Франциск Ассизский

ВТОРОЙ СЫН БОЖИЙ

Вернувшись в мир, Франциск старательно скрывал от людей свои мистические знаки, стараясь не говорить о них даже с самыми близкими друзьями. Возможно, он поступал так из соображений скромности или от нежелания выносить на обсуждение глубоко личный духовный опыт. Но была и еще одна причина. После обретения стигматов слухи о святости нашего героя, признанной самим Христом, начали распространяться в народе. Его называли «серафическим отцом» (вероятно, с легкой руки брата Льва, который знал о видении с серафимом) и даже «вторым Сыном Божиим».

Конечно, это было закономерно. Много лет подряд Франциск стремился походить на Христа всей своей жизнью. Словами, песнями, поступками он утверждал в сердцах людей образ Спасителя. И люди поверили ему, но выбрали ложный путь. Вместо того чтобы самим попытаться приблизиться ко Христу, они радостно сотворили себе очередного кумира. И в таком смысле слава Франциска, получившего знаки отличия из рук Господа, являлась очень неоднозначной. Она могла упрочить веру, но могла и стать причиной серьезного церковного раскола. Нетрудно представить себе политические игры, в которых нашего героя используют как знамя в борьбе за «настоящее» христианство. Здесь ведь можно зайти очень далеко. Начать с папства, а закончить пересмотром основ веры.

Подобная мысль выражена в книге современного католического богослова Антонио Марии Сикари[113] «Портреты святых»: «Быть может, никогда в истории Церкви не было столь опасного, столь потенциально опасного момента, как тот, когда в мир явился Франциск. И эта опасность исходила не извне, но из его собственной личности. Век Франциска называли «железным веком», и Церковь была отягощена, почти раздавлена бременем унижений и грехов. В одном сочинении, написанном около 1305 года, несомненно, сгущавшем краски, но, в общем, верно отражавшем положение вещей, говорится: «Церковь пребывала в столь униженном состоянии, что если бы Иисус не пришел ей на помощь, послав новое поколение, исполненное духа бедности, уже тогда ей должен был быть вынесен смертный приговор» (Arbor vitae). Это суровые слова, но они достаточно хорошо передают атмосферу той эпохи. Франциск как личность мог бы представлять опасность для Церкви. Потому что справедливо будет сказано о нем: «Франциск был более чем кто-либо из людей, когда-либо пришедших в мир, подобен Христу».

А как сам Франциск относился к подобным настроениям? Не могло ли появиться у него искусительных мыслей насчет себя?

Не могло. Все его мировоззрение, которое он с такой твердостью защищал всю жизнь, несовместимо с подобной мыслью. Его знаменитое миротворчество и смирение — не как пассивная скромность, но как coмирение, соединение с миром — не дало бы ему зайти столь далеко в гордыне. Ведь он прошел длинный и трудный путь от достижения царского жезла короля пирушек до общения с дождевыми червями, в которых смог разглядеть отблеск величия Божьего замысла.

Поэтому слава «Божьего сына», конечно же, тяготила его и пугала, как, впрочем, и растущая популярность францисканского движения. В каком-то смысле ему повезло, что он рано умер и не увидел обширных баталий, развернувшихся в ордене вокруг его идеалов и восприятия его личности. Речь идет о конфликте между спиритуалами и конвентуалами. Названия эти появились далеко не сразу, но две конфликтующие стороны ясно определились еще при жизни Франциска.

Первые выступали строгими буквальными ревнителями идей Франциска. Вторые, называющие себя «братьями общей жизни», пытались адаптировать эти идеи, лишив их радикальности. Фактически они ратовали за то, чтобы сделать францисканские общины похожими на обычные монашеские ордены, которые существовали до Франциска.

Противостояние между этими двумя францисканскими группировками продолжалось почти сто лет и закончилось вмешательством Святого престола. Спиритуалов официально назвали еретиками в папских буллах 1317–1318 годов и начали преследовать.

