Фарватер Чижика

Глава 9 О мятежах и мятежниках

— Предводитель мятежа полковник Перхуров бежал на пароходе, захватив с собой приближенных офицеров и наиболее зажиточных горожан. На следующий день победоносная Красная Армия освободила Ярославль от белогвардейского отребья, — гид посмотрел на нас поверх очков с видом значительным и серьезным. — Остатки мятежников дали последний бой здесь, у Богородицкой башни. Два десятка юнкеров, шесть пулеметов, три ящика ручных гранат — было непросто. Волна за волной накатывали на башню отряды красных бойцов, бешеный огонь белогвардейцев косил храбрецов, кровь героев струилась рекою, и тогда в ход пошла артиллерия. По башне было выпущено более ста снарядов, полностью подавив противника!

Но когда отряд красноармейцев, ведомый героическим командиром Ли Цын Хеном, поднялся в башню, то никого не обнаружили! Ни единого человека, живого ли, мёртвого. Нашли шесть пулеметов «Максим» (в слове «Максим» гид сделал ударение на первый слог), горы стреляных гильз, около сотни пустых лент, ящики из-под гранат, но людей не было. Ни-ко-го! С тех пор тайна Богородицкой Башни занимает умы и местных, и московских исследователей.

— Куда же они делись, защитники? — спросила госпожа Шмидт.

— Неизвестно, — развел руками гид, человек профессорского вида лет шестидесяти. — Вероятно, ушли подземным ходом.

— Здесь есть подземный ход?

— В древних монастырях всегда есть сложная система подземных ходов, и наш Спасо-Преображенский монастырь — не исключение. Но тогда, в июле восемнадцатого года, его не нашли. Да и не до поисков было, гражданская война. Пришли к выводу, что отряд мятежников бежал к Волге, где их ждал катер. И на катере они и выбрались из города, уйдя вниз, к Костроме и дальше. Возглавлял этот последний отряд некий барон Магель, даже была назначена особая награда тому, кто возьмет его в плен. Что интересно, требовалось взять его непременно живым, даже ценой собственной жизни!

— И взяли? — спросил с интересом Мюллер из Оснабрюка.

— Об этом ничего не известно. Много их было тогда, всяких баронов, истинных и самозваных. Попадались и вот такие… авантюристы.

Шесть пулемётов меня впечатлили.

Экскурсия сегодня началась рано: в семь тридцать мы пришвартовались к речному вокзалу Ярославля, а в восемь уже рассаживались по автобусам. График! И сейчас, в половине одиннадцатого, все были немного утомлены. И голодны, не без этого. Нет, позавтракать мы успели, но ранний завтрак как ранняя пташка. Прочирикала, и нет.

Монастырь теперь — музей. Минувшее, настоящее и будущее. Давным-давно настоятель монастыря продал книгу с текстом «Слова о Полку Игореве» собирателю диковин Мусину-Пушкину. Книга была из монастырской библиотеки, рукописная, но настоятель её вычеркнул из описи за ветхостью. И продал. Деньги нужны были. Настоятели, даже бывшие, тоже нуждаются в деньгах. Ну, а потом рукопись, как водится, сгорела. При Великом Московском Пожаре восемьсот двенадцатого года. Закон жанра. Таинственные острова погружаются на дно океанов, птеродактили вылетают в окно, реликтовый Цветок Жизни съедает коза, пробегающие мышки задевают хвостиками Золотые Яйца, да так, что вдребезги. А рукописи горят, без этого никак. «Слово о Полку Игореве», «Мертвые Души», «Энума Элиш»…

Мы шли по монастырю-музею, гид рассказывал дальше, теперь про успехи области в годы пятилеток, а я представлял те летние дни. С одной стороны мятежники, с другой — революционеры. У каждого своя правда, кто есть кто, кто был кем? Мятеж без шансов, без надежды — зачем?

Союзники обещали поддержать. Англичане. Ага, ага. «Верьте славным англичанам, джентльменам и милордам, улыбаются открыто, благородны ихни морды». Ихни — выпадало, но так писали в восемнадцатом веке.

На полпути к экскурсионному автобусу начался дождь — без разминки. Ударил сразу, не по-осеннему яро. И не спрячешься. К счастью, до «Икаруса» метров пятьдесят, не больше. Я раскрыл свой японский зонтик, и секунду спустя меня схватили за руку:

— Вы позволите пойти с вами под зонтом?

