Фарватер Чижика

Глава 4 Чижик и мэтр

Такси искать не пришлось. Жан Колонья, наш учитель французского языка, вызвался отвезти нас на встречу с Сименоном и, более того, предложил быть нашим переводчиком. Даром. Ну, почти даром: мы платим за бензин. Двести двадцать километров в оба конца, двадцать литров. И утром, после звонка Сименону (ответила жена, да, мэтр вас ожидает, приезжайте) мы, усевшись в не самый новый «Рено», отправились в Лозанну.

Поездке предшествовало два инцидента. Сначала проигравший мне накануне господин Рогофф, Соединенные Штаты Америки, высказал мне претензию по поводу парапсихолога Фролова, который своим присутствием мешает его, господина Рогоффа, шахматной мысли. Я вежливо послал его в оргкомитет турнира, заметив при этом, что в настоящее время присутствие парапсихологов в зале не воспрещается. Рогофф надулся, сказал, что он это так не оставит, и ушёл.

Затем уже сам парапсихолог, Николай Николаевич Фролов спросил невинно, точно ли мы собрались в Лозанну.

Да, собрались, ответила Пантера. О, как здорово, сказал Фролов, я всю жизнь хотел побывать в Лозанне. Я надеюсь, вы меня возьмете с собой.

Мы бы взяли, но в машине места мало, ответила Пантера.

Ну, можно бы и потесниться, возразил Фролов.

Мне это надоело.

— Николай Николаевич, вы никуда не поедете. На вас от господина Рогоффа поступила жалоба. Сначала мне, а потом он грозился пойти в оргкомитет турнира. Мол, вы своим присутствием нарушили течение его шахматной мысли. Вам необходимо нейтрализовать претензии, иначе возможны осложнения.

Фролов поднял руки до уровня плеч ладонями вперед. Знак примирения и желания оправдаться.

— С оргкомитетом я улажу. Жаль только, не увижу Лозанну.

— Помилуйте, почему? Туда ходит автобус. Двенадцать франков. Тут с виду приличные автобусы. А у нас — дело.

Такой вот инцидент.

— Ты не боишься, что он, Фролов этот, подгадит? — спросил Антон.

— Не боюсь, — но развивать тему не стал.

Дело не в смелости, тем более не в смелости безрассудной. Обычный расчёт плюс оценка ситуации.

Фролов — новичок в стае. И потому старается забраться повыше, в идеале — стать альфа-персоной. Сильной стороной он считает свою принадлежность к тому ведомству, которое советскому человеку кажется всемогущим. Щит и меч, голова с плеч! Так-то оно так, но могущество целого ведомства и возможности отдельного человека — не одно и то же. Поставят задачу подгадить — он подгадит, конечно. С Эльбрус навалит. А не поставят — гадить опасно. Тебе, щучий сын, что было поручено? Тебе было поручено помогать путём непрямого психологического воздействия на соперников. А ты кем себя возомнил? Майором Прониным? А капитаном не возомнил? А лейтенантом? Зря.

Это первое.

Есть и второе. Я — его счастливый билет. Могу стать счастливым билетом. А могу и не стать. Вот выйду в претенденты — значит, работает непрямое психологическое воздействие. А если стану, чем чёрт не шутит, чемпионом? Ему, Фролову, могут и орден дать, и лабораторию под начало. Ведь не на шахматистов же собирается он воздействовать, шахматисты — это модель, подопытные свинки. Дипломаты, политики — вот его цель. И потому Николаю Николаевичу нужно, чтобы я выступал елико возможно лучше.

И третье. Чувствуется, что Фролов — человек небалованный. Вряд ли был дальше Германской Демократической Республики. Для него командировка в Швейцарию — большая удача. Купит что-нибудь себе, жене, детям — неженатых майоров в капстраны не выпускают. Купит, порадует, сам порадуется. Ведь дали же ему хоть какие-нибудь командировочные? Хотя, конечно, генералы на майорах экономят сильно. Это видно и по костюму, и по обуви, о зубах и не говорю. Отборочные матчи — опять командировка, ну, и так далее. Карьера! А если я вдруг стану невыездным — сидеть ему в Карл-Маркс-Штадте, строчить характеристики на сослуживцев: о чем говорят, чем дышат, не выражают ли сомнений в правильности политики партии. Дело, конечно, нужное, но совсем не то, что ездить по швейцариям, италиям и прочим капиталистическим заграницам.

