Гать

9. Сумерк богов

Мы вулканы будили и тонули в морях

Строя горы за позвонком позвонок

Роняя лавины, уходя из под ног

Аигел

Начиналось все, разумеется, издалека. Сначала поползли слухи, один возмутительнее другого. О восставших мертвецах на забытых погостах, белых ходоках у границ северных земель да обыкновенных чернорабочих, осаждающих южные горы в поисках поденной работы. О гигантских бобрах, что решили осушить болота своими плотинами, инвазивных краснокнижных дятлах, что бесперечь выгоняют таких же пришлых белок из дупел. О грядущем глобальном потоплении, вызванном таянием полярных шапок, и еще более глобальном оголодании, что грозит всему живому ввиду повсеместного распространения болотных газов и истончания озоновых дыр. Конца этим домыслам не было, одни бредни сменялись другими в режиме дурного калейдоскопа, и последующие басни становились куда глупее предыдущих.

Весь этот досужий вздор распространяли по округе невесть из каких дыр повылезавшие в товарных количествах слепые провидицы. Одинаковые с лица бабки-ежки в вышитых сарафанах принимались беззубыми своими ртами с подвывом волховать по углам, мол, истинно говорю вам, чудовищный трехголовый волк Фофудьир уже вырвался из своих вековечных пут, ими же подпоясался, и вот де через его твердую поступь идет последний отсчет мирозданию. И тут же характерным жестом, растопыря пальцы и раззявив зенки, просили подаяния, лайков и подписок на канал.

Давали плохо, но и бить не били, потому как страшно. А вдруг и правда провидицы. Хлопот потом не оберешься. В общем, ну их.

Впрочем, плохие знамения распространением дурных слухов отнюдь не ограничивались. Тут и там, пускай покуда в основном и по сельской местности, поднялось поветрие порчи скота и всякого народного имущества. Как будто какие злокозненные негодяи, собравшись в гурты и ватаги, под песьими знаменами затеяли совершать набеги на тучные стада, хозяйские конюшни и почему-то капустные грядки, что окончательно сбивало с толку и без того озлобленных селюков. Ну песья голова, оставленная для устрашения особо впечатлительных — это, положим, еще можно понять, бабкины камлания и не таких крепких умом пробирали. Бараньев скраденных тоже, положим, можно постричь и на кебаб порезать, а вот что можно поделать с капустными кочанами в товарных количествах — даже заезжим городским расследователям оставалось невдомек. Селюков, впрочем, это ничуть не смущало, нагрузивши свои тачки, брички и тракторички свежим навозом, господа колхозники направлялись в сторону дорог центрального назначения, где демонстративно и вываливали на проезжую часть свой ароматный груз, в рамках, так сказать, борьбы с продовольственным кризисом.

Левая часть городской общественности при этом согласно кивала, остальные же зажимали носы и звали полисию. Полисия же стояла в стороне либо же увлеченно ловила карманников. Тоже полезное занятие. Вот только ситуация постепенно начинала накаляться.

Добавляли свое ко всеобщему нервяку и досужие домыслы из-за ленточки, приносимые ставшими совсем уж редкостью перебежчиками. И вот эти рассказы пугали уже даже самую критически настроенную публику. Дескать, наши лесные партнеры произвели в своих секретных биолабораториях роковое яйцо, из которого со дня на день вылупились гигантские змеи Омагат и Глутамат, существа с одной головой, зато с тремя хвостами, через что размножается такая тварь как не в себя, никаким волкам не снилось. Размножившись же, она разом совьется в клубки и начнет тут плести из этих клубков такую пряжу, что проще сразу зажмуриться и не думать о последствиях. Как минимум — попрет через ленточку сюда, на болота, значит, столоваться, плодиться и размножаться.

Ответом на эти рассказы тут же стали многочисленные официальные «молнии» из посольского приказа Его Высочества. В депешах и каблограммах звучали смутные грохочущие предупреждения в модном стиле «хайли лайкли», но в конце всегда была приписка, мол, примите и проч. Слишком уж стращать на основе сомнительной информации уважаемых партнеров никто не планировал, да и в целом настаивать на своем не собирался.