Датой начала затяжной борьбы в недрах францисканского ордена исследователи называют 1220 год, когда Франциск, утомленный и расстроенный несовершенством братьев, отошел от руководства. После смерти господина Петра министром ордена был избран, при полной поддержке Франциска, Илья Кортонский, умелый администратор и отнюдь не поэт и не мистик. Конфликт резко обострился после кончины нашего героя, произошедшей в 1226 году. Илья Кортонский, по сути, оказавшийся на «горячем» посту в самое сложное время, начал активно работать над повышением влиятельности францисканцев, завязывая выгодные связи и грамотно используя уникальность и привилегии ордена. Нельзя сказать, что он хоть как-то предал своего учителя, избыточно радел за личный комфорт и стремился изгладить высокий пафос, заданный рыцарем дамы Бедности. Илья вел себя так, как считал нужным в этот сложный момент: строил монастырь Сакро-Конвенто, собирая на него деньги со всех провинций, проводил в жизнь идеи Франциска, как их воспринял от него. Но такое положение нравилось далеко не всем братьям, одни считали, что новый генерал забыл заветы учителя, другие упрекали его в излишней гордыне и недостаточном уважении к орденским священникам (сам он, как и Франциск, священником не был) и т. д. Непонимание усиливалось. В «Хронике двадцати четырех генералов ордена Братьев-миноритов»[114] конфликт описывается так: «Брат Илья после кончины Святого Франциска начал строить огромную и впечатляющую базилику за стенами Ассизи на земельном наделе, который прозвали «адский холм». После же того, как Папа Григорий IX заложил камень основания сей церкви, стал он называться «райский холм». Чтобы построить сию церковь, брат Илья изыскивал средства разными путями. То, что были добыты столь огромные суммы на это строительство, он приписывал Провидению. Также перед новым зданием он поместил мраморные вазы, куда те, кто посещал это место, могли класть деньги подношения. Спутники благословенного Франциска видели это, и особенно смущался этим брат Лев, и отправился он в Перуджу, чтобы посоветоваться с братом Жилем. Тот отвечал ему: «Даже если бы братья построили огромный дом, что тянулся бы отсюда до Ассизи, по мне так довольно иметь малый угол, чтобы обитать в нем». Братья спросили брата Жиля, должно ли им сломать вазы, и он повернулся к брату Льву и с глазами, полными слез, говорил ему: «Если хочешь умереть — иди и сломай их. Если хочешь жить, оставь их, ибо будет весьма трудно для тебя противостоять преследованию мужа сего, брата Ильи». Когда брат Лев и спутники его поняли слова сии, они пошли и разбили на куски вазы те. Брат Илья был в ярости и жестоко избил их и изгнал из Ассизи. Братья были всем тем весьма огорчены»[115].

Очень жаль брата Льва, овечку Божию, но ведь и Илью можно понять: он не желал ничего плохого, кроме хорошего, кроме того, сбор милостыни на могиле был санкционирован самим папой. Братская любовь обернулась обидами, выплесками эмоций и нескрываемой враждой. Страсти, так долго сдерживаемые, кипели вовсю — и каждая сторона ссылалась на авторитет Франциска. Увы, Франциска было не вернуть, послав за ним гонца, и не выслушать его мнение по основополагающим вопросам. Министр отлично понимал, что на первом же Генеральном капитуле будет низложен — но своим основным делом он поставил себе довести до конца постройку монастыря Сакро-Конвенто. Хорош или плох был выбор приложения сил, решать уже поздно. Мы сейчас можем лишь благодарить Илью Кортонского за труды по строительству базилики.

Неудивительно, что руководством Ильи Кортонского многие из братьев, особенно те, кто придерживался радикальных позиций, были недовольны. Когда Илью отстранили от должности в 1239 году, на лидирующие позиции в ордене вырвались сторонники радикального францисканства. Впрочем, такое положение дел тоже закрепилось ненадолго. Уже в 1244-м конвентуалы взяли реванш выдвижением Кресченцио Грицци из Иези, который стилем управления весьма напоминал опального Илью Кортонского. Впоследствии чаша весов еще неоднократно склонялась то в одну, то в другую сторону.

Конфликт имел несколько уровней. Например законодательный: возможно ли изменять фундаментальные нормы существования братства в зависимости от обстоятельств и кто вправе этим заниматься? Только ли францисканское руководство или также Римская курия? Спиритуалы отзывались резко негативно как о любых изменениях устава, так и о легитимности вмешательства папы в дела ордена. Подобная позиция не могла не прорваться конфликтом, что и произошло в последние годы ХШ века, когда итальянские спиритуалы выступили против Бонифация VIII. Возможно, они никогда бы не осмелились сделать такой опрометчивый шаг, если бы их не поддерживала морально та самая «опасность», о которой говорилось в начале этой главы.