В общем, нечего мне бояться. Хотя всегда возможен синдром скорпиона. Как в сказочке, когда скорпион попросил лягушку перевезти его через реку, но на середине реки ужалил несчастную. Да, знал, что и сам погибнет, утонет, но не мог удержаться, такая у него натура.

Ладно, я не лягушка. Не утону. Поболит немножко, и перестанет.

С такими мыслями я сел рядом с Жаном на переднее сидение его «Рено». Машина не с конвейера, но выглядит бодро. Дороги у них здесь хорошие, в Швейцарии, чего б на таких дорогах и не выглядеть? И пыли здесь нет. Почему нет — непонятно. У нас есть, а здесь нет. Другая земля, что ли?

Девочки устроились на заднем сидении. «Рено», он вроде «троечки», по размерам. И вдвоем на заднем сидении хорошо, а втроем уже тесновато, факт. Потому, товарищ Фролов, извини. Ты нам не друг и не родственник — тесниться ради тебя.

Дорога была не то, чтобы замечательной. Просто хорошей. И движение по ней тоже хорошее. Но упорядоченное. Не было тракторов с тележками, полными навоза, жома или соломы. Может, просто нам не попадались? И потому ехали мы быстро. Восемьдесят пять километров в час. Жан включил магнитолу, поставил кассету с песнями Азнавура. Это у него метода такая: учишь французский — слушай французов.

Мы и слушали.

И смотрели в окно.

Понятно, что всё это показуха для туристов. Нет забытых с позапрошлого года сеялок в поле, и домики ухоженные, и указатели ровные, не ободранные, будто вчера поставленные. Я как-то ехал в Тулу автобусом — нет у нас показухи, всюду правда жизни. А хочется порой и показухи — чистоты, порядка, чтобы как на картинке букваря.

Так мы и доехали до Лозанны.

Город толком мы не увидели. Кусочек гор, кусочек озера. Сразу проехали на улицу Фиг, двенадцать.

Домик не впечатлил. У нас в Чернозёмске есть похожие. Из девятнадцатого века, когда купцы второй гильдии строили себе хоромы не хоромы, но прилично и достойно. Да что в Черноземске, в Каборановске видел!

Но нет в Каборановске Сименона. А в Лозанне есть.

Нас ждали. Мэтр лично открыл дверь.

Прошли в гостиную. Стулья, кресла, стол — всё как у обычных людей.

— Моя жена, — представил женщину Сименон. Но имени не назвал. И перед словом «жена» сделал паузу, очень небольшую, только музыкант и заметит.

Мы тоже представились. При помощи Жана, понятно. Студенты-медики, а еще главный редактор, исполнительный директор и Первый Читатель журнала «Поиск».

— Я слышал о вашем журнале, — любезно ответил Сименон. — Но то, что им занимаются студенты, да ещё медики… Знаете, я ведь сам в молодости хотел стать врачом.

— Вы были бы великим врачом, — с уверенностью сказала Ольга.

— Вы мне льстите.

— Ведь вы же стали великим писателем. Как Чехов.

— Вы опять льстите! Чехов — это гений. Меня с ним познакомили русские, давно, после Великой Войны. Эмигранты. Не с самим Чеховым, конечно. С его рассказами. Чехов — да, велик, а я…

— Нет, это не пустой комплимент. Мы провели опрос, и наши читатели назвали вас, месье Сименон, лучшим современным писателем зарубежья — сказала Ольга и в доказательство достала из сумочки июльский номер «Поиска», с закладкой и отметкой нужного места.

Сименон взял журнал.

— Недурно, недурно… — непонятно, к чему относились его слова — к его популярности среди советских читателей, или к самому журналу. Номер был из финского тиража, не стыдно показать хоть и Сименону. — И вы публиковали мои вещи?

— Нет, не публиковали. Вы ведь нам ничего не давали.

— По собственному опыту знаю, что советских издателей это не останавливает.

— То было прежде, — вступила Лиса. — Сейчас наша страна присоединилась к Женевской конвенции, и потому авторские права незыблемы, публикация возможна только на основании договора.

— Да? — не скрывая сомнения, сказал мэтр.

— Опыт — критерий истины. Дайте нам рассказ, повесть, роман — и убедитесь.

— Я давно не пишу, — заметил Сименон.

— И Чехов не писал, не писал, а потом написал «Вишневый Сад».

— Великая пьеса, — согласился Сименон. — Но, повторю, я не Чехов.