Ага. Юная фройлян.

— Разумеется. Только быстро-быстро-быстро.

И мы пошли к автобусу быстро-быстро-быстро. Могли бы и еще быстрее, но фройлян уж больно прижималась ко мне. Оно понятно, зонт на двоих не рассчитан, легко и намокнуть. Я-то надел загодя плащ, а фройлян — нет.

В автобусе она села рядом со мной.

— Нужно согреться. Непременно нужно согреться — она достала из сумочки фляжку. Чуть поменьше, чем у оснабрюкского Мюллера, граммов на пятьдесят. Дамская же. — Ром! Ямайский! — и она протянула фляжку мне.

— Аллах не велит, — отказался я.

— Вы мусульманин? — удивилась фройлян. — Вот бы не подумала!

Я сделал загадочное лицо, но промолчал. Не люблю врать, а правдой нужно дорожить, налево и направо не разбрасывать.

— А, это вы шутите. Просто не пьете спиртного днем. И я не стану, — и, объясняя:

— Это фляжка для тёти Марты. Я здесь с тётей Мартой, в круизе. Но она на экскурсию не пошла, сказала, что будет дождь. Она предсказывает погоду удивительно точно, тётя Марта. По костям. То есть своим костям, они к дождю болят. А я пошла, она сама послала. Не сахарная, не растаешь, сказала. Раз уж есть экскурсия, нужно смотреть, иначе затем мы здесь?

Все собрались, и автобус тронулся. Дождь стоял стеной, которую пришлось таранить с ощущаемой натугой: мотор надсаживался, автобус дрожал.

Ничего, мы преодолеем!

— Вы не немец? Говорите неправильно.

— Неправильно? — удивился я. Удивился потому, что с фройлян, в общем-то, я и не говорил вовсе.

— Вернее, слишком правильно. Как диктор телевидения. Или радио.

— Я и не выдаю себя за немца. И да, я часто слушаю «Немецкую волну», отсюда дикторская речь.

— Нам говорили, что это будет немецкий круиз. Еще австрийцы и швейцарцы, но вы не австриец и не швейцарец, — уверенно определила она.

— Нет, не швейцарец.

— Так кто же вы, таинственный незнакомец?

— Меня зовут Михаил, и я русский. Советский, — поправился я, вспомнив наставления инструктора перед поездкой заграницу. Здесь, в Ярославле, я не за границей, а вот же…

— Вы не похожи на русского, — критически осмотрев меня, сказала фройлян. — У вас одежда не русская. И вообще.

— Одежда — вещь непостоянная. Сегодня одна, завтра другая. А насчет вообще — вы, фройлян, много знаете русских?

— Немало. С эмигрантами. И зовите меня Катей. Катя Вильхельм, студентка, изучаю… буду изучать русскую литературу, — представилась она.

— И я студент. Михаил-студент, — но о том, что медик, умолчал. Вряд ли она станет жаловаться на недуги, но как знать, как знать…

— Что же изучаете вы? — не отставала фройлян Катя.

— Человеческую натуру.

— И кем вы будете работать в Советском Союзе?

Я было захотел похвастать, что уже работаю, редактором в литературном журнале, но спохватился — зачем мне это? Хвастать, токовать, распускать хвост? Зачем? — и ответил уклончиво:

— Куда Родина пошлёт, там и буду. Для нас, советских студентов, все дороги открыты. Можно при настойчивом желании и на острове Врангеля, и в Антарктиде оказаться. Зимовать.

— В Антарктиде? Вы хотите в Антарктиду?

— Подумываю…

Автобус медленно продирался сквозь тесные улочки. Ярославль в войне не пострадал, и это замечательно, но улицы в нём остались прежними, дореволюционными, не рассчитанными на «Икарусы». Есть, впрочем, и новые, широкие и просторные, но до них сначала нужно добраться. Историческая часть Ярославля отпускала нас нехотя. Скучно ей будет без нас.

И, предотвращая новые вопросы фройлян, я спросил на опережение:

— Вы, фройлян Катя, сказали, что круиз обещали немецким?

— Не фройлян Катя, так говорили сто лет тому назад. Просто Катя. Да, круиз — он спонсируется ветеранскими союзами. Я сопровождаю тётю Марту, поэтому и меня включили в список.

— Видно, ваша тётя — большой человек.

— Ну… да, пожалуй, — но распространяться не стала.

— Ветеранские союзы?