Ответом на письма счастья всегда следовало гробовое насупленное молчание. Ни ответа, ни привета. Со временем у приказных писцов даже начало складываться навязчивое осчусчение, что там, на той стороне голубиной почты, никого нет вовсе. Впрочем, помня об особенностях болотной карательной психиатрии, делиться подобными мыслями с власть предержащими никто не спешил.

Так всё и тянулось бы в своем нескончаемом круге имени санитарки Сары, однако вскоре наступила и другая напасть — в Карломарском университете принялись бузить штуденты. Наслушавшись модной за океаном завиральной теории об удержании парниковых газов в рамках высочайше дозволенного великовозрастные школяры на время прервались выравнивать гендеры, а принялись взамест демонстрировать за уменьшение углеродного следа. В чем этот след состоял, демонстрирующие разбирались не очень, зато зачем-то жгли повсюду разнообразные не угодные им флаги, приковывали себя цепями к оградам посольских приказов, перекрывали дороги возвращающимся с очередного дебоша селюкам и вообще безобразили. Серьезно доколебала городскую тилигенсию дурная манера штудентов обливать всех вокруг супом, особенно страдали от супной подливки развешанные повсюду в украшательских целях автопортреты знаменитых болотных художников вроде Ремстроя и Реноваццио. Почему штудент предпочитал мастеров на «ре» и какая тут связь с глобальным потоплением, оставалось только догадываться.

Практический же выхлоп изо всех демонстраций был один — и без того переполненные застенки Его Высочества пришлось и вовсе до отказа утрамбовывать сарестованными суповарами — теперь ночами напролет из темных подвалов раздавалась штуденческая строевая песня, зачем-то переделанная ими на матерный манер. Ночной прохожий морщился и спешил быстрее миновать этот вертеп свободолюбия.

Его же Высочество в ответ на всякий случай высочайше разогнал едва со скрипом собранное на днях учредительное собрание и заодно сменил главу Промежвременного правительства.

Глобальному потоплению от всего этого не становилось ни холодно, ни жарко.

А вот и без того излишне участившиеся риоты сделались при этом и вовсе повсеместными. Дня не проходило, чтобы сестрицы-профурсетки и прочие ткачихи человечьих судеб, не выстраивались бы на парад-алле. Им вторили покуда оставленные на свободе штуденты, пьяные селюки и бунтующие актеры-почасовики. Публичный транспорт бастовал через день, трубным гласом ревели панцерцуги, не выходили на график трамвайные депо, так что высыпавший на велосипедные дорожки разночинный народец тут же вставал подле центральных переулков в плотные толпы, гудя друг на друга рассерженным матчишем. Застрявшие в велопробке тележки молочников и короба разносчиков довершали картину всеобщего хаоса, в который с каждым днем все глубже погружались болотные города.

Если же прибавить ко всему этому несчастью еще и вечный недород, неизбежно усугубляющийся с каждой новой неделей бесконечно пасмурной погоды, то становилось понятно, что беда грозит уже не столько центральным улицам и буйным головам, но всему роду человеческому.

Тут же, вторя голосам провидиц, отовсюду повылазили разномастные сектанты да чернокнижники. Дня не проходило, чтобы не занимались крики о восстании из могилы очередного древнего героя-богатыря, коего, истово крестясь повторяли всклокоченные побасенники, с огненным мечом наперевес буквально давеча видали пьяным на базарной площади деревни Н. Дошло до того, что начали поговаривать о явлении народу призраков самих всеблаженных Карлы и Марлы, мол, бродят те по болотам, провозглашая скорое наступление всеобщего равенства, братства и либертарианства.

И вот тут уже напряглись горние жители ленных маноров, обыкновенно не кажущие нос наружу и нуждами простого народа если не брезгующие, то во всяком случае ими не заинтересованные. Давали бы только оброк красной жидкостью, и весь сказ.

Но то ли и правда начался с волшебным рубиновым настоем какой перебой, то ли напротив, возникло в высших кругах некоторое осчусчение, что сегодня народу даровали учредительное собрание, назавтра — вольности с барского плеча Его Высочества, а послезавтра они нас же самих на вилы. Не порядок! В общем, слетелись графья и князья, кто помоложе и позубастее на слет, судить да рядить — достаточная ли стоит кругом ленных маноров оборона, не проник ли шпион Козлевич в закрома, и какова нонче средняя температура по больнице.

