Гать

3. Шатуны

Она не греет никого

Она не светит никому

Она приводит всех к заветной цели

Бутусов

Дубак сегодня какой.

Ты в очередной раз зябко поеживаешься, пытаясь не замечать тянущий холод, карабкающийся от посиневших копыт к самому сердцу. Это спазматическое дрожание пронизывает тебя насквозь, напоминая скорее затяжной приступ, нежели защитную реакцию изможденного тела на условия внешней среды. К холоду и сырости ты привык, сколько дней, недель, месяцев ты вот так бродишь серой тенью между лежащих вповалку замшелых стволов, давно пора смириться с сыплющим сверху дождем, хлюпающей под копытами грязью, трущимися о саднящие бока сучьями, неустойчивым гнильем валежника. Эта привычка уже давно стала твоей второй натурой, сколько ни пытайся припомнить, когда было иначе — все бесполезно, даже отрывочных образов не порождают мучительные усилия в твоей тупой башке. Однако хотя ты смирился с неизбежной промозглой хмарью мертвого леса, теплее тебе от этого не станет. Теплее и суше.

И даже наоборот, каждый раз, выходя в сыск, ты словно вынужден заново открывать для себя эти новые реалии, в которых каждый шаг дается тебе через силу, каждое движение одеревеневших мышц вызывает все новый болезненный спазм, так что сопротивляться при движении приходится не столько косной среде, жаждущей тебя окончательно погубить, поглотив без остатка, сколько уже бессилию собственной туши.

Твои копыта не желают ступать, твое рыло не желает подниматься от вонючей жижи, твои полуослепшие от вечного сумрака зенки едва различают что-то на пару шагов вперед.

Ты движешься на одной лишь механической воле к жизни, ты помнишь, что от результатов этого движения зависит само твое дальнейшее существование. Остановишься — вскоре околеешь, двинешься неосторожно, наступишь на нечаянный гриб — околеешь разом, вернешься ни с чем — останешься без пайки, а значит, назавтра так и так околеешь.

Движение — жизнь, врали философы, но для тебя эта бессмысленная максима приобрела вполне физическое воплощение.

Двигай копытами, меси глину, води башкой, всматривайся, внюхивайся, ищи, найди и вынеси.

Выживи.

Все твое существование сосредоточено на двух вещах. Сковывающей тебя ледяной сырости и тех самых грибах.

Ты не думаешь о том, откуда они берутся, ты не знаешь, что с ними делают там, позади, где остались сырая лежанка и полуголодная пайка, ты даже не до конца разумеешь, что из себя эти грибы представляют. Важно помнить лишь, что они убьют так же верно, как упавший прямиком на башку трухлявый ствол, стоит тебе лишь на миг забыться, отойти от предписанной последовательности действий. Сунуть свое поганое рыло туда, куда лезть не велено, двинуть туда, где быть не положено, сделать все иначе, чем предписано.

Сам этот лес тебе неоднократно и весьма доходчиво продемонстрировал, что бывает с подобными умниками. Они до сих пор там и лежат, врастая костями в разросшуюся ткань грибницы, сверкая во мраке пиками желтых клыков меж истлевающих костяных челюстей. Лежат, понемногу становясь декорацией этого леса. Теперь их копыта и бошки навеки стали частью пейзажа, в вящее назидание потомкам.

Охота на гриба не прощает. Его сыск — тонкое искусство.

Хоть и белеет он в темноте и даже немного светится в тепловом спектре, но заметить его в плотном лесном тумане возможно лишь за пару шагов, а определить заранее на глаз и вовсе нереально. Куда вернее ты услышишь в итоге под ногой легкий пластиковый хруст ломаемого капсюля, и уже буквально мгновение спустя вертикально вверх вдоль сжигаемых заживо копыт от шляпки гриба навстречу твоему изумленному рылу рванется фонтан огненных спор, защита от которых столь громоздка, что с тем же успехом можно пытаться двигаться через лес верхом на дизельном штурмпанцере.

Со всеми вытекающими из подобного подхода последствиями.

Но в любом случае, не твоей грязной заднице претендовать на такие изыски. Потому не рискуй, не пытайся что-то разглядеть, но води рылом по ветру, ищи следы, угадывай запахи.

