Фарватер Чижика

Глава 5 Чижик отдыхает и советует

— В Швейцарии прекрасная стоматология, — заметил я.

Никонов поморщился.

— Вы, Михаил Владленович, страшно далеки от жизни посольства. Один доктор на все руки, вот и вся наша стоматология.

Лицо Егора Степановича выражало умеренное страдание. Флюс на левой половине уже спадал, но видно было, что неделя у нашего атташе вышла непростая. А тут ещё я с требованием приехать сюда. Мог бы и сам смотаться в посольство, не барин.

А, собственно, почему не барин? Может, как раз и барин? В смысле — полноправный гражданин?

— Сочувствую, — сказал я без малейшего сочувствия в голосе. Сколько стоит лечение у швейцарских стоматологов, я случайно знаю. Нет, не на собственном опыте. Таля прихватило, Михаила Нехемьевича. «В Швейцарии зубы лучше не лечить, дорого, — сказал он, — но если и лечить, то только в Швейцарии! Если есть деньги».

Деньги у Михаила Нехемьевича были. А у Егора Степановича не было. Атташе в деньгах не купаются. Зарабатывают меньше тракториста. Правда, в валюте. И потому валюту экономят пуще глаза, а уж о зубах и говорить нечего. Остаться без глаза тяжело, а без зуба терпимо. Вернётся в Москву, мост поставит. Золотой. Всё дешевле, чем лечить зуб — здесь.

— К делу, Михаил Владленович, к делу — попросил атташе. — Мне сегодня же следует вернуться.

— Экономия на гостинице, понимаю. К делу, так к делу.

— Вот письмо, — Никонов протянул мне бумагу. Ага, Спорткомитет. Некоторым образом, косвенно, мое начальство. Стипендию платит, командировочные, и вообще…

Бумагу протянул, а не конверт. Ну да, передано по факсимильному аппарату, по факсу, как говорят знатоки. Дорогая вещь, но посольство — не колхозная контора. Имеет. Может.

Мне предлагалось — от лица товарища Миколчука — срочно посетить дружескую Ливию, прочитать там лекцию о шахматных достижениях Советского Союза и дать сеанс одновременной игры для местных шахматистов и советских специалистов.

— Хорошая идея, — ответил я. — Сразу после турнира и махну.

— После турнира?

— Конечно. Или вы думаете, что шахматист, лидирующий в турнире, на котором отбираются претенденты на звание чемпиона мира, вдруг может турнир бросить ради сеанса одновременной игры? Такому шахматисту место в психиатрической лечебнице. В Швейцарии, говорят, хорошие лечебницы, сам Лев Николаевич здесь лечился.

— Граф? — блеснул эрудицией атташе.

— Князь, — в ответ блеснул эрудицией я.

— Ну, хорошо. Но только сразу после турнира. На самолет — и в Триполи.

— Есть прямой рейс?

— Есть! — ответил атташе с гордостью, будто этот рейс — его личная заслуга. — Из Цюриха!

— Чудесно.

— Тогда мы бронируем два билета.

— Почему два?

— С вами полетит товарищ Фролов.

— Тоже давать сеанс одновременной игры?

— Вас это не должно беспокоить. Он же не за ваш счет летит.

— Да и не беспокоит, нет. Пусть летит. Но бронируйте уж четыре билета.

— Четыре?

— Моей команде. Ольге Стельбовой, Надежде Бочаровой и Антону Кудряшову. Ну, и мне. Итого четыре.

— У меня нет на это указаний.

— Ладно, нет, так нет. Сам забронирую. За свой счет, да.

— Но мы не сможем… вы не сможете получить для них визу.

— Это почему же? Позвоню командору, и решим вопрос, только и всего.

— Командору?

— Муаммару Каддафи.

— Вы можете вот так запросто говорить с Каддафи? — недоверчиво сказал Никонов.

— Не только могу, но и говорю. Вчера он мне звонил. Поздравлял с тем, что я вышел на первое место. Пожелал так держать. Он мой болельщик, Муаммар. И командор Ордена Капитанов Ливийской Революции. А завтра я ему позвоню. Самое обыкновенное дело. Так что виза мне не нужна, если честно. Просто для порядка сказал. Чтобы посольство могло в план себе поставить. Но не можете, значит, не можете.

