Фарватер Чижика

Глава 12 Выйти из строя!

Ну, и зачем я здесь сижу?

Лекция по научному коммунизму шла ни шатко, ни валко. Никто не конспектировал, поскольку новых данных о развитии марксистско-ленинской теории молодой Аркадьев, доцент кафедры общественных наук не приводил. Шпарил по учебнику, разве что иногда добавлял — «в свете решений двадцать пятого съезда Коммунистической Партии Советского Союза».

Да и есть ли новые данные?

И есть ли развитие?

Крамольные мысли нужно гнать. А куда? Их в дверь, они в окно. Нет, в самом деле, если лозунг дня в преддверии пятьдесят девятой годовщины революции «Рабочее время — работе!» и «Позор опоздавшим!» — не странно ли это? Не странно ли считать очередной задачей Советской Власти проверку кинотеатров на предмет выявления прогульщиков?

Я на выходных был в Москве. По делу. Выходные выходными, а, действительно, видел дружинников, преимущественно у гастрономов. Сам я в гастрономы не заходил, потому не знаю, шерстили они очереди, или просто следили за порядком. Народ навострился по выходным в Москву за колбасой ездить. За колбасой, за чаем, за конфетами, за сапогами, за кофтами…

Вот и Суслик говорит, что хотел вместо лекции сходить в кино на дневной сеанс, посмотреть «Легенду о Тиле», да поостерегся. Вчера шестеро из второго потока сорвались, пошли. А на середине фильма показ прервали, включили освещение и стали проверять, мол, почему в рабочее или учебное время в кино? Милиционеры и дружинники. И на ребят составили протокол, обещали послать в деканат. А в деканате — строго. Отчислить не отчислят, за первый-то раз, а стипендии лишить могут запросто. Не Суслика, нет, Виталия на кривой козе не объедешь, а всё-таки ни к чему такие приключения.

Оно, конечно, порядок нужен, спору нет. Но прогульщиков следует выявлять по месту прогулов, по-моему так. Или на заводе они значатся стоящими у станков и дающими на-гора уголёк?

К нам тоже приходили протоколы. В «Поиск». Мол, так и так, ваша сотрудница в рабочее время стояла в очереди за сардельками в гастрономе «Центральный», о принятых мерах доложить в течение трёх дней.

Отписываемся стандартно: наши сотрудники работают на договорной основе по свободному графику.

Не понимают. Как так — по свободному? Пришлось подключать обком комсомола. И каждому выдать справку, что такой-то или такая-то, являясь сотрудниками журнала «Поиск» в такой-то должности, работают по свободному графику, сами определяя время прихода и ухода. Подпись и печать.

Удивляются, даже возмущаются. Но крыть нечем.

Девочки и мне такую бумагу приготовили. На всякий случай. Не стоит тебе, Чижик, преувеличивать свою известность, сказали. Возникнет вдруг ретивый дружинник или сержант милиции, и отведёт в отделение. Стипендии тебя, конечно, не лишат, но оно тебе нужно — в отделение?

И я всё думаю: действительно, оно мне нужно? Слушать бубнёж молодого Аркадьева о работе «Философские тетради»? А хоть и старого Аркадьева, заслуженного деятеля науки, о трех источниках и трех составных частях? Нет, старого Аркадьева я уважал. Он руку потерял на фронте. Для хирурга потеря руки — как для пианиста. Умереть легче. Вот и переквалифицировался, стал доктором философских наук. И предмет свой знал туго. Не только то, что написано в учебнике, далеко не только. А вот Аркадьев молодой… Он, мнится мне, ни Гегеля не читал, ни Ленина толком. Может, три-четыре брошюрки, и то — не вникая. А я теряю драгоценные часы, вместо того, чтобы…

В этом и вопрос: вместо того, чтобы — что? Чего я не делаю из того, что делать самое время?

Вечный вопрос: ке фер? Фер-то ке?

Доцент упомянул актуальность работы Ильича «Как нам организовать соревнование».

То есть пятьдесят лет прошло, а всё ещё не перешли от слов к делу, всё гадаем как? Или перешли?

— Посадить в тюрьму отлынивающих от работы, — цитировал Ленина лектор.

А вот сможет ли товарищ Аркадьев ответить, почему работу, написанную Лениным в январе восемнадцатого, опубликовали только в двадцать девятом? Почему одиннадцать лет скрывали от общественности?

Ловушка муравьиного льва.

В «Мире животных» показывали, как муравей попадает в ловушку. Ловушка — это песчаная воронка. Муравей, угодивший в нее, старается выбраться, но чем активнее он перебирает лапками, тем более осыпаются стенки ловушки, увлекая мураша вниз, где поджидает страшный хищник, муравьиный лев.

Единственное спасение — замереть и не шевелиться. Час, другой, третий… Пока дождь или ночная роса не намочит песок, и тот потеряет на время сыпучесть. Тогда будет можно выбраться и спастись.

