Фарватер Чижика

Глава 16 Книги, знания и сила

— Главная проблема библиотеки не книги. Главная проблема библиотеки — сама библиотека!

Евгения Максимилиановна знала, что говорила — она главный библиотекарь нашего института уже много лет.

— Предположим — только предположим! — что какой-то доброхот подарит нам тысячу книг. Или даже пять тысяч.

— Предположим, — согласился я.

— Где мы их разместим? На тысячу книг фонда по нормативам полагается пять квадратных метров площади, и, нужно сказать, это заниженный норматив. Какой есть. Значит, на пять тысяч книг — двадцать пять квадратных метров площади. Откуда они возьмутся? У нас и без того книг вдвое больше, чем позволяет пространство. А вдвое больше — не значит вдвое лучше. Напротив. Доступность книги падает, и потому она и есть, и её нет. В каталоге есть, а найти — та ещё проблема.

— Проблема, — опять согласился я.

— Далее. Опытным путем установлено, что для нормального функционирования библиотеки на каждые пять тысяч книг фонда требуется один библиотекарь. Минимум! Пять тысяч книг доброхот подарить способен, теоретически это возможно. Но ставку библиотекаря? А без ставки эти книги лежат мертвым грузом. Лежат и занимают место — если это место вообще есть. Проблема?

— Проблема, — я радовался, что хватило ума сначала разузнать что и как, прежде чем покупать библиотеку Аркадьева.

Да, Аркадьев, перелётная птица, предложил купить его библиотеку. Три тысячи книг. Чуть больше. Недорого, вернее, не очень дорого, но — за доллары. Ни в Израиль, ни в Америку, никуда он три тысячи книг не вывезет. Не до книг ему там будет, в Нью-Йорке. Если устроится хорошо, станет американцем — то будет читать местные книги. Если не устроится хорошо — то будет к этому стремиться, и опять ему будет не до Толстого, Достоевского или Колпакова с Оваловым.

Книги сейчас пользуются спросом, но распродать по максимальной цене — это долго, а сроки поджимают. Важнее то, что ему, Аркадьеву, деньги не очень-то и нужны, в смысле — наши советские деньги. Вывозить их за рубеж — нельзя. Менять на валюту — тоже нельзя. Покупать здесь золото-бриллианты опять нельзя, то есть покупать-то можно, вывозить в товарных количествах нельзя. Ну, и цена местных бриллиантов заметно завышена, купив здесь ювелирки на десять тысяч рублей, там он может выручить за них две тысячи долларов. Если на таможне не отберут. Могут и отобрать, прячь, не прячь. Как пограничники у Бендера. Я всегда думал, что Бендера обобрали не румыны, а наши пограничники. У румын и пограничников в те времена не было. Почти.

А вот я могу купить книги здесь, а отдать ему деньги там. Поручить перевести со своего счета в заграничном банке на его счет.

Я сказал, что подумаю, поскольку — ну куда мне три тысячи книг? Мне трех книг хватает на целый год. Ну, ладно, дюжины. Нет, с учетом потока рукописей, которые приходится читать как редактору «Поиска», всё-таки трех.

И я договорился о встрече с заведующей нашей институтской библиотекой. Узнать ситуацию. Разведать, нужен ли наш подарок имениннику, и если нужен, то о каком подарке он мечтает.

— Теперь сами библиотекари. В институтской библиотеке работают девятнадцать библиотекарей. И все — женщины. Мужчин нет совсем. Почему?

— Гендерное неравенство, — ответил я. — Считается, что мужчина должен зарабатывать, а женщины…

— Верно. Ставка младшего библиотекаря восемьдесят пять рублей. Методиста — девяносто пять. Старшего библиотекаря — сто пять. Вот и не идут мужчины в библиотекари. А женщины идут. Но… Но если в среднем в Российской Федерации человек находится на больничном семь дней в году, то библиотекарь — двадцать шесть.

Нет, не тяжелые условия работы. Условия обыкновенные. Больничные берут по уходу за детьми. Опять же декретные отпуска. С одной стороны хорошо, дети наше будущее. С другой — страдает работа. Постоянно кто-то в декрете, кто-то больничном, чаще двое, трое, в сезон и все пятеро, когда дети болеют. Дополнительная нагрузка крайне нежелательна.

