось – в связи с поспешным бегством припасов в дорогу никто не приготовил. Неф, подгоняемый парусами, шел в порт Сидона. Ещё издали виднелись башни крепости, охраняемой братьями-тамплиерами, и Дюдон де Компс с радостным возбуждением ожидал, когда сможет посетить монастырскую трапезу и побаловать свой желудок. В мыслях Дюдона не фигурировали разные кулинарные изыски, так как всем поварским новшествам он предпочитал пищу простую, но сытную.

Сержанта Гуго де Монтегю волновали совсем другие мысли, так как он размышлял о том, является ли Сидон беспечным местом и сколько времени им придётся охранять Марию де Морель. На первый вопрос сержант уже имел ответ, так как занятый мусульманами Тир говорил о том, что Сидон ждёт такая же судьба. Что же касается второго вопроса, то Гуго не мог понять, каких врагов следует ожидать. Красное стекло, которое вручит маршал девушке, в глазах сержанта не имело никакой ценности. «Возможно, это какая-то мусульманская реликвия, за которой охотятся сарацины?» — задал себе вопрос сержант, так как, насколько он помнил, данный рубин в христианских реликвиях не числился.

Впрочем, сержант Гуго не считал себя настолько просвещённым, чтобы знать всё тонкости веры и полагал, что лучше всего посоветоваться с раненым Великим Магистром госпитальеров, Жан де Вильером. Сержант надеялся застать его в Сидоне и потому успокоился, ожидая, когда матросы бросят якорь в порту. В отличие от сержанта, Раймонд де Торн развлекался тем, что беседовал с сестрой-послушницей, нашёптывая ей на ухо: — Мне нравится твоё лицо, сестра Мария, а оно – окно в душу.

Мария, несмотря на то, что считая слова рыцаря искренними, смущалась и возражала: — Лицо принадлежит мне, а душа – богу, что не одно и то же. Ты ошибаешься, брат-рыцарь, наши тела грешны.

— Мне кажется, ты невинна, как ребёнок, — возразил ей Раймонд де Торн и попросил: — Покажи мне то, что желал сохранить маршал.

— Ты думаешь, что здесь не опасно показывать рубин? — спросила девушка, оглядываясь, на что Раймонд ответил: — Ты под защитой ордена госпитальеров.

Девушка вытащила камень из-за пазухи, не снимая с шеи кожаную верёвочку, на которой висел рубин. Раймонд де Торн внимательно осмотрел рубиновое сердце, разговаривая с сам с собой: — В чём же твоя тайна?

— Ты думаешь, что в нём заключена какая-то тайна? — спросила девушка, поглядывая на рубин и госпитальера, который, кроме осмотра камня, заглядывал за ворот блузки, где наблюдал верхушки соблазнительных полусфер. Заметив это, девушка быстро спрятала камень за пазуху, а брат Раймонд, чтобы изменить направление её мыслей, объяснил:

— Маршал никогда не слыл любителем каких-либо драгоценностей и отличался скромностью в быту. Зачем ему какой-то рубин, который, почему-то, нужно хранить и оберегать?

Их разговор был прерван тем, что корабль вошел в гавань Сидона и его подтянули к пирсу прямо возле крепости, где пришвартовали к огромному каменному столбу, вмурованному в основание. Сержант сразу отправился узнать, есть ли в крепости Великий Магистр госпитальеров, Жан де Вильер, чтобы спросить у него совета по поводу рубина. Раймонд де Торн, Мария и Дюдон де Компс не остановились в крепости, а пошли в город, чтобы прикупить себе самое необходимое, так как всё их добро осталось в Акко. Недалеко от мечети Баб Эль-Сарай они нашли восточный базар – самое оживлённое место в городе, который примыкал к крепости тамплиеров. Несмотря на войну, на нем были купцы со всех соседних городов и стран, не боясь в смутное время отправиться в путь, чтобы продолжать своё рисковое дело. Дюдон с вожделением смотрел на сушеные абрикосы и миндаль, и даже лимоны вызывали у него бурный фонтан желудочного сока. Везде предлагали арабское пшено с различными соусами, долму, фуль медамес из бобов и тут же, горкой, шарики фалафель, вязки сушеной и копчёной рыбы, куски вареной и копченой птицы. Оглушительно пахло чесноком, оливковым маслом и лимоном, отчего Дюдон давился слюной, в то время как их главный казначей, Раймонд де Торн, выбирал запасы, которые не портятся в дороге, отчего взял целый мешок жареного нута, копчёной рыбы и птицы.

