Гарем для сестры султана

Глава 4

Глава 4

Ночь ушла медленно, оставив после себя сладковатую истому и странное чувство, будто весь мир теперь пахнет жасмином и мужской кожей.

Джасултан проснулась рано, но не потому, что кто-то посмел её разбудить — нет, она просто слишком хорошо знала себя.

После таких ночей сон становился роскошью.

Она лежала на шёлковых простынях, под тонким покрывалом, и смотрела в узорчатый потолок, лениво перебирав волосы.

Назим уже ушёл. Или, скорее, его ушли, потому что у стражи хватило ума не допускать, чтобы пленник оставался в её покоях на рассвете.

Но ощущение его присутствия всё ещё витало в комнате, будто он оставил за собой не только тепло тела, но и едва заметную насмешку в воздухе.

— Слишком ты умён для своего положения, — шепнула она в пустоту и, зевая, потянулась, будто кошка после долгого сна.

День начался с новостей.

Едва она оделась — на сей раз выбрав лёгкий наряд из тонкого голубого шёлка, который идеально подходил к цвету её глаз, — как в её покои явился янычар Исхан.

Он вошёл молча, но в его лице читалась тревога.

— Говори, — велела она, смахнув рукой служанок.

— Хатидже-султан, во дворце ходят слухи, — начал он, чуть склоняя голову. — Говорят, что вчерашняя ночь не осталась тайной.

Она подняла бровь.

— И что же там шепчут?

— Шепчут, что ты приручила дикого льва, — Исхан посмотрел ей прямо в глаза. — И что этот лев слишком хорошо знает, как обнажить клыки.

Джасултан рассмеялась — тихо, но с таким удовольствием, что Исхан невольно усмехнулся в ответ.

— Султанский дворец, Исхан, всегда полон змей и шёпота, — сказала она, подходя ближе и беря в руки кинжал. — Если бояться шёпота, можно прожить всю жизнь под покрывалом, боясь выглянуть наружу.

— Но этот шёпот уже на пути к Валиде, — тихо добавил янычар.

С этими словами он протянул ей пергамент, где аккуратным почерком было написано:

«Некоторые женщины забывают своё место. А некоторые рабы — своё предназначение. Пора напомнить всем о границах».

Без подписи. Но почерк был узнаваем.

— Михримах, — пробормотала она, разглядывая письмо.

Старшая дочь султана, та самая, кто годами пыталась укоротить её и Роксолану, словно усмиряя слишком вольных птиц.

И если в сериалах Михримах показывали милой и мудрой, то здесь она была женщиной холодной, злопамятной и чрезвычайно опасной.

Джасултан медленно скомкала письмо, потом вдруг резко метнула его в чашу с водой. Пергамент зашипел, впитывая влагу.

— Исхан, — сказала она ледяным голосом, — прикажи готовить карету.

Я еду на аудиенцию к Валиде.

Явление должно быть достойным.

Она прибыла во дворец Валиде как буря, одетая в цвета неба и серебра, волосы убраны в сложную корону из жемчуга и сапфиров, взгляд — холодный, как у вершительницы судеб.

Слуги расступались, будто чувствовали грозу.

Во внутреннем зале её уже ждали.

Валиде-султан сидела на подушках, окружённая своей свитой. Она была всё той же — сдержанной, строгой, с лицом, на котором годами вытачивалась власть.

Рядом, словно змейка на солнце, сидела Михримах, одетая в дорогие ткани, но с таким выражением лица, что в комнате моментально потемнело.

— Хатидже, — Валиде кивнула ей, приглашающе указывая на место напротив.

Джасултан села плавно, сдержанно, будто каждая её жилка была соткана из льда и яда одновременно.

— Я слышала… странные вести, — начала Валиде, глядя на неё испытующе. — О твоих… развлечениях.

Джасултан медленно налила себе чаю, не спеша, наслаждаясь паузой.

— Вестей во дворце всегда много, Валиде, — сказала она негромко, но с таким спокойствием, что даже Михримах едва заметно напряглась. — Люди здесь любят шёпот. Он им слаще фиников.

— Но есть вещи, которые могут обернуться бедой, — проговорила Валиде, не отводя взгляда. — Твои игры с пленником вызывают вопросы.

Джасултан улыбнулась уголками губ.

— Я не играю, Валиде. Я воспитываю.

В зале повисла тяжёлая тишина.

— Воспитываешь? — ядовито переспросила Михримах, глядя на неё, как на куклу, которой вот-вот вырвут голову.

— Именно так, — ответила Джасултан, поднимая чашу к губам. — У меня свой гарем. И в нём каждый мужчина знает, кто здесь госпожа.

Она сделала глоток, не отводя взгляда от собеседниц.

— Назим — не исключение, — добавила она после паузы. — Я приручу его, как приручала других. Станет послушным — останется. Нет — я сама выставлю его за ворота.

И она улыбнулась так, что даже Валиде на миг замолчала, глядя на неё оценивающе.

Позже, когда она покидала дворец, её догнала Хюррем.

— Ты сегодня была великолепна, — сказала Роксолана, идя рядом. — Даже я бы так не смогла.

Джасултан усмехнулась, идя по коридору, где стены звенели от отголосков её поступи.

— Они думают, что я сумасшедшая, — сказала она, не оборачиваясь.

— Они боятся тебя, — с улыбкой ответила Хюррем. — И правильно делают.

Вечером, когда все разговоры затихли, в её покои снова провели Назима.

Он вошёл без тени страха, как всегда.

Но на этот раз в его глазах плескался не вызов, а что-то иное.

— Ты сегодня наделала много шума, султанша, — сказал он, подходя ближе.

— Иногда стоит греметь, чтобы другие услышали, кто здесь гром, — ответила она, снимая с себя серьги.

Он замер, глядя на неё, как на чудо.

— Они тебя боятся, — тихо сказал он, протягивая руку, чтобы помочь ей снять тяжёлое ожерелье.

— А ты? — спросила она, поворачиваясь к нему, позволяя прикоснуться к коже.

Назим провёл ладонью по её шее, замершей под его рукой.

— Я… восхищаюсь, — выдохнул он, и голос его был хриплым, честным.

Она улыбнулась, позволяя пальцам скользнуть по его запястью.

— Тогда ты уже почти приручен, Назим.

— Возможно, — шепнул он, наклоняясь ближе, — но ты не замечаешь: иногда зверь сам решает, кого приручить.

Их губы встретились, и в этом поцелуе было всё: огонь, боль, желание, вызов.

А за окнами снова расцветал жасмин, пьянящий и сладкий, как сама ночь.