— Я должен проконсультироваться.

— Разумеется, Егор Степанович, разумеется.

И атташе пошёл на автобус. Экономия валюты.

А мы, я, Лиса и Пантера, отправились на пристань. Покататься по озеру. Погода хорошая, солнышко светит, птички летают, рыбки плещутся, отчего бы и не покататься. Утром два часа позанимались с месье Жаном, сейчас вот поговорил с атташе посольства. Сделал дело — и гуляй, не задерживайся.

Катаемся на пароходике. Небольшом, но симпатичном. Озеро не слишком большое, не Байкал. Но и не маленькое. Отсюда, с воды, и Биль, и остальные городки кажутся пряничными. Вот придёт великан с гор, и откусит!

Но великан не приходит.

Пароходик настоящий, с паровой машиной. Её можно посмотреть. Работает, как часы. Швейцарское качество!

Добрались до острова Святого Петра. Собственно, это полуостров, но пусть. Погуляли. Посидели в ресторане. Попели немножко:

Получилось неплохо. Ну, мы же две недели репетировали.

— Готовьтесь, дамы. В Союз будем возвращаться через Ливию, — сказал я.

— А мы готовы, — ответила Ольга.

— Давно готовы, — согласилась Надежда.

Разумеется, готовы. Сразу после моего возвращения из Ливии дамы начали выдумывать и шить одежду на восточный мотив — хоть Ливия и к юго-западу от Чернозёмска, а всё равно восток. Одежда арабских женщин должна прикрывать тело практически полностью, это первое, и не быть облегающей, это второе. Для первого обоснование есть: интенсивное круглогодичное солнечное излучение способно вызвать рак кожи, потому следует прикрываться. Наши предки это понимали, дворянки и мещанки девятнадцатого века носили платья с длинными рукавами, использовали перчатки, шляпки и, в солнечные дни — зонтики. Хоть и не мусульманки, а самые что ни на есть православные жёны.

Второе — тоже неплохо, одежда в обтяжку уже к октябрю станет Лисе и Пантере не вполне удобной.

И дамы постарались сделать одежду на ливийский манер, но красивой. Рисовали, кроили, шили, мерили, опять шили. И получилось, что получилось. Вот только повода надеть не находилось. А известно, что критерий истины — опыт, практика. Гарантий, что прямо после турнира махнём в Триполи, не было, но шансы я расценивал высоко. Оказалось, не зря. И не зря наряды занимают дефицитное место в чемоданах.

Но всегда есть возможность улучшить хорошее. Японский путь — шаг за шагом от хорошего к отличному. И потому дамы, используя швейцарские материалы, желают что-то подправить. Им виднее.

А я прошел к себе. Мне тоже нужно кое-что подправить. В заметке для «Фольксштимме». Пишу, да. Отсюда до Вены почта идет один день. Вечером брошу в ящик, завтра утром получат. Хорошо устроились буржуи. Но я не завидую.

У нас, у советских — разделение труда. Таль пишет в «Известия» и в рижскую прессу. Смыслов — в «Труд», Петросян — в «Советский Спорт» и шахматную газету «64». Лиса — в «Комсомолку» и «Морнинг Стар», Пантера — в «Правду» и «Дейли Уорлд», Антон — в чернозёмский «Молодой Коммунар». А я — в «Советскую Культуру», «Фольксштимме» и «Канадиан Трибьюн». Пропаганда советских шахмат в мировом масштабе.

Положим, не только и не столько шахмат. Просто чтобы читатели в Австрии, Великобритании, Канаде, Соединенных Штатах Америки и прочих швециях знали, что вот живёт такой Михаил Чижик. Привыкали к этому. Тиражи коммунистической прессы невелики, но помимо коммунистов её будут читать и шахматисты, а их, шахматистов, много. Особенно любителей, играющих слабо, но игрою интересующихся. Для них, любителей, я и разбираю партии простым и доступным способом. Чтобы понимали и применяли полученные знания за доской. Где-нибудь в парке, с добрым знакомым. А потом и знакомому расскажут о Чижике. Том самом Чижике, победителе Фишера.

