Гать

10. Попытка к бегству

А молодой пожарный не умеет плавать,

Он с этой бабой утонул

Веня

— Ты дурак? — ударенный писака полетел под ноги Злотану и теперь хмуро возился в куче прелого листопада, явно размышляя, подниматься и давать сдачи, или лучше ну его, целее будешь. Так-то они оба в одной весовой, но у кого сегодня больше достанет злости в полноценной драке, еще поди пойми.

— Был бы умный, стал бы я тебя с собой звать, — промычал сам себе под нос Злотан, потирая нехорошо стынущий кулак.

Как бы нерв какой не защемить себе сдуру. Было бы донельзя обидно. Видел он таких спорых парней в пресс-хате, сначала всё разминать пытаются, на следующий день уже глянь, скособоченный пошел, на третьи сутки — уже онемение, затем отек, паралич ниже локтя, а через неделю к пьяному фельдшеру на операционный стол — газовую гангрену резать. Скажешь потом спасибо, что живой ушел.

— Ты при мне таких слов больше не произноси, хотя я-то что, вон, — Злотан вяло мотанул головой в сторону леса, — погон наш тебя жалеть не станет, сразу шмальнет, не побоится шухера.

— Да что я такого сказал вообще? — для виду продолжал возмущаться писака. Злотан ему даже отвечать не стал, побрезговал. Все-то он понимает, для вида придуривается.

— Ты бы почаще из барака выходил, может, думалка бы хоть немного включилась. Она тебе для чего на плечах? Несмешные фельетоны на злобу дня кропать? Для этого много ума не надо. Впрочем, ты у нас калач тертый, не мне тебе рассказывать о силе невзначай произнесенного слова. Ляпнешь на предпоследней странице что попало, наутро вылетишь из пресс-хаты под белы рученьки, лес валить.

— Ага, а мы тут типа где? Знаешь поговорку — дальше леса не пошлют.

— Пошлют, и еще как пошлют. Стой тут, за мной не ходи, бога ради. Сунусь все-таки, потороплю нашего болезного.

С этими словами злой как черт Иштван сунул руки поглубже в карманы своего худого пальто и решительно двинулся в обход кустов, где скрывался и правда чего-то подзястрявший погон. Чтоб ему пусто было.

Однако увидев неприглядную картину, Иштван тут же пожалел о своей торопливости. Ничем он не лучше того писаки. Не лучше и не умнее.

Посреди небольшой прогалины на четвереньках, по локоть в бурой жиже, стоял его бесполезное высоченство. Господи, хоть бы шинель догадался снять, покуда совсем не прихватило.

— У-у, — над лесом тонким, надтреснутым голоском потянулся собачий вой. После чего разом звонко, сухо захрустело. Иштван тут же поспешил ретироваться. Как там писака пошутил — это инсталляция или акционизм. Вот именно, тут всё в комплекте.

— Ну, что там? — щелкопер уже окончательно пришел в себя и теперь гадливо улыбался Злотану навстречу.

— Ничего интересного, — отрезал Злотан, с размаху усаживаясь на трухлявый пень.

— А чего мы вообще ждем? Так можно хоть до утра тут сидеть, глянь, уже воронье по верхушкам собирается. Только и зыркают, интересуются.

— А ты у нас что, куда-то торопишься? Может, ты еще и дорогу знаешь, куда идти? — Злотан изо всех продолжал сдерживаться, чтобы снова не сунуть писаке в морду. Зачем он его вообще согласился с собой брать, блаженного.

— Я нет, а вот ты мне вроде как говорил, что все схвачено.

— Схвачено да заначено, — сплюнул в сердцах Злотан, — ты видишь, что творится? Три часа уже кругом ходим. И толку?

Поеденный комарами палец твердо указал вперед вдоль прогалины, где отчетливо что-то мерцало.

— Я эту конкретную поганку уже третий раз вижу. Спецом рядом с ней помету в прошлый раз оставил. Точно тебе говорю, мы ходим кругами, тычемся тут, как слепые котята.

Писака сразу поверил, по кислой роже видно.

— И что теперь делать?

— Тебе? — Злотан только плечами пожал. — Можешь взад возвращаться. Как раз дотемна успеешь, я думаю.

— Очень смешно, там меня как раз и примут под белы рученьки. Свои же погоны к стенке поставят. Или того хуже, отведут в кутузку, а наутро ясен пень, что там со мной будет.

