Гать

4. Волхв

Идет человек, на ходу сочиняя

То тихую песню, то марш боевой.

А осенью птицы его догоняют

И кружатся над головой.

Паперный

Мы снова двинулись наверх, теперь уже по восточной лестнице, которая вела на библиотечный этаж. Фонарь плыл перед нами в высоко поднятой руке, качаясь и мельтеша по углам призрачными тенями. Я припоминал рассказ доктора о лабиринте и внутренне был готов встретить нечто пугающее.

И был удивлен, когда, наконец вступив в запретную область, мы увидели наверху лишь небольшую семиугольную комнату, лишенную окон, пропахшую прахом, застарелой мочой и плесенью, как и все в этом проклятом замке. Именно этот навязчивый запах заброшенности, как как я давно приметил, заполнял тут собою все углы. Словом, ничего пугающего.

Комната, как было сказано, была о семи стенах. В четырех из них между вмурованными в камень столбами открывались просторные двери-проемы, увенчанные полукруглыми арками. Вдоль глухих же стен шли огромные шкафы, аккуратно уставленные старинными фолиантами. Над каждым прибита крошечная дощечка с номерами; то же отдельно над каждой полкой. Элементарно, по привычке пробормотал я, здесь воспроизводился тот же самый код, который мы с доктором видели в каталоге. Посреди комнаты стол, на нем вповалку книги. Пыль на всех томах лежала не слишком толстым слоем — значит, библиотека была не настолько заброшена, как нам живописал в своих рассказах князь. Пол тоже был относительно чист. На одной из стен поверх арки тянулась надпись крупными рубленными литерами, что-то на церковном. Шрифт был старинный, однако надпись нисколько не выцвела, и мне стало скучно. Новодел, как и многое здесь нами встреченное. Уже много позднее мы узнали, что создавались подобные надписи особой техникой: буквы были вырезаны глубоким рельефом на камне, а потом замазывались охрой. Такая отделка часто встречается в замке.

Мы с доктором в молчании прошли в одну из арок. Новая комната, на этот раз с окном, где вместо стекол были зеленого бутылочного стекла непрозрачные витражи, две стены глухих, одна с проходом, таким же, как предыдущий, сквозь который мы вошли. За ним новая комната, уводившая в следующие помещения и так, видимо, по кругу. И в этих двух комнатах имелись надписи тем же шрифтом, что в предыдущем зале. В прочих отношениях эти две комнаты, хотя и меньшие, чем самая первая, и не семиугольные, как та, а четырехугольные, не отличались от нее убранством: шкафы с книгами, новые надписи, посередине стол.

«Милейший Волонтир, не хотите ли вы попрактиковаться теперь в дедукции, раз уж мы сюда забрались?» — милостиво предложил я, как обычно бывает, когда мне разом становится все совершенно очевидно.

«Попробую, — привычно потянул доктор. — Пять квадратных комнат, или вернее слегка трапециевидных, в каждой по окну… Эти комнаты окружают семиугольный зал без окон, но с лестницей… Я кажется догадался, Холману, мы в восточной башне, мы видели ее при входе в замок, башня снаружи имеет пять граней, пять окон. Вот и все. Эта пустая комната как раз смотрит на восток, смотрите, уж светает, мы же ничуть не заблудились, с чем я нас и поздравляю. Единственное, что тут необычно, — витражные стекла, снаружи они выглядят в точности как монолит стены замка, этот, знаете, мерзкий канареечно-желтый цвет, который здесь повсюду. Хитрая выдумка. Днем они ничуть не бликуют, а ночью скрадывают все — даже лунное сияние. Вообще-то не ахти какой лабиринт. Надо посмотреть, куда ведут две остальные двери семиугольного зала. Думаю, что дальше мы уж точно не заблудимся, уж не знаю, чем нас так особо стращал князь Мирослав».