Искренне почитая Франциска «вторым сыном Божиим», спиритуалы приписывали ордену Божественное происхождение. Потому любые изменения его структуры означали для них посягательство на волю Божию. Сам образ Франциска, вернее, его определенная трактовка, стал для них поводом создать весьма сомнительное учение на базе трудов и воззрений старшего современника нашего героя, Иоахима Флорского[116]. Этот итальянский монах-цистерцианец, философ и прорицатель, в свое время пользовался большой известностью. Его авторитет признавали в самых высоких сферах. Он мог внезапно появиться перед королями и уличить их в нарушении морали, как это случилось, например, с королем Сицилии Танкредом в 1188 году и тремя годами позднее с германским императором Генрихом VI. Примерно в том же 1191 году Иоахим основал в Калабрийских горах монастырь с более строгим вариантом цистерцианского устава. По легенде, Ричард Львиное Сердце, возвращаясь из Третьего крестового похода, специально сделал остановку, чтобы посетить знаменитого отшельника. Король испрашивал совет, когда следует организовать следующий Крестовый поход, и получил предостережение, что время для освобождения Иерусалима еще не настало.

Церковные власти поначалу относились к Иоахиму Флорскому и его текстам с уважением. Но главный его труд, законченный за год до смерти, одобрения не получил и получить не мог по причине глобального противоречия с католическим вероучением. Отталкиваясь от мистического значения числа «3», монах-философ утверждал, будто история человечества содержит три эпохи. Первая, Ветхозаветная, находится под эгидой Бога-Отца. Иоахим символически описывал ее при помощи понятий «рабство», «зима», «медь», «ночь», «закон», почти не оставляя места для благодати. Вторая эпоха, согласно его учению, началась с пришествием Христа и получила название эпохи Нового Завета. Ее символизировали понятия: «весна», «рассвет», «луна», «серебро». Флорский считал эту стадию человеческой истории промежуточной. Кульминацией, по его мысли, должен быть стать Апокалипсис, после которого ожидалась Третья эпоха Новейшего Завета, отличающаяся завершенностью. Ее символами становились «солнце», «лето», «день», «золото».

Сама по себе такая система, возможно, и не вызвала бы недовольства Римской курии, если бы не один важный пункт. В эпоху Новейшего Завета на смену несовершенной Церкви Петровой должна была прийти Церковь Иоаннова.

Был назван и точный срок наступления Третьей эпохи — 1260 год. А Иоахим в течение жизни успел зарекомендовать себя, среди прочего, успешным прорицателем. Можно только догадываться, какие волнения охватили народ в преддверии 1260 года! Ведь антипапские настроения постоянно тлели в умах, ожидая очередного ветра, чтобы раздуться до пожара.

К. тому же незадолго до этого срока проповедник Герард из Борго-Сан-Доннино[117] издал книгу под названием «Вечное Евангелие», содержащую основные положения Иоахима Флорского и комментарии к ним, зачастую весьма радикальные в политическом, религиозном и нравственном отношении; резкой критике подвергался и папский престол.

Несмотря на то что видимых изменений, равно как и сошествия Святого Духа, в 1260 году не состоялось, градус интеллектуального брожения был достаточно высок. К этому времени народное мифотворчество уже очень плотно связало Франциска с Христом. Из уст в уста передавались истории о Крестных ранах, о мадонне Пика, рожавшей в хлеву, о превращении воды в вино (когда в немощи Франциск захотел подкрепить свои силы, а вина поблизости не нашлось) и, конечно, о двенадцати апостолах-братьях, первым среди которых был «любимый ученик», брат Лев.

Нет ничего удивительного в том, что ревностные спи-ритуалы поспешили объявить своего любимого учителя посланником Новейшего Завета, а себя — людьми новой формации, чье появление предсказано «Вечным Евангелием» от Иоахима Флорского. По мнению ревнителей, именно францисканцы должны были повести весь народ христианский на последнюю борьбу с врагом рода человеческого. Эту точку зрения всячески популяризировал Герард из Борго-Сан-Доннино, говоря: «Третьего завета Предтеча — Иоахим, а Мессия — Франциск; Братство Меньших будет Вселенскою Церковью».