Но умные муравьи — большая редкость. Один на двадцать. А девятнадцать из двадцати суетятся, бегут, сползают вниз — и попадают в челюсти льва.

Вот и сейчас, похоже, время замереть и не шевелиться. Заниматься личными делами, не замахиваясь на дела великие. Повеяло суровостью: опаздывающих покамест лишь стыдят и лишают премий, но как знать, как знать, не зря ведь Аркадьев «посадить в тюрьму» цитирует… А дальше у Ленина что? Дальше у Ленина «Расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве».

Мдя…

Ленин велик и прозорлив. Он верно подметил: у наших организаторов — склонность за все на свете браться и ничего не доводить до конца. Может, он и себя имел в виду? Может, потому и пролежала статья одиннадцать лет, что написал — и не довёл?

И сейчас не доведут. Хорошо, половина работников будет ходить по городу, выискивая другую половину в кинотеатрах, очередях и прочих местах, а кто будет работать? Потому через полгода, через год начнут другое. Во исполнение продовольственной программы разводить баклажаны, свиней или кроликов при металлургических заводах, аптеках и редакциях литературных журналов. Шутка? Ну, надеюсь.

Лекция тянулась мучительно. Кто-то рисовал чертиков и котиков, а Аркадьеву, верно, казалось, что студенты прилежно за ним конспектируют. Кто-то читал, положив книгу на колени. Кто-то просто дремал с открытыми глазами, а кто-то даже и с закрытыми.

— Вы, вы… В пятом ряду слева, вы что, спите? — Аркадьев не выдержал.

— Как можно, товарищ доцент! Это я сосредоточился на вашем голосе, чтобы ничего не отвлекало от усвоения вашей мысли, — не открывая глаза, громко ответил Митринков.

И лекция продолжилась.

А что там думает Сергей Митринков о научном коммунизме, осталось непроясненным.

Суслик вздыхает. Он теперь отец. Маленький суслик Миша сидит дома с мамой, ждет папу. Вечером не до кино. Не на кого оставить маленького суслика. Потому и хотел сейчас. Ан нет. Не получается.

А как девочки собираются организовать соревнование, то бишь быт, после прибавления? Не бойся, Чижик, организуем, говорят. Увидишь. Мало не покажется.

Иншалла, ответил я. Если Аллаху будет угодно — увижу.

А сам сижу на лекции. Девочки — нет. Девочки готовят «Поиск», последние штрихи перед отправкой в типографию. Помимо Сименона, гвоздем номера будут воспоминания старых революционеров: номер-то ноябрьский. Не просто воспоминания, а остросюжетные: как уходили от слежки жандармов, как боролись с провокаторами. Главное — как казнили Гапона. Материал-то отличный, от старого большевика, товарища Петраненко, но трудно было залитовать. Все сомневались, можно ли. Но я через генерала Тритьякова получил отзыв Андропова. Юрий Владимирович сказал, что не только можно, но и нужно, и очень даже своевременно опубликовать воспоминания ветерана. Чтобы провокаторы и предатели знали: не уйти им от справедливого возмездия! Тогда не ушли, а сейчас и подавно не уйдут!

Девочек, конечно, за пропуск лекции спрашивать не станут. Даже и не подумают. Не тот уровень — спрашивать. Выполняют ответственное поручение товарища Андропова к годовщине Октябрьской Революции, поди, спроси. Потом белых медведей спрашивать будешь.

А я вот тут сижу. Из солидарности с Сусликом. Мы ведь свойственники. Он женат на Марии, сестре жены моего отца. И я и девочки — крестные молодого Суслика. Не совсем по форме, но по содержанию — точно.

Все друг другу кумовья, или даже крестники, да.

Вот что любопытно: в каждом семестре у нас общественные науки. История партии, истмат, диамат, политэкономия, сейчас вот научный коммунизм, синий учебник, ещё пахнущий типографией. Лекции, семинары, учебники, конспекты ленинских работ. В сумме общественным наукам отведено часов больше, нежели любому лечебному предмету. Получается, из нас готовят революционеров. Но революционных настроений не видно, так, отдельные искорки, которые воспринимаются в целом негативно и тут же заливаются из пенного огнетушителя. Или углекислотного. Искорка тут же и гаснет. В целом же люди пассивны: наше дело телячье, где привяжут, там и стоим. Партии виднее. Начальство знает. Нет, даже не так. Нам все равно, от нас ничего не зависит. Получается, учение не впрок? Или это вроде вакцинации — безопасные дозы под контролем, чтобы появилась невосприимчивость к революционной активности? Как вакцинируют от оспы — чтобы ликвидировать как явление?