Спешно проведенные замеры никому не понравились. Случись какая осада, крепкие стены и радужный мост Триверст быстро будут порушены, а противопанцервагеновые канавы, вырытые далекими славным предками, ввиду окончательного заболачивания местности годны нынче разве что загребных с распашными тренировать. Что же касается настроений в народе, то спешный опрос населения с глубинными интервью в гешпанских сапогах показал столь скорбную степень недоверия долговечной знати, что леворуционные настроения в городах за ленточкой показались бы опрашиваемым великой эрой стабильности и благоденствия. В общем, так и так получалось нескладно. Народец, твой собственный народец явным образом собрался поставить тебя на ножи, кому это понравится.

Ввиду общей опасности положения, решили в кои-то веки прибегнуть не к своеобычным стращанию, пужанию и дуракавалянию, а действовать по науке. Позвали экспертов-политолухов из заокеанского источника мудрости «Мирумир корпорейшн», те высокородным и насоветовали: необходимо тотчас созвать со всех болотных земель асов птушкиных во главе с одноглазым суперасом Водяным, для чего глава стражи Его Высочества князь Хемуль должен трижды протрубить в специальный рог Изобилия, что в переводе с языка асов означает попросту «громкий рог» — очень уж он громкий. Ну, значит, асы на это изобилие и потянутся. Они же и станут вековечную знать подобру-поздорову от злокозненных людишек охранять, а быть может, и самого Козлевича своим внушительным видом от ленных маноров отвадят.

На том и порешили, расползаясь по своим уделам дальше девок портить и кровь людскую пить.

Но только звучало все это как хороший план лишь на бумаге. На деле же политолухи деньги хоть взяли и немалые, а в местном болотном политесе разбирались примерно как свинья в апельсинах. Асы птушкины хоть и разогнали с улиц сестриц со штудентами — еще бы, с такими-то рожами — но сами промеж того быстро задружились с селюками, точнее — с их знаменитой водовкой, из того самого навоза и выгнанной, так что получилось в итоге хужее некуда.

По градам и весям болотным отныне шатались толпы совсем уж неподконтрольной пьяни, настолько проспиртованной, что никто никому уже служить не собирался вовсе.

Анархия воцарилась на улицах, теперь не то чтобы после заката — в белый день не было никакой возможности простому разночинцу, да хоть бы и ленному князю выйти на двор до ветру, чтобы не огрести в итоге по сопатке от ражей гоп-компании асов, тусов и тут же подтянувшихся на шум болотных еманаротов.

Полисия, глядя на все это безобразие, вмешиваться тоже не спешила, потому что имела в бизнесе еманаротов долю малую, а потому в поимке оных отнюдь не была заинтересована. Да и куда их — застенки-то еще со времен посадки туда певунов-суповаров так и оставались переполнены.

В общем, пока судили да рядили, этих сажали, тех выпускали, объявляя то всеобщие выборы, то амнистию в честь очередного тезоименитства Его Высочества, воцарился на болотах окончательный бардак, вертеп и такие народные гуляния, что дня не проходило, кабы там или тут не вспыхивало очередное пожарище, отчего болота постепенно заволакивало столь плотным смогом, что не видать сквозь него было ни зги, ни стеги, никакого простого пути.

Ошую пойдешь — проблем огребешь. Одесную направишься — с проблемами поквитаешься.

Вот такой получился тупик гуманизма.

И не сказать, что никто не понимал масштабов проблемы, и не пытался хоть как-то ее решить. С высоких кафедр ежедневно произносились камлания с призывами к уму, чести и совести нашей эпохи. Очередного второпях по ошибке побитого перебежчика на скорую руку отмывали от вездесущего навоза и выставляли напоказ — рассказывать, заламывая руки, как он всей душой разделяет болотные ценности и вообще либертарианец в душе. Туше! Тех же штудентов-суповаров пусть и рисовали в воскресных фельетонах заблудшими овцами, однако не забывали уточнить, что да, дурное, но дитя! Дня не проходило, чтобы над очередным ленным манором не взмывал гордым болотным соколом кто-нибудь из долговременной знати, зачиная свой ночной дозор устрашения злокозненных и укрепления духа добронравных. Мол, авиасия Его Высочества на посту, бдит и зрит с небес. Граница на замке!

Ничего не помогало.