— Вот потому сиди и жди, когда его высоченство соизволит оклематься. Потому что если кому и знать здесь окольный путь, так это ему. Он, к слову, если в сутках мерить, на гауптвахте по слухам недели две уже оттрубил суммарно. Ходок со стажем, пусть и не самый везучий. Ловили его, уж раза три точно ловили.

— И как же ему это удалось? Ну, в смысле мозги свои в целости сохранить, — с сомнением процедил писака.

Злотан только плечами пожал.

— Иди, полюбопытствуй, если самому невдомек, только поспеши, там поди как раз заканчивается.

— Нет уж, спасибо, — писака неопределенно помахал в воздухе рукой, — меньше знаешь, как говорится, лучше спишь.

— Вот то-то. А по всему выходит, что особого выбора как бы и нет, тут или ты в итоге со всеми маршируешь и монолиту поклоняешься, или же в лесу молодой луне поклоны бьешь, во славу предков, и на нее же после отбоя воешь. Ну, если тебя в рухнувшем бараке тупо во сне не придавит. О так-то можно и запросто в пожаре угореть.

Писака в ответ аж за бочину схватился. Помнит, шельма, как это бывает.

— Звучит так, будто «за красных ты али за комиссаров».

— Угу. Только я все-таки попробую проскользнуть на тоненького, главное тут чтобы без торопливости, чего и тебе советую.

С этими словами Злотан надолго замолк, доставая из-за пазухи лежалое яблоко, перочинный ножик, и принимаясь яблоко то методично чистить от чернушки и гнили, оставшееся небольшими ломтями, морщась от больных зубов, в рот себе осторожно засовывать. На писаку он больше не глядел, погрузившись в собственные мысли.

Дилемма эта и вправду была куда как непроста. Что лучше — заставляющая тебя целыми днями маршировать тупоумная нежить или вот эта ломающая тебя изнутри каждодневная злоба на всех вокруг, способная кого угодно свести с ума жажда чужой крови. Сказывают, там, наверху, на самом деле все такие. Не могут же и там… маршировать.

— Еще как могут.

— А? — Злотан чуть не месте не подпрыгнул. От этого холодного, какого-то как будто насквозь промороженного голоса всего всегда бросало в дрожь, но когда он еще и вот так подкрадывается…

— Я говорю, подъем, времени в обрез.

И так своеобразно потянул в себя воздух, словно не вдыхая, а залпом его выпивая, будто густой, наваристый, горячий суп.

Наверняка, в каком-то смысле так для него происходящее и ощущалось. Обоняние, етить.

— Они где-то здесь.

Попахивало это все дурной мистикой и досужим шарлатанством, однако Злотан не стал произносить этого вслух, за непроизвольное словоизвержение в их компании отвечал борзописец. Вот, пожалуйста:

— «Они» — это кто?

Ляпнул и тут же сник, прячась за спину Злотана. Обычный маневр бытового труса. Что он тут вообще делает? Ему же самое место там, с этими, серошинельными.

Но болезный погон даже не моргнул, пропуская подначку мимо ушей.

— Зачем тебе эти лишние детали. Я скажу так, не зря нас тут кругаля водит. Да и сами посудите, господа, стали бы вы сами так уж жаждать подобную компанию в святая святых допустить? Взгляните на себя, донельзя убогое зрелище.

С этими словами, не дожидаясь ответа, болезный двинулся по прямой в самый бурелом, только сучья затрещали.

Злотан пару секунд хлопал ресницами, соображая, что бы такое ответить, но потом, плюнув в сердцах, подхватил повыше полы и без того промокшего насквозь пальто, и быстрым шагом засеменил вдогонку, даже не вслушиваясь, что там позади делает писака. Знать, догоняет, что уж там. Оставаться одному в подступающих сумерках — это надо быть истинным, самозабвенным ходоком, к тому же не робкого десятка. Щелкоперы их нового барака даже в лучшие его годы таковым свойством ничуть не отличались, предпочитая реальным полевым заметкам плоды своего держащего нос по ветру текущей политической линии богатого воображения.

Впрочем, как его, Иштван, как ни странно звучит, был не из этих. Потому он здесь, а они все — там.

— Слышь, кадет.

— Чего? — погон продолжал себе сосредоточенно шагать, только остроконечное ухо заметно дернулось назад, прислушиваясь.