Нехорошие мысли. Не наши. Не комсомольские. Но ведь к чему сводят сейчас комсомольское движение? Быть на побегушках. Партия сказала — комсомол ответил «есть» — и всё. На субботник выйти, в колхоз поехать, или вот — на БАМ. БАМ — это, конечно, могучая стройка. Но строительство — это инженерная задача, экономическая задача, а не политическая. Хотя и политическая тоже, конечно. Как и уборка картофеля и сахарной свёклы. Или сбор макулатуры. Вот и вся политика, доступная комсомолу.

Положим, и это лучше, чем ничего. Сельхозотряды нашего института не только в области известны. Если на обыкновенной картошке можно заработать только бронхит, то в сельхозотрядах за лето — и три, и четыре, и пять сотен. Со строительной специальностью, или трактористы-комбайнеры — даже больше. Для студента это хорошие деньги. Да для любого хорошие деньги. Джинсы купить, магнитофон, или просто в семью отдать, у кого как. Суслик и в сентябре не отдыхал, продолжал работать. Освоил ремонт и наладку доильных аппаратов. Нужная специальность. Врач заработает сто десять рублей в месяц, пусть в сельской местности сто двадцать пять, а наладчик доильных аппаратов на аккордной оплате — триста. И это Суслик, а матёрый мастер больше. Вот и думай, голова, кем быть, кого больше народное хозяйство ценит.

После ранения подобные мысли не то, чтобы стали чаще приходить. Хуже: уходить из головы не хотят. Кажется мне, что наш бронепоезд на запасном пути стоит, а ехать ему некуда. Рельсы давно сдали на металлолом. А по земле поезда далеко не продвинутся. И перспектив у бронепоезда никаких. Стоять, покрываясь ржавчиной в забвении и в надежде на переплавку.

А потом — атомная война, огонь и смерть. И крысы, крысы…

Астенический синдром как следствие напряженной турнирной жизни плюс два ранения. Два ранения — перебор. И пусть первое было легкое, да и второе не смертельное, но хорошего-то мало. Что я, притягиваю неприятности? Раз обошлось, два обошлось, но судьба кувшина, повадившегося по воду ходить, меня не прельщала.

Но что проку в пустом кувшине, стоящем на полке в кладовке?

Тут уж выбирай, быть целым, или быть нужным.

Мысли скакали, как конь по шахматной доске.

В шахматах кони и слоны относятся к лёгким фигурам и считаются равноценными. Примерно. Чигорин больше любил коней, Стейниц — слонов. Стейниц дважды победил Чигорина в матчах на звание чемпиона мира, что говорит в пользу слонов. Или просто Стейниц был сильнее, а слоны ни при чем. Слоны лучше в открытых позициях, кони — в закрытых. Отсюда и скакать нужно.

Беру. Беру индивидуальный план обучения! Ведь это не обязательно растягивание курса, напротив, индивидуально можно закончить институт быстрее! Как Ленин Казанский университет. Беру пример с Владимира Ильича! Вот сегодня и схожу в деканат. Не откладывая на завтра. Или сразу в ректорат? Высвободится время — с шахматной школой Антону помогу. Девочкам с журналом. Просто спать стану до восьми утра. Даже до половины девятого. Книжки хорошие почитаю, спокойные, где никто никого не убивает, а то все рукописи да рукописи, многие сегодня считают, что чем больше трупов, тем лучше детективный роман. Вот Хэрриота привёз из-за кордона, ветеринара, интересно пишет. Может, перевести его да издать? Нет, не по нашему профилю. А неплохо бы и другой журнал затеять, «Семейное чтение» или что-то вроде.

Не потянет наш Черноземск еще один толстый журнал? Ну, во-первых, потянет, а во-вторых, почему непременно Черноземск?

И чем ближе был конец лекции, тем больше мне нравилась эта идея.

Может быть.

После лекции у нас военка. Лишь тот врач чего-либо стоит, который умеет защищать любезное наше Отечество. И потому нас обучают военному делу, чтобы на выходе мы были не только врачами, но и лейтенантами. Подумать только, другие специально поступают в военные училища, стойко перенося тяготы и лишения процесса превращения штатского раздолбая в офицера, а мы получаем звездочки практически нечувствительно, между щами. О девушках и не говорю, их и вовсе практически не тревожат ни строевой подготовкой, ни обороной по линии Им-Зик — Ам-Дам.

Хотя я не очень этому рад. Мы многое изучаем чрезвычайно поверхностно. Психиатрию, фтизиатрию, рентгенологию, офтальмологию и так далее и так далее. Это даже не уровень фельдшера, это уровень парамедика Абдула. Но ведь военное дело — штука серьёзная. Очень. Ну какой из Суслика офицер, он и материться-то не умеет. Да и я тоже. А офицеры матом не ругаются, офицеры матом разговаривают. Так уж повелось в Рабоче-крестьянской Красной Армии. Из царской армии, говорят, пришло, тяжелое наследство былых времен. Особенно флота. Без мата ни паруса поднять не могли, ни якорь отдать. Нет, сейчас, конечно, всё иначе. Культурно. Ага. Конечно. Разумеется. Иначе и быть не может.