В сыром, промозглом, стоячем воздухе они густым киселем растекаются на сотни метров в округе. Только не пропусти знакомый кислый аромат ржавеющего металла. И двигайся на него, сверяясь со случайным сквозняком. Он где-то там, твой вожделенный гриб.

Его следует точно спозиционировать, к нему следует осторожно подобраться, ловким движением копыт отгрести сбоку прикрывающий шляпку мох, аккуратно поддеть снизу крепления грибницы, одним мощным рывком вывернуть плодовое тело гриба из грунта, осмотреть щурящимися зенками на предмет видимых повреждений, затем аккуратно дезактивировать согласно инструкции.

После чего прежним курсом отойти в тыл для доставки реквизированного.

Это уже самая скучная часть.

Казалось бы, чего проще. Меньше отвлекайся на вечную чесотку под скрипучей сбруей, не замечай бурчание в вечно голодном брюхе и смотри не поморозь промокшие копыта, иначе ты так и так не жилец. А там уж остальное само собой сложится, как бывало раньше, так будет и впредь. Ты вообще не слишком привык задумываться о столь отдаленных абстрактных временах, как «раньше» и «впредь». Для тебя эти понятия едва ли существуют. А существует лишь забивающая дыхалку и перекашивающая рыло паника, когда минуты тикают, собираясь в часы, копыта стынут, кости ломит, а ни малейших следов гриба гнилые ароматы мертвого леса по-прежнему не приносят.

Ты поневоле поддаешься этой панике, начинаешь торопиться, трясешь башкой, дрожишь всей тушей от страха. Вот так и совершают ошибки, которые в охоте на гриба недопустимы, с таким настроением лучше сразу поворачивать обратно, там у тебя хотя бы останется шанс.

Ну посуди ты сам, что с тобой сделают? Наорут, засадят сапожищем под брюхо, обзовут матом? Тоже мне, чай не сахарный, стерпишь. Дуб он и есть дуб. Лишат пайки — вот это уже опасно, знать завтра тебе станет еще холоднее, копыта будут сильнее подгибаться на каждом шагу, а страх будет цепкими сучьями вцепляться в тебя с самого начала твоего выхода. Но это никакой не конец. У тебя еще будет шанс ощутить знакомую струйку далекого аромата…

Стой.

Ты явно чувствуешь его уже сейчас.

Нет, не начинай недоуменно трясти седой щетиной, твое рыло тебя не подводит. Это он, гриб.

Вожделенный, долгожданный, заветный, благословенный.

Какова была бы твоя доля, как бы сложилась твоя судьба, если бы не было их на свете? Что вообще ты умеешь, на что способен, кроме сысковой охоты на гриба? Быть может, без нее тебя бы просто не было на свете. Не «уже», а вовсе. Кому ты вообще нужен помимо твоего призвания? Если так подумать, на грибах держится само твое бренное существование. Не в смысле прокорма, в смысле смысла. Ядерной, нутряной твоей сути.

Сыскать и скрасть гриба на охоте.

А кто думает, что существуют на свете иные смыслы и иные призвания, тот дурак или что похуже — враг и подлец, сбивающий с панталыку малых сих.

Таковы твои мысли, пока ты крадешься на полусогнутых, с каждым шагом чувствуя, как распаляется в тебе стылая кровь, как теплеют копыта, как обостряется чутье рыла, как прозревают зенки, как светлеет в башке.

С этого мгновения ты становишься воплощенной целью — исполнить свое предназначение, забыв про страх, стыд, стужу, вонь мертвого леса, стоны поваленных стволов, крики наглого воронья и все прочее, что окружает тебя в обыденной жизни. Ты готов повторить тот скромный подвиг, что привык творить ежедневно, сколько себя помнишь.

Стоп.

Что-то не так.

Ты замечаешь впереди деловое копошение, которое ни с чем не спутать.

Месящие грязь копыта.

Сверкающие в полумраке злобные зенки.

Клацающие от ледяной стужи клыки.

Хлопочущее насупленное рыло.

Ты словно смотришься в зеркало. Конкурент. Другой охотник на гриба.

Быть того не может.

Сыск требует сосредоточения и уединения, только лишь затем, чтобы скрасть единственный гриб, таким, как ты, приходится изо всех сил выкладываться, тут не до конкуренции, два сыскаря на одной делянке у самой ленточки разве что на пару сдохнуть сподобятся в этих лесах.