— Вы — Сименон! — приняла передачу Ольга. — Чехов, между прочим, писал детективные рассказы.

— Вот как?

— «Шведская спичка», «Драма на охоте». И он всю жизнь мечтал написать роман, даже принимался, но — не сложилось. И мы до сих пор жалеем, что не написал. Не заставляйте мир жалеть о ненаписанном вами романе!

Видно было, что мэтру разговор нравится, но он всё же решил сменить тему.

— Советские студенты пьют спиртное?

— Советские студенты, как и студенты всего мира, пьют всё, что льётся. Но мы сейчас не пьём. Нельзя.

— Понимаю, — кивнул Сименон. — А вы, господин Чижик? У вас тоже режим?

— Ещё какой! Но в ваших романах герои пьют очень уж завлекательно. Перно, кальвадос, арманьяк — это как заклинания. Я никогда не пил ни перно, ни кальвадоса, ни арманьяка.

— Знаю, знаю, русские всему предпочитают водку. Но у кальвадоса есть свои достоинства.

Жена принесла бутылку, пару стопочек и тарелку сыра.

— Так вы считаете, вашей шахматной мысли не повредит стопочка? — спросил Сименон.

— Может, и повредит. Но моя жизнь — не только шахматы. Такой случай!

— Тогда могу предложить кальвадос. Лучшего не найти во всем мире.

И мы выпили по первой.

— Это царский напиток!

— Вы думаете? — спросил Сименон.

— Да. Кабы я был царем, как Иван Васильевич, то пил бы не анисовую водку, а кальвадос.

И мы выпили по второй. В стопочке, на глазок, было граммов тридцать. Две по тридцать — шестьдесят. Пустяк по российским масштабам.

Девочки решили отвлечь нас от этого увлекательного дела. Стали спрашивать Сименона о его взглядах на современную литературу, на движение за ядерное разоружение, на систему здравоохранения, на космические исследования, и далее, и далее, и далее.

Сименон не только отвечал, но и спрашивал — как случилось, что журнал доверили студентам? Каков тираж? Какова коммерческая подоплека процесса? Сколько платят авторам, советским и зарубежным? На последний вопрос девочки сказали, что готовы заплатить Сименону столько, сколько тот назначит.

Я от такого ответа невольно посмотрел на бутылку.

— Желаете ещё? — спросил мэтр.

— Желать-то желаю. Но я, если выпью лишку, начинаю петь! — ответил я, понимая, что лишку я уже выпил. К тому же натощак.

— «Где поют, ложись и спи спокойно, кто поёт, тот человек достойный» — сказал мэтр, и налил по третьей.

— Я предупредил, — и я выпил третью стопочку. Чего только не сделаешь ради дела. А мэтр, говорят, много сговорчивее и разговорчивее после ста граммов.

Да я и сам разговорчивее. Ну, а что придётся расплачиваться кошмарами — так это когда придётся. Ночью. А сейчас день.

И я, как предупреждал, встал и запел:

Мэтр был потрясён. Или сделал вид, что потрясён. Ну да, петь я могу, и петь хорошо, даже замечательно — для любителя. Могу претендовать на звание «Лучший певец-любитель Чернозёмска и окрестностей». Не факт, что получу первый приз, но в тройку войду наверное.

— Манифик, манифик, — повторял он и предложил было четвертую стопку, но я попросил пардону, совсем по-фроловски — две руки на уровне груди ладонями к собеседнику.

И взял кусочек сыру. Закусить.

Нужно было с сыра начинать!

Потом мы спели трио — я, Лиса и Пантера. Старую казачью песню. Мы умеем.

Сименона пробрало до слёз. Ну, это перебор, и пение мы завершили веселой чунго-чангой. Мэтр заулыбался. Совсем другое дело!

И я, с разрешения хозяина, сделал несколько фотографий своим призовым «ФЭДом». Две плёнки отщёлкал, особой чувствительности. Специально купил такую, чтобы со вспышкой не заморачиваться.

Мэтр за столом, мэтр у окна, мэтр с трубкой, мэтр без трубки, мэтр с Лисой и Пантерой — двенадцать кадров, мэтр со мной — три кадра, мэтр со всей нашей троицей, мэтр со мной за шахматной доской (у Сименона были шахматы, нет, не играет, но любит решать шахматные задачи).

Мы не просто изображали игру, мы сыграли настоящую партию, впрочем, короткую: я поставил писателю мат Легаля.