Доктор ошибался. Создатель библиотеки оказался хитрее, чем думал Волонтир. Не признался бы в этом никому, включая моего бравого коллегу, но с тех пор, как мы поднялись, продвигаться становилось все труднее. Против банальных ожиданий доктора попадались комнаты с тремя, а то и четырьмя дверьми. В каждой было по окну — даже в тех, которые будто бы не должны были выходить к внешним стенам. Везде одинаковые полки и столы, одинаковые ряды книг. Ничто не помогало отличать одну комнату от другой. Доктор Волонтир попробовал сверяться с надписями. Вторично наткнувшись на знакомую вывеску, он решил было, что это та самая комната, из которой мы недавно вышли. Но в той напротив окна имелась дверь, уводившая в соседний зал; а здесь размещенная на том же месте стена была глухой. Так доктор тут же пришел к выводу, что одни и те же надписи повторяются в разных помещениях, чем вызвал мой сдержанный смешок.

Происхождение надписей было очевидно — здесь это называли «прадедушкины сказания», по сути они представляли собой смесь лозунгов и эпитафий. Но доктор до сих пор не мог для себя уяснить ни цель, ни логику их размещения. Еще сильнее запутывало его то, что некоторые — немногие — вывески были выполнены в черном, а не в красном цвете и в итоге почти сливались с камнем, как будто их нарочно желали спрятать от глаз посторонних. В конце концов доктор вздохнул и сдался на милость победителя.

«Милейший Волонтир, вы с самого начала были правы, говоря, что мы ничуть не заблудились, однако вы несколько поспешны в выводах относительно этого помещения, дело в том, что это лабиринт не совсем в привычном смысле».

С этими словами я подошел к ближайшей полке и раскрыл наугад взятый фолиант. Как и ожидалось, он был совершенно легкий потому что пустой изнутри. В этом томе не содержалось страниц, кожаный переплет не схлопывался исключительно благодаря толщине обложки, собранной по углам в прочную коробочку.

«Что за глупость! Холману, вы же наверняка в курсе, куда делись все страницы?»

«Это вы лучше спросите у нашего любезного хозяина, если он, конечно, соизволит к нам выйти».

С этими словами, подняв фонарь высоко над головою, я наугад шагнул в боковую комнату. И тут же навстречу мне из темноты поднялось какое-то чудище уродливого сложения, клубящееся и зыбкое, как призрак.

«Дьявол!» — закричал доктор, бросившись ко мне на помощь, отчего светильник мой чуть не раскололся об пол, но тут я ловко перехватил фонарь, мягко отстраняя друга и двинулся вперед с решительностью, которую мне часто ставили в упрек, однако следует понимать, что я никогда не суюсь на рожон, а всегда следую своей обычной дедукции. Свет, тут нужно больше света, пробормотал я, проходя вперед и отстраняясь, чтобы позволить доктору вглядеться внимательнее, затем снова поднял фонарь. И только тут доктор все, наконец, понял, нервно захохотав.

«Ну, это ловко! Да тут же зеркало!»

«Зеркало, зеркало, мой храбрый доктор. Будучи у ленточки, вы недавно бросились врукопашную на настоящего живого гуля! А тут увидели собственную тень — и дали слабину от страха, право. Кривое зеркало, разумеется. Увеличивает и искажает фигуру».

Тут я за руку подвел его к стене напротив двери. Волнистая блестящая поверхность, теперь освещенная фонарем с близкой точки, отразила нас обоих в гротескно уродливом виде. Наши фигуры расплывались, кривлялись и то вырастали, то съеживались, стоило сделать хоть шаг.

«Доктор, вам следует почитать трактаты по оптике, — с удовольствием я пояснил Волонтиру, — хотя бы те, которые несомненно были известны основателям этой библиотеки. Бывают зеркала, превращающие карлика в великана или великана в карлика».

«Господи Иисусе! — вскричал доктор. — Так вот откуда берутся призраки, ужасающие всех бывших в библиотеке?»

«Не только, господа, не только», — тут уже мы оба несколько потеряли лицо, поспешно обернувшись на глухой надтреснутый голос, доносившийся до нас из темноты. Хозяин голоса не спешил показаться на свет, приближаясь из глубины едва приметной дверной арки, которую даже я, каюсь, заметил отнюдь не сразу. Фигура гостя — или, вернее, временного хозяина библиотеки — была укутана в тяжкие складки академического балахона с надвинутым на глаза капюшоном, в таких привыкли ходить местные смотрители-монахи. Но незнакомец монахом не был, при всей общей тщедушности его телосложения, его походка звучала на каменных плитах пола гулким набатом неизбежного. Прав был князь Мирослав, от приближавшейся к нам фигуры буквально веяло всемогуществом, силой не от мира сего, и если бы я был хоть на малую толику склонным к религиозному чувству, я бы уже, пожалуй, отбивал лбом земные поклоны. Я обернулся на доктора, как он там, но ничего, остатков гордости видавшего военного врача ему доставало, чтобы не броситься бежать. Молодчина Волонтир! Между тем незнакомец продолжал свои речи:

«Вы спрашивали себя, почему здесь у книг ничуть нет страниц, и это довольно забавная история, связанная с тем, отчего я некогда покинул Желтый замок в самом его расцвете. Дело в том, что здешние монахи так увлеклись схоластическими спорами о бедности Господа, что в итоге сумели опровергнуть как внутренне противоречивые почти все фактологические утверждения о нашей вселенной, сведя все к единой максиме: от Древнего Мира осталось лишь имя, имена, что мы держим — пустые», — последнее изречение не назвавшийся уже буквально прокаркал, подобно нахохлившейся вороне, после чего надолго застыл в неподвижности и только потом, словно спохватившись, поспешил опустить с головы капюшон, позволив нам разглядеть его лицо — обветренную маску пожившего путешественника со слезящимися глазами и клочковатой бородой бродячего дервиша. Я буквально краем глаза успел заметить разочарование доктора. Ничего демонического, если подумать, с таким лицом начисто затеряешься в любой компании, где тебя никто не знает.

«А книги же зачем портить?» — проворчал Волонтир, ему отчаянно хотелось теперь поспорить с незнакомцем.

«Вот они и решили в скриптории не тратить время на переписывание тех цитат из древних кодексов и фолиантов, что уже были опровергнуты и объявлены ересью, и так в этом деле преуспели, что библиотека их с удивительной быстротой осталась без слов вовсе».

«Но если нечего стало переписывать, то и монахи не нужны!» — это уже я подал на матч.

«Верно, потому вы тут почти никого и не встретите. Я же ушел первым, еще до того, как они принялись вымарывать строки уже из оригиналов. Впрочем, вы, кажется, явились сюда не преданья старины глубокой обсуждать и не философские споры вести, к тому же, знаменитый на все болотные земли сыщик Штефан Холману и его верный спутник доктор Волонтир не стали бы проделывать столь долгий и опасный путь к Желтому замку только лишь затем, чтобы разгадать тайну зеркал старой пустой библиотеки».

Я в ответ учтиво поклонился незнакомцу, признавая его правоту и осведомленность, однако пустыми похвалами от меня не отделаться, князь заранее предупреждал меня, провожая в дорогу, что разговор мне предстоит не из простых.

«Будет ли глубокоуважаемый хозяин этой скромной кельи настолько любезен, чтобы сообщить нам любое имя, которым ему было бы удобно именоваться?»

«Зовите меня Родновер», — фигура, кажется, едва слышно при этом усмехнулась. «Он всегда именуется на букву Р», — сообщил нам при прощании, подмигивая, князь.

«Надолго ли господин Родновер вернулись под сень Желтого замка? И довольны ли вы общением с нынешним государем-амператором? Насколько я понимаю, когда вы покидали эти земли, он еще за папенькой чемоданы в уборную носил?» — тут доктор уже на меня поглядел как на умалишенного, но я знал, что делаю.

«Я предпочел бы с ним не встречаться вовсе».

«Разве? Мне сообщили, что последним, кто видел вас здесь при вашем поспешном отбытии, был именно государь-амператор», — я старался произносить это все ровным тоном, как бы невзначай, но наверняка для острого слуха нашего собеседника ничуть не укрылся мой внутренний трепет.

«Вам это так преподнесли? Впрочем, я догадываюсь, кто это был — князь Мирослав не рискнул бы бросить подобные обвинения мне в глаза, но через посредников — почему нет?»

Самоназванный так Родновер глядел перед собой, как бы сомневаясь, стоит ли продолжать. Но потом все-таки решился.

«Если бы князь был с вами полностью честен, он бы не забыл упомянуть, что при той прощальной встрече будущий государь-амператор сперва потребовал от меня не покидать замок, после же моего отказа попытался меня убить смертию, не своими, конечно, руками, не думайте, о чем князь Мирослав прекрасно осведомлен — разведка у него всегда была поставлена на широкую ногу».