На то и придуман особый ритуал — стоит по ошибке либо недоразумению двум охотникам столкнуться рылами, так им надлежит тут же развернуться к лесу передом, а к супротивнику задом, да и двигать по прямой не менее чем три сотни шагов, да не просто так, а сверяясь с диспозицией, не допуская в дальнейшем совместного пересечения курсов.

Так положено, и ты ни секунды не сомневаешься, что это единственно верный путь. В конце концов, что поделать, но твой вожделенный гриб уже сыскан другим, и как бы ни хотелось тебе его скрасть, а уже поздно.

Ты понуро начинаешь маневр обратной миграции, пусть нехотя переставляя копыта и опустив рыло в грязь. Ты уже сдался.

И вдруг у тебя в башке что-то разом екает.

Ты разглядел, наконец, и необычную повадку, и странные телодвижения супротивного сыскаря.

Никто так не станет добывать гриба.

Не так их обихаживают, не так их извлекают.

Только теперь до тебя дошло.

Эти копыта, эти зенки, это рыло заняты только лишь одним. Они этот гриб деловито зарывают.

Сквозь застилающий мысли кровавый туман подступающей ярости ты толком не можешь припомнить, что тебе вообще известно о том, откуда здесь берутся грибы. Ну не произрастают же, в самом деле. Плодовое тело гриба плотное, отливает металлическим глянцем, внутри на ощупь теплое и, если прислушаться, внутри тикает, это хрустит от нутряного жара смертоносный капсюль, готовый извергнуть набрякшие свои споры.

Ежели по честноку, на вид скорее инструмент, снаряд, машина, нежели нечто живое.

Так почему бы не предположить, что грибы искомые, вожделенные — не самозарождаются во мху, а их сюда доставляют и, так сказать, высаживают.

Самая эта мысль будит в тебе лютую ярость.

Что ты такое, раз навеки застрял у ленточки, целую вечность носясь по кругу, выискивая и выискивая эти самые проклятые грибы.

Да, сыск гриба приносит тебе толику малую холодного хрючева, дает не сдохнуть с голодухи, но если бы не он, где бы ты сейчас был?

Быть может, далеко-далеко отсюда, там, где нет этой вечной промозглой грязи, тянущей из тебя последние силы.

И все из-за кого, выходит, из-за таких, как эта тварь, что суетливо хоронит сейчас в землю гриб?

Отчаянно взвизгнув на самой грани слышимости, ты подскакиваешь и стремглав несешься навстречу противнику. Твои клыки сверкают. Твои зенки вытаращены. Покрывающая твою башку седая щетина стоит дыбом, а копыта бьют сырую землю с таким дробным перезвоном, будто вознамерился начать из нее выбивать искры, что спалят, наконец, все это мертвое гнилье вокруг, раскатив огненный вал до самого горизонта!

Твоя башка тараном с разбегу впивается в ледяной бок замешкавшегося оппонента и тот, опешивши, катится в грязь, размахивая в беспорядке копытами и вздымая над собой тучи жирной, нажратой кровушки мошкары.

Он растерян, его зенки в ужасе и непонимании мечутся по сторонам, пытаясь сообразить, что же произошло, откуда вдруг нежданная угроза…

Кого ты обманываешь, ни черта он не растерян. Напротив, вглядись в это истекающее слюной наетое жирное рыло. Он давно тебя заприметил, еще на подходе срисовал и только делал вид, что занят своим грибом. Да и не откатился он, а скорее выскользнул из-под тебя в последний момент, точным движением припав на все четыре копыта и тараща теперь на тебя из смрадного полумрака свои налитые кровью зенки поверх сверкающих под ними белых оскаленных клыков.

Сытая, сильная, готовая к бою тварь.

Пригнув рыло к груди, головой вперед ты бросаешься на противника. Потом снова и снова. Но ты уже понял, что проиграл. У тебя нет против него ни малейшего шанса. Ты слишком слаб, слишком замерз, слишком голоден, слишком ошеломлен этой нежданной встречей. Твой единственный шанс состоял в том, чтобы атаковать врага сходу, наудачу воспользовавшись эффектом неожиданности.

Но это уже — лишь затяжная агония.

Ты отступаешь.

Хрипло дыша, исходя на слюну, срываясь на кашель, роняя в грязь клочья пены из раззявленной пасти, на подгибающихся копытах ты отступаешь.