Чтобы успокоить стоические муки Дюдона, они остановились у мангала, где взяли по паре шампуров люля-кебаб с лавашем, а для Марии вдодачу Раймонд купил пахлаву, шербет и цукаты. Сестра Мария снова поделилась с Дюдоном, отдав ему вторую палочку люля-кебаб, и накормила его пахлавой, которой сама объелась. Утоляя свой аппетит, они не увидели, что их компанию рассматривает какой-то араб, который внимательно изучал Марию острым взглядом своих чёрных глаз. Раймонд де Торн случайно заметил его настойчивое преследование и тут же проверил свой меч на поясе, а потом оглянулся вокруг, чтобы узнать, нет ли сообщников араба.

— Почтенная госпожа, — произнёс араб на чистом французском языке, склоняя голову и обращаясь к Марии, — я с удовольствием куплю то, что висит у вас на шее и мешает вашему непринуждённому путешествию.

Мария непроизвольно прижала руку груди, где прятала рубин, а Раймонд де Торн нахмурился: незнакомец обращался к Марии напрямую, что не принято среди мусульман.

— Мы ничего не продаем и, что нужно, уже купили, — произнёс Раймонд де Торн и, пропуская Марию впереди себя, сказал: — Идём, нам нужно спешить.

Сестра Мария оказалась понятливой и пошла вперёд, а вполне насытившийся Дюдон де Компс, замыкая тройку, невзначай толкнул незнакомца и произнёс, продолжая путь:

— Действительно, нам нужно спешить.

— Вы меня толкнули, — сказал незнакомец, положив свою руку на плечо Дюдон де Компса. Данная картина выглядела комично, так как араб едва достигал грудей Дюдона.

— Ребята, вы идите, а мне необходимо размяться после обеда, — бросил Дюдон де Компс своим друзьям и свернул в улочку, предлагая арабу следовать за ним. Мария думала, что Раймонд де Торн последует за Дюдоном, чтобы ему помочь, но брат Раймонд, отчего-то озабоченный, закинув покупки на одно плечо, другой рукой тянул девушку в направлении порта.

— Вы должны ему помочь, — воскликнула она, вырывая руку, но Раймонд перехватил её руку крепче и потащил дальше, промолвив: — Я должен проводить вас к сержанту.

Когда они пришли в крепость тамплиеров, то нашли обеспокоенного их отсутствием сержанта Гуго де Монтегю, который сообщил, что Великий Магистр госпитальеров Жан де Вильер отправился на Кипр. Вечером туда уплывает корабль тамплиеров, и сержант договорился о местах. Раймонд де Торн выслушал сержанта и вытащил сохранённые два шампура люля-кебаб с лавашем, которые отдал Гуго де Монтегю, а сам, шепнув ему: «Я сейчас!» — покинул крепость и ушёл в город, собираясь помочь Дюдону де Компсу. Когда он его нашел, помощь ему уже не понадобилась – он был мёртв.

Хасан аль-Каин не стал тревожить Раймонда де Торна, так как он ему совсем не нужен. Ассасина интересовала монашка, на шее которой висел рубин. Следует выманить её из крепости, а лучшего повода, чем похороны, не сыскать. Поэтому он отправился наблюдать за монахами, которые, после разговора с госпитальером, потащили убитого в церковь – отпевать всю ночь.

О том, что девушка уплыла ещё вечером, Хасан узнал следующим утром, когда поговорил с одним из монахов, которому заплатили за то, чтобы он похоронил брата-госпитальера. Хасан выкрикнул такбир[20], точно хотел пожаловаться, но его вопль прозвучал, как ругательство.