— Я говорю, тебе-то это все зачем? Я же вижу, ты уже приспособился к здешним порядкам, тебя-то не станут трогать, себе дороже.

Злотану показалось, что и без того вздыбленный затылок высоченства буквально заходил в ответ ходуном. Впрочем, ну точно показалось, в лесу сослепу и не такое привидится. Во всяком случае голос погона ничуть не изменился, оставшись таким же презрительно-холодным:

— Кто знает, как оно будет. Эти тоже, вишь, сообразительные стали. Как прослушают утреннюю политинформацию, словно какая искра в них теплиться начинает, мысли внутри теребить. Но наблюдать каждодневный этот шабаш — то еще удовольствие. Так что когда ты ко мне сунулся — я сразу для себя решил, что настала пора с концами двигать.

— Но почему именно на болота? Что тебе там вообще делать, ты ж военный, что ты там скажешь, не знал, выполнял приказ?

Надо же, и правда зацепило, погон на секунду обернулся, зыркнул красным зрачком в полумраке, но все-таки продолжил путь. Да уж, на этот раз пронесло. Помалкивал бы ты, Злотан, целее будешь.

— Мне болота без интересу. Доведу вас и сразу в обход двинусь, в города.

В города-а… надо же.

— Так это у тебя, выходит, замысловатое дезертирство такое.

Кадет даже ухом не повел.

— Типа того, да. Напрямки-то мне ходу нет. Панцерцугом меня никто возить не станет, такого красивого, я уж так и так пробовал — анжинерная бригада на меня каждый раз как на умалишенного смотрит, тебе что, говорят, совсем жизнь не мила стала? И у виска крутят. Не знаю, что уж они там такое, на меня глядя, себе думают, а наотрез, за любые деньги и материальные ценности.

Да уж понятно, что они там видят. Волчий хвост.

— Ну все равно, какой-то странный крюк выходит, а пешком не пробовал? Тебе проще, с твоим зрением, хоть черной ночью иди круг постов, поди светло как днем.

Но погон только головой с досады покачал.

— Ты думаешь, я не пытался? Куда это меня постоянно мотало, за самогоном к лесовикам? Это чур без меня. Там еще поди пойми, что сильнее личный состав развращает, лесовики с их пойлом или спущенные сверху ежеутренние камлания.

— Это что же, ты у нас непьющий, кадет? — Злотан усмехнулся, но злобно так, как будто в чем-то нехорошем высоченство подозревая.

— У меня теперь это не так, хм, работает, если выпью вдруг, сразу тошно становится. Хочется выйти на середину плаца в белом парадном кителе и клич бросить — одумайтесь, что же вы, братцы, творите!

Злотан мысленно себе представил это недоразумение. Нет уж, лучше пусть дальше на луну воет.

— А в городах оно что, лучше?

— Не знаю, лучше или хуже, — это уже писака поравнялся, отдуваясь, со Злотаном, и тут же поспешил вступить в диалог, — однако недаром они нашего брата туда не пускают. Обратил внимание? Панцерцуги только и ходят, но ни одного — ни одного! — даже поднял указательный палец вверх для пущей важности, — человека от ленточки в тыл по итогу не попало. Уж я бы знал!

— Помолчи, сойдешь за умного, — тут же огрызнулся в ответ Злотан, однако сделал это скорее машинально, на голой эмоции, в душе понимая, что щелкопер прав. Да и то сказать, сам-то зачем в итоге дал ходу? Родных у него в тылу считай что и не осталось, а те, что найдутся, вздохнул про себя Злотан, видал я их в гробу, пропади они все пропадом. Сидел бы себе на месте и не рыпался. Ничего хорошего в городах, судя по всему, не происходило, и соваться туда по без особой оказии было, мягко говоря, неразумно.

— Погодите, господа, а не задумывались ли вы, что вся зараза как раз оттуда и прет?

Злотан аж запнулся на ходу по причине внезапного озарения.

— Ха! — писака аж закашлялся от смеха. — Ты только сейчас сообразил, полковник?

Злотан терпеть не мог, когда его так называют.

— Какой я тебе, нахрен, полковник! И какого вообще черта, Иштван!

— Да не злись ты, — со все той же обычной усмешкой махнул рукой щелкопер. — С кем не бывает. А так-то все логично. Нас туда не пускают не чтобы мы по городам заразу свою не растащили, а вовсе даже наоборот, быть может, мы с тобой вообще последние, кто остался здоров! Не приходила в голову такая мысль?