Наши великие чемпионы за границей известны поскольку-постольку. Мол, в таинственной России живут таинственные Кронштейны, отдающие незаурядные таланты на службу КаГеБе, а в перерыве играющие в турнирах. Но мало кто знает в лицо Ботвинника или Петросяна. Опубликуют разок портретик невразумительного качества, да и всё. Нет, это не дело. Чемпионов должны знать миллионы! Не в Союзе, в Союзе-то знают, но во всем мире.

Зачем? Затем!

В дверь постучали.

Вошел коридорный с подносом. На подносе кремовый конверт. Почтовый, но узкий, заграничный. А каким же ему быть, если я — в Швейцарии?

Коридорный, получив франк, удалился.

Конверт я осмотрел. Пахнет — слабо — духами, похожими на «Красную Москву», но не идентичными ей. И в верхнем левом углу конверта корона, вернее, коронка. Баронская. Должно быть, от бабушки письмо. Адресовано мне, господину Мишелю Чижику (Michelle Chizzick). Но без города, улицы, дома. Как дошло?

Я открыл конверт. Внутри листок, на котором каллиграфически выведено:

Та ария, которую мы сегодня пели.

И всё. Ни слова больше.

Что бы это значило?

Бабушка приглядывает за тобой?

Или дает знать, что кто-то приглядывает?

Да и бабушка ли она? Я даже имени её не знаю. И отчества не знаю. Знаю лишь с её слов, что она урожденная Соколова-Бельская, вышла замуж за красного комбрига Кузнецова, которого убили во время чисток, потом — за барона Тольтца, который умер сам — и всё.

И вот новая шарада. Ребус. Этюд Рети.

Снова стук в дверь.

На этот раз Тигран Вартанович. С женой. Они тоже живут в этой гостинице. И тоже в лучшем номере.

— Вы свободны, Михаил?

— Как всякий советский человек. Рожденный свободным, живущий свободным, и умру, верно, тоже свободным.

— Понятно, понятно. У нас тут маленькая проблемка, и, быть может, вы, Михаил, посоветуете…

— Вы проходите, присаживайтесь. Хотите минералки? Крепче ничего не держу.

И я налил всем троим минеральной воды. Местной, «Ксавье», с низкой минерализацией. То, что нужно.

— После турнира я хочу лечь на обследование. Что-то желудок беспокоит. Несильно, иногда, но беспокоит. И Рона Яковлевна настаивает — обследуйся, да обследуйся, — он посмотрел на жену.

Рона Яковлевна кивнула.

— Я хочу обследоваться у нас. В Кремлёвке. А жена думает, что лучше здесь, раз уж выдалась возможность. В Швейцарии. Может быть, вы подскажете?

Ну да, ну да. Тигран Вартанович прекрасно понимает, что ничего подсказать я не могу. Я не работал в швейцарских клиниках. Я не работал в Кремлёвке. Я вообще не врач, я только учусь. Но делать выбор — и принимать ответственность за выбор — не хочется. Хочется, чтобы это сделал кто-то еще. И подсказал, и принял ответственность.

Я посмотрел на Петросяна. Он, хотя давно уже москвич, кухню, судя по глазам, предпочитает кавказскую. Шашлык, знаменитый коньяк, лобио, сациви — да мало ли на Кавказе вкусных вещей? Много, и это хорошо.

Но желудок… Да, и желудок, и печень, и много чего ещё.

— Пообследоваться, думаю, не помешает. А где обследоваться… Человек везде человек. Что здесь хорошо, так это организация. За три дня сделают то, что в Москве займет три недели. Вас же в Москве будет не абы кто смотреть, а светило. Светила же люди занятые — то одно, то другое, то симпозиум, то собрание… А тут — обыкновенный специалист. У него — протоколы лечения. Там, где светило раздумывает, специалист знает: необходимо провести то-то, то-то и то-то. И проведут быстро. Сегодня же, или завтра. Аппаратура есть, аппаратура современная, аппаратура работает как часы.

— Видишь, Тигранчик, я тебе говорила то же самое, — подтолкнула Петросяна жена.

— Конечно, — продолжил я, — есть и проблемы.

Жена насторожилась.

— Во-первых, попасть в Швейцарию может не всякий москвич, не говоря уже о жителях глубинки.