Повсеместным явлением стало рытье частных схронов и блиндажей. Количество паленого гладкоствола на руках у населения не поддавалось исчислению. В некоторых городках, сказывали, местная милисия из полурегулярных патрулей на глазах сколачивалась в натуральные банды, норовя начать возводить повсюду самопальные стены и рогатки в инстинктивной попытке отгородиться от опасности, в самой сути которой им было недосуг даже усомниться.

Провидиц уж никто и не слушал. Молчите, проклятые, заткнитесь, ну вас с вашими дурными предсказаниями. Провидицы, разумеется, все тут же заткнулись, а кто не все — того уж разыскивают в качестве пропавших без вести.

Болотные земли отнюдь не выглядели пороховой бочкой — они ею и были.

И ведущий к ней бикфордов шнур уже отчаянно тлел промеж клубов вонючего смога. Тлел у всех под носом, только руку протяни — обожжешься. Но не нашлось ни единого разумного голоса, кто бы сумел пробиться сквозь гомон беснующейся толпы, кто бы сумел угомонить риоты, предложить дельный план. Все были слишком заняты самими собой.

Покуда все не свершилось.

— Глядят ли жадные очи с надеждой в небеса? Ищут ли божественного спасения?

— Нет, не глядят, о ужаснейший!

Клубок беспросветно черных змей продолжал свой нескончаемый танец, рассерженно шипя на закат, туда, где еще краснел над низкими тучами красный диск уходящего солнца. И самый этот звук разрывал на лету испуганных птиц — их перья опадали вниз хлопьями мертвого пепла.

— Протягивают ли руки в бессмысленной мольбе? Взывают ли горние силы себе на защиту?

— Нет, не протягивают, о беспощаднейший!

Трехглавый волк лязгнул зубами, взвивая одним этим движением столь яростные воздушные вихри, что они еще долго бродили по миру, словно спички поднимая в воздух утлые людские домишки и унося их прочь, навстречу неминуемой гибели.

— Склонились ли смертные коленопреклоненными? Бьют ли, упавши разом ниц, поклоны земные?

— Нет, не склонились, о кровожаднейший!

Одноглазый великан с горящей булавой, закинутой на плечо, разгневанным жестом сжал свободную ладонь в кулак, так что раздавшийся хруст сухожилий тотчас передался холодной земле, загудев страшным эхом лавин и камнепадов в далеких горах юга.

— Разверзлись ли рты в истовой молитве? Истерлись ли зубы от скрежета до кровавых десен?

— Нет, не разверзлись, о гневливейшая!

Изъеденная по пояс снизу могильным червием косматая женская фигура качнула висячей грудью и словно ударом поминального гонга прокатилась по лесам и болотам волна замогильного холода, от которого кровь стыла в жилах, а кто послабее — разом падали наземь и больше не вставали.

— Как же так?

Клубок огромных змей, трехголовое чудовище, одноглазый монстр и сине-белая гора гниющей плоти оглянулись друг на друга, недоумевая.

Оттрубил рог, поднялось море, погибли земли, восстали мертвецы — все символы и признаки конца времен, загодя предсказанные, были явлены миру.

Четыре бойца потусторонних царств явились на битву к полям Курукештры, Махараштры и Стрэшень, а встречают их — лишь голодная выпь да глухой тетерев, который бы не прекратил своего самовлюбленного токования даже перед лицом Армагеддона.

Где асы и ракшасы? Где тусы и калебасы? Где пламенные валькирии, возносящиеся в небеса с трубным гласом, раскалывающим звездную твердь? Где бесчисленные армии смертных, готовых выйти на ратный подвиг и сложить свои головы у корней всевечного Иггдрасиля, дабы потом в посмертии без конца и всякого смысла пировать на тучных лугах недоступной слабым духом Вальгаллы.

На последнюю битву добра со здравым смыслом команда противника не явилась, ввиду чего ей засчитывается техническое поражение.

Но если взглянуть на ситуацию с другой стороны, то продолжают елозить друг о друга змеи, ничуть не затупились клыки, по-прежнему пылает на плече дубина, а ядовитая слюна родового проклятия все так же тянется кровавой струйкой от уголков рта полумертвой богини.

Ничего не изменилось. Просто им некому противостоять.

Что ж. В таком случае, пеняйте на себя.