И, наконец, самое главное, Миша, — Евгения Максимилиановна звала меня запросто, словно сто лет знакома. Не смущаясь моею славой, орденами и кубками. Кубков у меня, кстати, нет ни одного. — Библиотека, если не вдаваться в детали, состоит из трех отделов. Учебный фонд, научный и художественный. Учебный фонд нуждается в новых учебниках. Именно новых. Но все новые учебники распределяются ещё на стадии планирования. Мы получаем новый учебник, а совсем старый, например, «Биологию» пятьдесят четвертого года, списываем, как устаревшую. Просто старую, шестьдесят шестого года, оставляем, потому что новой на всех не хватит. То есть численность книг в фонде более-менее постоянна, в идеале соответствует потребности студентов.

Идем дальше: художественный фонд. Врач должен быть культурным, образованным человеком, с богатым словарным запасом, чего нельзя достичь без чтения художественной литературы. Таков смысл художественного фонда нашей библиотеки. И что мы видим?

— Что мы видим? — эхом отозвался я.

— Значительная часть книг маловостребована. Три четверти. То есть читатели берут их раз в год и реже. Что берут часто? Книги по школьной программе — это сотрудники для детей, понятно. Ещё — если на экранах кинотеатров или по телевидению показывают экранизацию. Покажут «Анну Каренину» — берут «Анну Каренину», покажут «Вия» — берут «Вия». Так то Толстой, Гоголь. Но посмотрите, — она взяла со стола небольшую книжечку.

— Глеб Успенский, «Нравы Растеряевой Улицы». Вы читали?

— Нет, — признался я.

— Очень интересная книга. Очень. А, судя по листку выдач, за семь лет её брали два раза. Или другая, — Евгения Максимилиановна показала книгу и вовсе чистенькую. — «Рассказы молодых писателей Дальнего Востока». За шесть лет ни одной книговыдачи.

— Ну…

— Мы пропагандируем эти книги, но результат невелик. И потому расширять художественный фонд тоже не видим острой нужды. Правда…

— Правда?

— Детективы, фантастика, вообще острый сюжет — такое идёт нарасхват. Ваш журнал, например, «Поиск», рвут из рук. Очередь на него на год вперед, — и она посмотрела на меня, будто я в том виноват.

Отчасти да, отчасти виноват.

— Мы передали институту три подписки на будущий год. Дополнительно.

— Это радует. Каждый журнал прочитает человек пятьдесят, после чего он, увы, истреплется и сойдет на нет. Двенадцать номеров — стало быть, шестьсот прочтений. У нас уже две подписки, плюс три — три тысяч прочтений. Большое дело, — но я видел, что ей хотелось большего.

Мне бы тоже хотелось.

— У нас в декабре приложение выходит. Альманах, — сказал я. — Толстая такая книга в твёрдой обложке. Думаю, мы сможем предоставить институту несколько экземпляров. И у нас есть другие планы, — о планах я умолчал. Вот сделаем, тогда и расскажу.

— Мы будем надеяться, — ответила Елена Максимилиановна.

— Я бываю заграницей, там всяких книжек море. Могу привести десяток-другой. На английском, немецком, французском. Ту же фантастику, например, или детективы. Новейшие.

— Мы не можем выдавать книги, не прошедшие одобрение Главлита. А получить его непросто, одобрение. Долго и муторно. И не факт, что книга не затеряется по пути туда-сюда. Что важнее, книги на иностранных языках не пользуются спросом у читателей: у нас есть сотня книг издательства «Прогресс», есть Конан-Дойль, Честертон, даже Сименон, но берут Гоголя, Толстого, Тургенева — на английском. Чтобы легко сдать тысячи. «Муму» на английском, «Муму» на русском, и вуаля! Не читают у нас на иностранных языках. Не могут.

— У нас в ноябрьском номере Сименон, — похвастался я.

— Один номер у ректора, другой у парторга, третий у профорга, — ответила главная библиотекарша. — Вернут, непременно прочитаю. Как вам удалось?

— Попросили.

— У самого Сименона?

— Да.

— Вы видели Сименона? В Париже?

— Видел. Мы все его видели, то есть Бочарова, Стельбова и я. Редакция журнала. Договорились о встрече, посидели за кальвадосом… Только не в Париже, а в Лозанне.