— Да. По обмену. Для наших ветеранов — круиз по Волге, для русских — по Дунаю. В знак примирения и сотрудничества, — последние слова Катя выделила — мол, цитирую документ.

Тут мы подъехали к речному вокзалу. Короткая перебежка — и мы внутри. Я купил сегодняшних газет на пятиалтынный. Почитаю.

Еще короткая перебежка — и мы на теплоходе.

Но перед тем, как расстаться, Катя успела спросить:

— А кто это — Мария Ульянова?

— Близкий родственник Владимира Ильича Ленина, создателя советской страны и лидера мирового пролетариата.

Ну да. Либо мать, либо сестра. Мать — Мария Александровна, сестра — Мария Ильинична.

В своей каюте я стал дожидаться обеда. Лёжа. И включив кондиционер воздуха на обогрев.

Не то, чтобы я замёрз и продрог, нет. Но чувствую стынь. Что-то очень холодное. Рядом. История с мятежниками так задела? Вроде бы нет. Ветеранский круиз? Дивизия «Мертвая голова» путешествует по Волге на теплоходе «Мама Ленина» или «Сестра Ленина»? Ну, почему именно «Мертвая Голова», у них много дивизий было. И да, других ветеранов в Германии нет. У всех мужчин, у тех, кто родился до, условно, двадцать пятого года, тысяча девятьсот двадцать пятого, военное прошлое. И у многих женщин. Тетушка Марта, да… Баронесса фон Тольтц… Что там на самом деле было — с предполагаемой бабушкой, с предполагаемым дедушкой?

Сейчас это не имеет значения.

Государственная политика Советского Союза какая? Государственная политика Советского Союза такая: мирное сосуществование. И если товарищу Брежневу не зазорно встречаться с германскими политиками, то мне с пенсионерами — и подавно.

И потом, а как же Германская Демократическая Республика? В ней точно так же служили в гитлеровской армии, как и в Западной Германии, а ведь с ними, с восточными немцами, мы большие приятели. По радио время от времени слышу весёлую песню «Дружба, фройндшафт — это хорошо!»

И всё-таки — познабливает от соседства. Может, спуститься в бар и выпить рюмку крепкого? Или две, три? Я отдыхаю, немножко можно. Сентябрь, октябрь и ноябрь — точно будут без шахмат. В декабре — первенство Советского Союза, тут я ещё не решил. Как настроение будет. Если проголодаюсь — в шахматном смысле — то почему бы и не сыграть? Попробовать стать чемпионом в четвертый раз? Он, чемпионат, будет в декабре, в Москве, в Доме Железнодорожника. Это хорошо, что в Доме Железнодорожника. Самые лучшие воспоминания. Что в Туле, что в Омске, что в Москве. Видно, добрые люди строили, добрые люди и сейчас работают.

Это помогло. Я согрелся. И стал смотреть, что пишут в газетах.

Всё спокойно. Движение «Работе — каждую рабочую минуту» набирает и ширится. Дисциплина сверху донизу! Позор опоздавшим! Нетерпимость к прогульщикам! Планы перевыполняются, коллективы трудящихся полны энтузиазма! Московское «Торпедо» выходит вперёд!

Под последнюю новость я задремал. Тепло, тихо, дождь, теплоход, слегка качаясь, баюкает — отчего не подремать?

И тут позвали обедать.

На старт!

Я начал одеваться. Маловато, маловато взял одежды. Но в Ростове-на-Дону обещали навестить девочки. Привезут что-нибудь.

Внимание!

Дождь идет по-прежнему. А сразу, или почти сразу после обеда — Кострома.

Нет, не пойду я на экскурсию. Как-нибудь в другой раз. Чем знаменита Кострома? Сыр знаю костромской. Драматический театр. А оперного нет, минус.

Полистал книжечку. Монастырь, Ипатьевский монастырь. У меня уже был сегодня монастырь, два — перебор.

Не пойду.

Марш!

За столом — господин Браун. Вернулся. И очевидно невредим.

— Это было замечательно! — сказал Браун. — Меня позвали местные художники и писатели, очень славные и приветливые люди. Мы славно провели время, а наутро они доставили меня сюда, в Ярославль. На мотоцикле с коляской! Незабываемо! Восторг!

Госпожа Браун восторга не разделяла. Да и остальные тоже. Непорядок. Просто чёрт знает что. Если каждый начнет оставаться на ночь в неизвестном городе в неизвестной компании, не долго и до беды.