Нашим группам, первой и второй, достался капитан Мирзопомадский. То ли из-за нестандартной фамилии, то ли по иной причине, но был он строг. Справедлив — еще не знаем, но строг, не отнять. На военной кафедре он первый семестр, а прежде служил в Монголии, как говорили знающие люди. Из Монголии он и привнес чингисхановские порядки. Всех заставил постричься накоротко, и всем дал понять, что мы лишь глина в руках гончара. Слепит, обожжет, а там видно будет.

Ко мне он тоже придрался. Не к прическе, она у меня короче некуда. К костюму. Не понравился ему мой чесучовый костюм. И галстук-бабочка не понравился. Это там, на сцене одевайтесь фон-бароном, сказал он мне. А на занятия приходить следует в тёмном костюме и нормальном галстуке. Мы здесь не в бирюльки играм.

Бирюльками он, очевидно, считал шахматы. Ну да, слышал, что некоторые офицеры недолюбливают баловней судьбы и считают своим долгом пообтесать их, а нужно обломать — и обломать тоже.

После Монголии капитану не хватало адреналина. Служба на кафедре для многих офицеров — заветная мечта. Крупный город. Ровная служба от сих до сих. Теплое, спокойное, сытное место. Ни тебе тревог, ни марш-бросков в метель. И прочие блага при отсутствии обременительных обязанностей. Но некоторым не хватает власти. Подчиненных. Особенно поначалу. Ведь зачем идут в офицеры? Ну, Родину защищать. Ну, ради хорошей зарплаты и ранней пенсии. И ради того, чтобы покомандовать. Кем может командовать Мирзопомадский на гражданке? Женой? Не факт. А в армии строевику простор.

Я с капитаном спорить не стал. Зачем спорить? Костюмов у меня много, есть и тёмные. И галстуков с полсотни, найду подходящий. И еще кое-что подходящее найду для военной кафедры, раз уж надо.

Перерыв большой, сорок минут.

Вышел из института, сел в «ЗИМ» и успел перекусить в пельменной. Слегка. Не делая из еды культа. Двенадцать пельменей, ложка сметаны, всё. Вернулся. Подготовился к занятию: поменял галстук, надел орден, что давеча привез из Москвы. И, покинув «ЗИМ», отправился на занятия.

Построение у нас происходит в коридоре, перед учебными комнатами. Коридор темный, неширокий, но — так уж заведено. Офицер не должен стесняться обстоятельств, это обстоятельства должны стесняться офицера.

Построились.

Мирзопомадский прошёлся вдоль строя, вглядываясь: не отросли ли у кого-то волосы сверх положенного, не надел ли кто джемпер или кофту вместо пиджака.

Дошла очередь и до меня.

— Выйти из строя!

Я вышел.

— Это что? — капитан указал на орден. — Снять! Немедленно снять! Да как ты посмел! — Мирзопомадский не чинился, и свободно говорил студентам «ты».

— Простите, капитан, не понял, — ответил я.

— Не капитан, а товарищ капитан, — машинально поправил Мирзопомадский. — Этот орден люди кровью зарабатывали, а ты в бутафорской взял. Позор, артист! Клоун! Шут гороховый!

Знает, что я из артистической семьи, знает.

Я промолчал, но когда капитан потянулся к ордену, отвел его руку.

— Это вряд ли, товарищ капитан. Очень даже вряд ли.

Не знаю, как далеко зашел бы Мирзопомадский, Монголия в крови — это серьёзно, но тут вмешался Суслик.

— Товарищ капитан, вы, очевидно, не в курсе. Орден «Красной Звезды», который вы хотели сорвать, это правительственная награда. Чижик Михаил Владленович на днях был награжден им за участие в задержании особо опасного преступника и проявленных при этом мужестве и отваги. Указ опубликован в центральных газетах. И в «Красной звезде» тоже, во вчерашней.

Насчет газеты Суслик вспомнил удачно. На прошлом занятии Мирзопомадский распорядился: все студенты обязаны выписать «Красную Звезду» и принести квитанции ему лично. Ага, ага, ага…

Словно ожогом рот скривило капитану:

— Я… Я не знал…

— Не знали, так можно спросить, а не руки тянуть, — сказал я. — Вы не меня оскорбили, что я, я не гордый. Я простой советский студент. Вы оскорбили орден, вы оскорбили Верховный Совет, вы оскорбили Председателя Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик товарища Брежнева Леонида Ильича, вы оскорбили партию, вы… — я не закончил, махнул рукой и пошёл прочь.

К ректору.

Нечего мне здесь делать.