— И Сименон дал вам повесть?

— Думаю, в порядке эксперимента.

Библиотекарша вздохнула.

— Лозанна, Сименон, кальвадос…

Потом вздохнула ещё раз и продолжила:

— Девяносто процентов книг научного фонда в течение трех лет остаются невостребованными. На самом деле — больше, просто статистику мы ведем за три года. Книги лежат мёртвым грузом. И если насчет Гоголя с Белинским есть надежды, что когда-нибудь их все-таки станут читать, то насчет монографий… Ну кому, скажите, нужен труд Бошьяна тысяча девятьсот сорок девятого года «О природе вирусов и микробов» сегодня? Только из любопытства разве почитать. Как курьез. Но люди заняты, им некогда рассматривать курьезы прежних лет. Бошьян ладно, это все-таки казус известный. Куда больше книг никаких — унылые компиляций середины прошлого века, устаревшие ещё до того, как попали в типографию.

Из десяти процентов востребованных книг пять процентов записаны за сотрудниками кафедр, и находятся у них годами — кто-то пишет диссертацию, кто-то просто положил на полку и надеется прочитать, но всё как-то некогда. Или поздно. Научные монографии устаревают быстрее, чем учебники: учебники читают ради базовых знаний, монографии же интересны знаниями свежеобретёнными. И, наконец, все серьезные преподаватели заказывают для личных библиотек новые книги по планам издательств через «Медкнигу», «Научную книгу» и им подобным. Заказы как правило принимаются и как правило исполняются.

— А оставшиеся пять процентов?

— Это студенты, интересы которых шире учебной программы. Ищут, читают, думают. Но наших возможностей почти достаточно. Почти — потому что невозможно предсказать, что закажет такой студент завтра. А если невозможно предсказать — невозможно и запастись. В конце концов, есть межбиблиотечный абонемент и есть московские библиотеки, та же Ленинка.

— То есть и в научных книгах нужды нет?

— Вам лучше пройтись по кафедрам. Это и проще, и полезнее.

— Проще?

— Конечно. Вы привозите книгу из Швейцарии или Канады, и, как частное лицо, передаете её профессору или доценту. Никакого Главлита, никакой бюрократии. А профессор или доцент донесут то, что нужно, до студентов.

— Возможно, возможно, — Евгения Максимилиановна сказала то, что я решил инстинктивно на первом курсе. Прочитал сам — отдай в группу. Или на кафедру. Если попросят.

— А у нас есть очень любопытные книги, — она подошла к шкафу и достала солидную книгу ин-октаво в переплете черной кожи. — После войны нам доставили много книг из Германии. В счет репараций. Я, тогда девчонка, старательно их оформляла. Только вот большинство книг тоже остались невостребованными. Не по-русски написано, да и вряд ли это актуально — то, что написано.

Я взял книгу, раскрыл. Средневековая латынь.

«Кто в эту книгу заглянуть дерзнет, того Кромешный Ужас унесёт».

— Да, вряд ли актуально. Но любопытно. Значит, как я понял, библиотеку интересуют книги остросюжетные? Детективы, приключения, фантастика?

— Читателей интересуют, — поправила меня Евгения Максимилиановна. — Мы работаем для читателей.

— Разумеется, разумеется. Хорошо, мы посмотрим, что можно сделать.

— Мы? — библиотекарша невольно — или вольно — выделила местоимение.

— Николай Второй, да. Мы — это редакция «Поиска». Знаете, в процессе работы завязываются связи. Мы им свои книги, они нам свои, и вообще…

— Связи — это прекрасно, — нотки сомнения в голосе слышались явственно. Обещают многие, а вот выполняют обещания единицы.

— А пока… Я на днях уезжаю на турнир, в Москву. Хочу взять эти книги, — я показал на сборник молодых дальневосточных писателей, «Растеряеву Улицу» Успенского и Чёрную Книгу.

— Эти — пожалуйста, но вот эта… — она с сомнением посмотрела на Чёрную Книгу. — Впрочем, берите, берите.

Действительно, кому доверять, как не мне, пообещавшему, пусть неявно, фантастику и детективы, человеку, который пьёт кальвадос с Сименоном и которому сам Леонид Ильич вручил орден Красной Звезды.

Мне доверять можно. Даже книгу из закрытого фонда.