— И вас не допрашивало русское КаГеБе? — спросила госпожа Шмидт.

— Совершенно не допрашивала!

— Значит, эти писатели и художники и были из КаГеБе! — решила госпожа Шмидт.

— Помилуйте, ну зачем я нужен КаГеБе? Кто я такой, чтобы мной интересовались?

— А зачем вы нужны местным художникам и писателям? Вы сами разве художник? Писатель? Меценат?

— Я люблю искусство! Может, понимаю мало, но люблю! И они это разглядели во мне.

— Разглядели до того, как вы купили водку, или после? — вступил в разговор Мюллер из Оснабрюка.

— Я водку не купил! Я купил настойку «Стрелецкую», вышло больше! Три… нет, четыре бутылки! Или пять? — он с сомнением огляделся, словно ища подсказку.

— У вас ведь было десять рублей, не так ли? — пришел на помощь я.

— Десять. И еще десять, в носке, — вспомнил господин Браун.

— Тогда много. А компания — велика ли была компания?

— Сначала четверо. Потом люди приходили, приходили… «поглядеть на немца» — последние слова он сказал по-русски. Ну, как бы по-русски: «погльятет на ньемеца».

— Вот, госпожа Шмидт, и ответ, зачем он нужен местным художникам, писателям и прочей богеме. «Стрелецкая» — весомый аргумент. Ну, и типаж. Потом напишут картину маслом. Или в роман вставят. А поскольку люди у нас добросердечные, то подвезли до причала. Кстати, вы все деньги потратили, господин Браун?

— Нет! — победно сказал господин Браун. — Остался рубль. Вернее, его дали мне русские друзья. «Нья опохмельку».

— Тогда всё в порядке, — подвёл итог Мюллер. — Вы целы, невредимы, и у вас еще есть рубль, можно ли желать большего?

Тут подъехала тележка, и официантка поставила на стол кастрюлю с борщом и супницу с ухой.

Пахло здорово, мы после экскурсии были голодны, и разговор естественным образом прекратился.

Может, и КГБ. Даже очень может. Взяли в оборот господина Брауна. Зачем? А для отчета: разрабатывается западный немец, такие-то расходы, понадобятся еще две-три встречи на маршруте круиза, а потом и в Германию выехать. Нет? Невозможно? Как знать, как знать. Подвезли на мотоцикле, дали рубль? Наши люди, конечно, отзывчивы, но чтобы подвозить, да ещё за сто километров… КГБ. Оно, КГБ, тоже отзывчиво.

Да мне-то что за дело?

— Я видела, как юная фройлян обратила на вас свое внимание, — сменила тему госпожа Шмидт. — Вы не боитесь, господин Михаил?

— Просто Михаил, — вспомнил урок Кати я. — А чего мне бояться?

— Разве у вас не наказывают за связь с немцами?

— Во-первых, что вы подразумеваете под словом «связь»? Вот мы сидим, разговариваем — это связь? Или вы имеете в виду другое? Что? И, сразу, во-вторых. Нет, не наказывают.

— А вот прежде…

— Вы о войне, о послевоенном времени? Тогда немцы были врагами. А сейчас — разрядка. Детант. Или вы враги?

— Нет, конечно, нет, — заверила меня госпожа Шмидт, и остальные согласно закивали. — Не враги. Гитлер был неправ. Если бы Германия и Россия были заодно, тогда…

— Ни слова о политике, прошу вас! — сказала госпожа Браун, и остальные её поддержали.

Но как-то слишком дружно поддержали. Словно сговорились заранее.

И очень может быть. С ними, верно, тоже инструктажи проводят, перед поездкой в СССР. О Гитлере не говорить, о войне не говорить, мир, дружба…

Мы неспешно продолжили трапезу. Какое-никакое, а развлечение. Танцы? Танцы здесь на верхней палубе, под открытым небом. А теперь — дождь. Не будет танцев. Бар? Это вечером. Телевизор? Я уже пробовал. Прием неплохой, антенна расположена высоко, знай, переключай каналы по мере движения. Но что немцам советское телевидение? Не поймут-с.

— Внимание! По случаю плохой погоды остановка в Костроме сокращенная, два часа. Экскурсия по городу будет проведена на обратном пути. Синоптики обещают, что с завтрашнего дня к нам придет антициклон с хорошей погодой! — сообщил директор круиза.

В ответ — аплодисменты.

Пойду в бар!