Такого заявления Папский престол вытерпеть уже не мог. Начались карательные санкции. Комиссия кардиналов, назначенная папой Александром IV, изучила книгу Герарда из Борго-Сан-Доннино и приняла решение уничтожить ее. Сам автор «Вечного Евангелия» в 1263 году был арестован и приговорен к пожизненному заключению, последние 13 лет жизни он провел в монастырской тюрьме, однако от своих взглядов не отказался. Не успели угаснуть страсти вокруг мятежного Герарда, как у спиритуалов появилась другая, еще более мощная поддержка в лице Пьера Жана Олье. Родился он в Лангедоке, в том самом регионе Франции, чуть было не отпавшем от католицизма из-за альбигойской ереси, и уже в 12 лет стал францисканцем.

Оппозицию по отношению к ортодоксальной церкви Олье проявил еще в молодости, написав сочинение, в котором спорил с учением о Непорочном зачатии Девы Марии, которое как раз утверждалось в те времена. Тогдашний францисканский генерал Д'Асколи приказал Пьеру Жану сжечь собственный труд. Монах согласился, но через некоторое время создал новые провокационные тексты. Начались разбирательства. Олье обвинили в том, что он является «руководителем секты бесполезно верующих, которая оказывает раскол и вводит в заблуждение». Капитул определил изъять из оборота все его произведения, что стало большой потерей, правда, не для богословия, а скорее для развития естественных наук, поскольку этот талантливый францисканец посвятил много сил изучению законов физики.

Закончил жизнь Пьер Жан Олье так же, как и Герард, — в заточении. Известны его горькие слова о судьбе ревностных защитников госпожи Бедности: «Римскою церковью воздвигнуто ныне такое же точно гонение на Меньших Братьев, как некогда Синагогой Иудейской — на учеников Христа; когда же гонение достигнет крайней степени, то Римская Церковь разрушится».

Тем не менее на протяжении почти целого столетия радикальное крыло францисканства вовсе не выглядело таким уж беззащитным. Порой сами спиритуалы оказывали на понтифика немалое давление, а в годы гонений их поддерживали светские силы, например Яков II Арагонский, Фридрих Сицилийский, королева Эсклармонда де Фуа и другие влиятельные особы. Но даже они не смогли защитить «ревнителей» от прямого обвинения в ереси. Еще одним мощным ударом по спиритуалам стало обязательное предоставление собственности францисканцам, произошедшее при папе Иоанне XXII. После такого шага наиболее радикально настроенные братья покинули орден. В результате всех этих событий спиритуалы рассеялись, и постепенно упоминания о них прекратились. К 1320 году францисканская оппозиция уже не существовала, правда, через 200 лет (в 1517 году) конвентуалы снова разделились на обсервантов и собственно конвентуалов. На этот раз обошлось без сильных мятежей и эксцессов, поскольку Святой престол, вместо того чтобы унифицировать две противоречащие друг другу группы, сознательно пошел на их обособление и разделение. Немного позднее, в 1525 году, появилась еще одна ветвь францисканства — капуцины. Их основатель, брат-минорит Матвей (Маттео) Басси[118] из Урбино, не случайно сделал названием ордена насмешливое прозвище «капюшоны», употребляемое по отношению к францисканцам. В признании себя смешным заключалось особое смирение. Через четыре года очень строгий устав капуцинов утвердил папа Климент VII. Отличительной особенностью этого нового ордена стало, помимо крайней бедности, негативное отношение к образованию. Они старались нести слово Божие в массы с помощью только личной харизмы, уподобляясь Франциску. В европейских городах XVI века были известны их шутовские народные проповеди, так называемые капуцинады.

Вот так буйно и непредсказуемо разрослось дерево францисканства, а вокруг личности великого миротворца разыгралась долгая и непримиримая духовная борьба. Вполне возможно, что он, обладая незаурядной интуицией, предчувствовал подобное развитие событий и пытался перед своей кончиной хоть чуть-чуть смягчить грядущие раздоры. Эта миссия была еще труднее, чем проповедь мусульманам, она также требовала огромных трудов — и, увы, хотя Франциск сделал все, что мог, видимого успеха он и здесь не добился.