Мы с доктором переглянулись, князь и правда нам ничего такого не говорил.

«Однако, вельможный Родновер, у князя, по всей видимости, были свои резоны предполагать, что если вы вернулись — спустя столько лет — под сень Желтого замка, значит, вас те давние обстоятельства больше не беспокоят, а потому вы вполне могли вновь возобновить контакты с государем-амператором, в конце концов, иначе зачем вам здесь быть?»

Тут хранитель библиотеки неожиданно громко, в голос рассмеялся. И это не выглядело артистическим гротеском, его будто и правда повеселило мое предположение.

«Холману, право, я все время забываю, что даже лучший сыщик на свете не способен догадаться о том, для чего ему банально не хватает фактологии! Так послушайте же, деталь, ускользнувшая даже от вашего пристального взгляда, состоит в том, что та давняя попытка убийства могла окончиться исключительным успехом одной из сторон — иначе мы бы до сих пор без устали подсылали бы друг к другу тайных агентов, но такой порядок непременно лишил бы меня сна, а мне нужен сон, как и всем смертным».

«Вы хотите сказать, что вам удалось подстроить дело так, что государь-амператор с тех пор считает вас мертвым? Но это же глупость, если уж князь Мирослав в курсе…»

«Ваш дражайший князь в курсе лишь того, относительно чего ему позволено быть курсе», — с металлом в голосе отрезал Родновер, однако тут же продолжил:

«Но вам должно бы предположить и совершенно иной расклад».

И тут я хлопнул ладонью по лбу, запоздало соображая:

«Это не он в итоге убил вас, это вы убили его!»

Фигура тотчас благосклонно кивнула, подтверждая мою догадку.

«Но как же… погодите, господин Родновер, государь-амператор же с тех пор остается жив и здоров!» — это вступил в разговор, увы мне, временами весьма глупый мой товарищ.

«С тех пор — несомненно, и это главная причина, почему я бы предпочел ничуть с ним не встречаться. Глупо связываться с гулем, вам ли, уважаемый доктор, этого не знать?»

Он и об этом случае знает, усмехнулся про себя я. А еще и на разведку князя кивал.

«То есть вы сами посадили на трон Желтого замка бездушную нежить, а теперь брезгуете общением? Не очень красиво с вашей стороны, господин Родновер».

Я шел по самому краю, следуя наставлениям моего погрязшего в болотном политиканстве старшего брата Михая Холману, если хочешь, чтобы тебе ответили правду, бей наотмашь. Впрочем, хранитель библиотеки не стал со мной спорить.

«Не очень красиво, согласен. Впрочем, я сюда прибыл не политесы разводить, и не чужие проблемы решать, так князю и передайте. Что же касается его страхов, то я вмешиваться в ваши дела не планирую вовсе, что сделано то сделано, былого не вернешь, а времена для этого мира грядут нелегкие, но ваше, Холману, возможное чувство вины может облегчить хотя бы простая мысль, что вы сделали, что могли, но то, что грядет, находится не в вашей, да даже и не в моей власти — то, что случится, было неизбежно».

Тут у меня буквально душа ушла в пятки, таким будничным тоном Родновер, или как его там на самом деле, это произнес. Значит, вот как…

«Но если ничего не изменить, тогда вы тут зачем?»

«Здесь хранилась все это время одна весьма нужная мне вещица», — с этими словами Родновер ловким движением извлек из просторного рукава своей мантии некий тускло блеснувший предмет в форме металлического слитка размером и формой напоминавший человеческий череп, только тяжелее, гораздо тяжелее.

«И, забрав ее, на этом я этот проклятый мир покидаю, надолго, возможно навсегда, так и передайте мои слова князю Мирославу, теперь это его битва».

С этими словами Родновер развернулся и тяжелой походкой пошел от нас с доктором прочь, и проклятые зеркала тотчас принялись искажать его фигуру, создавая иллюзию, будто она с каждым шагом увеличивалась ростом и словно бы поднималась от нас куда-то вверх, восходя по бесконечным ступеням. И вот уже наш гость совсем собирался исчезнуть в фрактальной вязи библиотечного лабиринта, когда в последний момент все-таки обернулся и сухо добавил:

«Но если мы все-таки столкнемся вновь, в таком случае — бегите от меня без оглядки, ибо стану я страшен во гневе своем».