Твоих сил уже не хватает даже на сохранение остатков собственного достоинства. Ты не бежишь, вздымая фонтаны грязи и яростно визжа от обиды вовсе не потому, что опасаешься за свой тощий обвислый зад, кому он нужен, у тебя уже попросту не осталось сил даже на паническое бегство.

Ты тащишься прочь, скуля и пятясь, но клыки твои по-прежнему обнажены, а зенки сощурены — лишь бы победитель не догадался, насколько ты сейчас слаб, и предпочел остаться наедине со своими прежними планами.

Чем там он бишь занимался? Закапывал свой чертов гриб? Ну так пущай себе дальше закапывает, а гриб этот поганый, помяните твое слово, ты еще разъяснишь.

Главное теперь аккуратно унести копыта, да так, чтобы остались силы хотя бы на возвращение на родную подстилку.

Плевать, что голодный. Хотя бы отогреешься.

А завтра, ведь точно, завтра будет новый день.

Останавливаешься ты, лишь когда твой противник окончательно скрывается из виду, и даже довольное его посапывание совсем смешивается с предвечерним туманом, теряя связность и сбивая чувство направления. Уханье это теперь — такая же часть мертвого леса, как грай воронья или скрип теребимых верховым сквозняком сучьев.

Выбрось из башки и забудь. Ничего этого не было. Ты ушел невредимым, а это главное. Ободранные бока — не в счет.

Гриба жаль. Он был так близок. Ты был так близок.

А теперь всё.

Ты выдыхаешь, плюхаясь брюхом в грязь, не обращая внимания на стекающие по тебе жирные промозглые черные струйки.

Ты закрываешь глаза. За что, за что тебе это наваждение, что ты такого сделал, как согрешил, что оказался здесь, распластанным в грязи комочком погибающей плоти.

Нет.

Ничто еще не потеряно. Зенки твои загораются запоздалым наитием. Ты сыскарь, но сыскари могут не только покрасть гриба. Они способны и на куда большее.

С огромным трудом ты возвращаешь из памяти ухающие звуки — это голос инструктора доносится до тебя как из тумана забытья.

И только теперь ты наконец тянешь дубеющие свои копыта к клемме тангенты.

Дуб, дуб, я сорока. Как меня слышно. Прием.

Чего? Кто это в эфире?

Как он сказал? Сорока? А может быть ворона? Гы-гы!..

Да заткнитесь вы! Молчание в эфире, я сказал!!! Сорока, мать твою, Драгош, ты что ли?

Так точно, господин оберст, я.

И какого лешего ты там у ленточки светишься?

Есть наводка.

На водку у него есть, слышали?

Какого⁈ Да сказал же, свалили к хренам с канала!.. Какая наводка, сорока, говори по делу.

Вижу чужака, повторяю, вижу чужака.

Точно? Не свистишь? Я тебя, Драгош, давно знаю, ты у меня мастер художественного свиста!

Господин обер… в смысле, дуб, дуб, это сорока, не свищу, пишите координаты.

Оборвавшееся наконец шипение и улюлюканье эфира возвращает этому лесу присущую ему первозданную, поистине гробовую тишину.

Но тебе уже не до этого мертвенного спокойствия. Тебе больше нет дела ни до пропащего гриба, ни даже до сковывающей тебя ледяной стужи.

Ты разом обретаешь последние, невесть откуда взявшиеся силы. Ты знаешь, что теперь шансы твоего выживания — это уж точно лишь вопрос времени.

Ты задираешь тощий зад и принимаешься так отчаянно месить грязь всеми четырьмя копытами, что только комья вырванного болотного торфа летят в темнеющие с каждым мгновением сумрачные небеса.

Две минуты. Тебе дали две минуты.

А после этого квадрат начнет равнять арта. Причем равнять так, словно все грибы на свете разом решили опустошить свои огненные недра.

В каком-то смысле так оно и случится.

Так что беги, несись во весь опор, всадник апокалипсиса, конь блед, накликавший беду на свою дурную башку, у тебя еще есть шанс вовремя унести отсюда копыта.

Отныне твои мысли сосредоточены только на беге.

Галопом, галопом, раз, два, три, четыре, беги-и!..

Однако в последний момент ты все-таки оборачиваешься, провожая подслеповатыми своими зенками взмывающую к небу сверкающую точку, за которой тянулся призрачный след талых искр.

Путеводная звезда, вот ты какая.