— Ну, мы-то уже здесь, — сказала Рона Яковлевна.

— Во-вторых, деньги. Суммы не сказать, чтобы совсем неподъемные, но и маленькими их тоже не назовешь.

— На здоровье мы экономить не будем, — твердо заявила Рона Яковлевна.

— И, наконец, языковой барьер.

— Я хорошо знаю немецкий, — заверила Рона Яковлевна. — И английский.

— Здесь, то есть не прямо здесь, но рядышком, в Лозанне — университетская клиника. Очень приличная, да.

— Значит, мы правильно выбрали, — проговорилась Рона Яковлевна.

Ага. Уже выбрали. Зачем же пришли ко мне?

А вот зачем: спросят в Москве, отчего это вы обратились к швейцарцам полечиться, вам что, наша медицина не нравится? А они и ответят: нам, мол, Чижик посоветовал, он вроде бы врач. Или что-то вроде.

— С другой стороны, — продолжил я, — дома и стены помогают, это первое.

— Вот именно, — обрадовался Петросян.

— И обследовать его будут светила. С огромным опытом и клиническим мышлением.

— Я же говорю, — сказал Тигран Вартанович.

— Понимающие все тонкости жизни в Советском Союзе, вникающие в мелочи, недоступные швейцарцам: особенности диеты, характер турнирной жизни, и прочая, и прочая…

— Ну, а я что говорю! — Петросяну мои слова явно нравились.

— А что дольше обследуют, так у этого есть положительные стороны: наблюдение в динамике, возможность поразмыслить, организовать при необходимости консилиум. Ну, и дальше наблюдать — через месяц, три месяца, полгода. В Швейцарию-то не наездишься, далеко она, Швейцария! А если будут нужны какие-нибудь особые лекарства, то Кремлёвка — не сельская амбулатория, найдут. Или товарищи привезут из-за границы, мы, шахматисты, за границу ездим часто, то один, то другой. Достанем!

— Видишь, Роночка, как Михаил всё точно объясняет! — сказал жене великий Тигран.

— Подытоживая, я вот что предлагаю: раз уж вы здесь, и договорились с клиникой — обследование нужно пройти по полной программе. А потом провериться в Кремлёвке. Надежнее будет. Наша медицина — самая думающая. Обследование в двух центрах, так называемое второе мнение, на Западе доступно только избранным. Но ведь Тигран Вартанович этого достоин, никаких сомнений и быть не может. И да, если будут затруднения с деньгами — обращайтесь без стеснения. Призовые когда еще будут, а у меня кое-что осталось с прошлых турниров в Дойче Банке.

Петросяны ушли довольные. Нет, деньги им не нужны, им почёт нужен, уважение. Что ж, Тигран Вартанович уважения заслуживает. Великий шахматист. Из самых-самых.

А что до Кремлёвки…

Нет, я в Кремлёвке не был. Но общался с коллегами из московских вузов. Плюс знакомство с работой спецотделений в Черноземских больницах. В одном из них лечилась Ольга — когда еще не была Пантерой. Всё верно, полы паркетные, врачи анкетные. Обстановка получше, и это хорошо. Питание опять же не хуже ресторанного, хотя и диетическое. А врачи те же самые. Просто у врача больше времени на больного, и это главное. Нет цейтнота, есть возможность подумать. И обследование таких больных, анализы всякие и прочее — внеочередное. С другой стороны, если прибора или аппарата нет, то его нет, и с этим ничего не сделаешь. Так что мой совет — обследоваться и здесь, и у нас, — я дал искренне. От чистого сердца.

И еще — о чём я говорить не стал.

Суслик нашел в Собрании Сочинений письмо Ленина Горькому. Владимир Ильич советовал Алексею Максимовичу лечиться у первоклассных специалистов, прежде всего у швейцарцев. Правда, это было давно, до революции, но всё же, всё же… Медицина наша какая? Медицина наша простая. Числом поболее, ценою подешевле.

Ленин плохого не посоветует.

Письмо Ленина Горькому было общедоступно: сорок восьмой том пятого («синего») собрания сочинений. И мы, студенты-медики, читали его. Но — помалкивали. Знаниями не хвалились.