— Ты забыл про этих, которые на болотах.

— А вот тут я не был бы так уж уверен, — это уже вновь вступил вполголоса их болезный проводник. Загривок его окончательно вздыбился, а во рту нехорошо блеснули оскаленные клыки.

— В смысле что у них тоже, это, своя какая зараза завелась? — осторожно поинтересовался Злотан.

— В смысле стойте, где стоите. И ни звука, — проскрипел кадет, переходя на тревожный шепот.

И сам тут же замер, разом припадая к земле.

Что он там вообще видит в этом мраке, тут же в пяти метрах ни зги… и только тут Злотан сообразил, куда смотреть.

Каждый, кого хоть раз водили под конвоем, знает это тянущее чувство, когда тебе между лопаток утвердился ствол казенного штуцера. Снаряженного, снятого с предохранителя, с патроном в патроннике, с пальцем на спусковом крючке.

И пофигу, что тебя за банальную пьянку ведут проспаться, а дневальный сапог, что к тебе приставлен, размышляет сейчас не о твоем случайном побеге, а мечтает втихаря о порции горячей каши с маслом, да хоть бы и с маргарином. Один черт ощущение не из приятных, споткнется рядовой, а может просто чихнет некстати, и хана тебе, хоть ты был бы и правда настоящий полковник.

Вот и в тот миг к Злотану вернулось то самое чувство обреченной беспомощности в руках чужой скучающей воли, которой достанет глупости его тотчас порешить.

Прямо в лоб ему из темноты натурально смотрел воняющий креозотом ствол.

Злотан, недолго думая, аккуратно, стараясь не совершать резких движений, опустил на землю сидор, после чего пошире развел в стороны руки, чтобы полы пальто как следует распахнулись, демонстрируя всем желающим самые мирные намерения лесного бродяги. Скосив после этого глаза, Злотан убедился, что щелкоперу хватило ума последовать его примеру. И только болезный кадет все так же вжимался в мох, будто готовясь в любой момент к отчаянному прыжку.

— Цель визита?

Раздавшийся голос отнюдь не был как-то особо громогласен или, напротив, излишне вкрадчив, но слышалось в нем что-то неприятное, как будто вопрошающий заранее имел подозрение вот персонально против тебя, человек хороший.

Однако высоченство, услышав такой вопрос, словно разом подуспокоился, поднявшись на четвереньки и даже как будто попытавшись почесаться за ухом.

— Видовой туризм! Осмотр окрестностей! Идем на пленэры! Ва-у!

И радостно завыл. Злотан ожидал от кадета каких угодно оправданий, но этот набор звуков, кажется, был предназначен вовсе не для его ушей. Какие еще «пленэры», нахрен⁈

— Профессиональная фототехника с собой имеется?

— Никак нет, будем делать наброски от руки!

С этими словами вояка аккуратно — ствол-то никуда не делся — добыл из-за пазухи пачку простых карандашей и блокнот, в таких щелкопер обыкновенно писули свои без устали кропал по вечерам, как только не лениво было.

— Предметы особой ценности с собой имеются? — въедливо продолжали меж тем допрос из темноты.

— Никак нет, а также фруктов и электрических портсигаров!

— Можете проходить.

С этими словами ощущение ствола в лоб разом исчезло, словно его и не было.

Кадет тут же поднялся и задумчиво цыкнул зубом.

— Что ж, могло быть и хуже. Добро пожаловать на болота!

— Это что такое было? — Злотан переглянулся с писакой, тот имел вид довольно бледный, но понемногу тоже приходил в себя.

— Погранконтроль, едрить его. Каждый раз одно и то же. Как нарочно издеваются.

— И какой в нем смысл, если, конечно, он вообще в этом балагане предусмотрен.

— А никакого. Но если ответишь неправильно — тут тебе и конец пришел, депортируют к хренам. Так, бойцы не видимого фронта, по коням, вещички собираем, сопли утираем. Нам еще до ночи тут топать. Вопросы все по дороге.

Злотана только головой покачать хватило.

Какое-то форменное безумие.

Впрочем, нам ли привыкать к окружающему сумасшествию.

Сказано «по коням», значит по коням, а то и правда уже совсем темнеет.