— Не огорчайтесь, дядя Жора, — сказала расшалившаяся Лиса, — Чижик играет тем сильнее, чем больше уважает соперника. Он даже Фишера победил, а Фишер в шахматах — это почти как вы в литературе!

И Сименон опять развеселился. Даже позволил сделать фотографию с Жаном — по просьбе нашего учителя, конечно.

Усталые, но довольные (а я еще и пьяненький), мы отправились в обратный путь.

— Хороша страна Швейцария, а Россия лучше всех, — пели мы по дороге. Голосили, да.

Но к Биллю кальвадос почти выветрился. Оно и к лучшему: Фролов встретил меня известием, что звонили из нашего посольства. Очень я им вдруг понадобился. Выражали недовольство моим отсутствием. И велели срочно перезвонить по такому-то номеру.

Со звонком я не спешил. Принял душ, переоделся, потом сходили пообедать с девочками: кусочек сыра, даже самого замечательного, обеда не заменит. А вести серьезные разговоры на пустой желудок не рекомендуется. У голодного человека падает сопротивляемость, ему можно навязать свою волю, диктовать условия, доминировать. Голодный солдат — неважный солдат. Война войной, а обед по расписанию!

И только настроившись на разговор, я из своего номера позвонил в посольство.

— Михаил Владленович? Спасибо, что нашли время позвонить, — не без ехидства сказал голос на той стороне линии.

Я не ответил.

— Ваша линия прослушивается? — спросил тот же голос.

— Помилуйте, откуда же мне знать? Будь я дома, в Сосновке или в Москве, я бы мог ответить точно, но здесь, в чужой стране? Я звоню из отеля, через коммутатор, выводы делайте сами.

— Ладно. Товарищ Чижик, вам нужно…

— Простите, а с кем я, собственно, разговариваю?

— Никонов. Егор Степанович Никонов, атташе посольства. Вас это устраивает?

— Пока да.

— Хорошо хоть пока. Так вот, товарищ Чижик, вам нужно отправиться в Ливию.

— Мне? Вы, верно, обознались. Мне в Ливию не нужно. Совершенно.

— Как не нужно?

— Просто. Я, Михаил Чижик, не испытываю никакой нужды в посещении дружеской Ливии. Во всяком случае, в настоящее время. Я в этом совершенно уверен.

— Вы меня не поняли. Отправиться в Ливию нужно не вам.

— А если не мне — к чему этот разговор?

— Нет, отправиться предстоит вам. Но нужно это стране.

— Что значит — нужно стране? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее. Чьё это распоряжение? Конкретно?

— Это не телефонный разговор.

— Ну, тогда приезжайте, поговорим не по телефону.

— Я — к вам?

— Ну, не я же к вам. У меня турнир, все дни расписаны, график жесткий. Впрочем, если вы заняты, поговорим по возвращении в Москву.

— Я приеду, — после паузы сказал атташе.

— Тогда до встречи, Егор Степанович, — и я дал отбой.

Сработало!

Очевидно, диск заинтересовал учёных настолько, что они, учёные, убедили власть принять безотлагательные меры. Одна из которых — попытаться выяснить историю диска. А выяснить историю можно у торговца. А с торговцем лучше всего поговорить Чижику.

Ну, поговорю, поговорю. В своё время.

Жорж Сименон для советского молодого читателя и в самом деле был самым известным зарубежным автором-детективщиком. Современные зарубежные детективы в шестидесятые — семидесятые годы публиковали мало, чаще по три-пять страничек в региональных «толстых» литературных журналах. Даже Агату Кристи редко кто читал, потому как — негде-с! Я, помнится, читал её в «Московских Новостях», издававшихся на английском языке, где еженедельно отдавали ей (и другим модным писателям) целую полосу.

А Сименона публиковали на русском. Много — ну, относительно. В знаменитой «Библиотеке приключений», второй серии, Сименону отвели целый том, и какой том — 624 страницы! Три романа и несколько больших рассказов. Роскошь! И тираж внушительный, триста тысяч экз. В 1975 год, опять же «Детская Литература» издала книгу «Мэгрэ сердится» — 200.000 экз. Другие издательства не отставали. Так что при известной удаче человек мог прочитать три, шесть а то и десять романов Сименона. Показывали и телеспектакли по Сименону, с Тениным в роли Мэгрэ — очень хорошая работа.

И потому девушки нисколько не преувеличивали. Сименон был суперзвездой!