И мне доверили.

Из библиотеки я прошёл в деканат. Отнести заявление: в связи с участием в чемпионате Советского Союза по шахматам (высшая лига) прошу предоставить паузу в обучении с двадцать шестого ноября по тридцать первое декабря. Индивидуальный график бумаги не отменял, индивидуальный график и заключается в подобных бумагах.

Секретарша бумагу приняла, но сказала, что меня хочет видеть ректор.

Хочет — увидит, и я пошёл к ректору.

Товарищ Мурфенко принял меня как родного. Спросил об учёбе, всё ли хорошо, не нужно ли какой помощи. Потом перешёл к делу.

— Нам пришло письмо из Министерства. Относительно вас, Михаил Владленович, — он сделал паузу.

Я паузу оценил, и придал себе заинтересованный и немного тревожный вид. К нам едет ревизор.

— В министерство, в наше министерство, пришло письмо из Ливии, из ливийского министерства здравоохранения. Благодарственное письмо. За то, что вырастили такого доктора, как Михаил Чижик.

Я убрал тревогу.

— Ливийцы пишут, что вы, Михаил, прооперировав сложного больного, спасли тому жизнь.

— Восток, — ответил я. — У них так принято — благодарить.

— Вы действительно кого-то оперировали?

— Под наблюдением опытного врача, — заверил я. — Аппендэктомия. Была песчаная буря, и эвакуация больного в медицинский центр не представлялась возможной.

— Хорошо, хорошо. И теперь уже наше министерство выражает благодарность нашему институту, воспитавшему и выучившему Михаила Владленовича Чижика.

Я приосанился.

— Ну, а мы выражаем благодарность вам, Михаил Всеволодович. Не посрамили. И считайте, что экзамен по хирургии вы уже сдали. Вы ведь не собираетесь становиться хирургом, а, Михаил Владленович?

— Нет, Аполлинарий Галактионович. Не собираюсь. Мое призвание — курортология. И спортивная медицина.

— Понятно и похвально. Что ж, от имени всего института желаю вам успешного выступления на чемпионате страны.

Надо же… Медленно крутится бюрократическая машина. Когда была та операция, давно была. Летом. А сейчас зима на носу.

Я неспешно возвращался в Сосновку. Время до поезда довольно, успею привести в порядок мысли и чувства.

Девочки приехали позже, группа занималась в третьей городской. Как раз хирургия. Нет, они тоже не метят в хирурги, но знать-то нужно. Знать и уметь. По возможности. Всякое ведь бывает, и стоматологу приходится заниматься боевыми травмами. А учат нас… Как могут, так и учат. Кто ж даст пятикурснику оперировать? Крючки подержать уже хорошо, а если придется узлы вязать, зашивать операционный разрез, то и замечательно. Для пятого курса. А там шестой впереди, интернатура. Кто пойдёт в хирурги — тот научится. Если очень захочет. Последнее — главное.

Девочки провожали меня как на Луну. Проверили, взял ли я нужное, не взял ли ненужного. Будто не в Москву еду. В Москве и нужное, и ненужное найти нетрудно.

На «Ведьме» довезли до вокзала и проводили до купе. Купе в седьмом, депутатском вагоне. Двухместное. Ну, правильно, со мной едет Антон. Тренировать будет. И заботиться. Его девочки и наставляли: как нужно заботиться о Чижике.

Немного волнуются, да. Как пойдёт у меня игра — после ранения головы-то? Голова, она такая… Мышление — процесс тонкий. Особенно гроссмейстерское мышление. Взять хотя бы Штейна с его периодами «тупой головы». Ведь гений, шахматный гений, Штейн, уровня Спасского, но чемпионом не стал. И умер слишком, слишком рано. Вдруг и у меня после ранения будет тупая голова? Положим, этого девочки боятся не очень, они больше за меня волнуются. Хочу так думать. Но вдруг возьму да и скончаюсь посреди турнира от огорчения? А девочкам волноваться вредно, и я их заверил, что всё будет хорошо. Перенапрягаться не стану, на стенку не полезу. Мы даже план составили турнира. Ну, не план, а так… набросок. Который по ходу турнира нужно будет превратить в остросюжетное представление. В шахматном, в шахматном смысле остросюжетное.

Никаких выстрелов.

Хотелось бы.

Да.