Гать

5. Конгресс

Страшно себе представить, что в головах у святых,

Я не очень в этой теме

Кровосток

Коллеги, давайте начинать нашу вечернюю сессию, проходите, профессор Босы, не стойте в проходе, прошу вас, проходите, места все подписаны, никто, как говорится, не забыт, ничто не… да, конечно, фуршет по завершении, не извольте беспокоиться! А меня слышно? Ф-ф!.. Техническая служба, подскажите, мы уже в эфире, запись идет? А, ну и отлично. Коллеги, кто присоединился к нам позже, повестка должна быть у всех в раздаче, если кто-то запутается в докладчиках, обратитесь к организаторам, вам обязательно помогут.

Итак, темой сегодняшнего заседания избрана коалиционная политика — да, профессор, да, проходите пожалуйста, — коалиционная политика Одновременного правительства, в частности, последние громкие решения по границе, которые на нашей текущей встрече, вне всякого сомнения, вынужденно стали одной из самых дебатируемых тем как в кулуарах, так и на малых встречах, так что мы не могли не вынести — что вы говорите? нет, не будите профессора — так о чем это я? Ах, да.

Безвременное правительство вынуждено — я подчеркну — вынуждено в своей прозорливой политике умиротворения вероятного противника исходить из прагматичных, иначе говоря достижимых целей. Некоторые не в меру горячные спикеры из числа умеренной оппозиции Его Высочества уже принялись давать громогласные интервью либеральной прессе, где, на мой взгляд, поспешили с выводами. Да, нам может показаться, что сам факт состоявшегося на прошлой неделе раунда переговоров — это уступка, но так ли это? В представленных вам брошюрах я сформулировал главный вопрос настоящего момента следующим образом: должно ли научное сообщество в нашем лице выступать с позиций беспристрастного наблюдателя или оно имеет право поддержать одну из сторон? Тут же отвечу — категорически нет, не имеет и не должно.

Пусть в нас бурлят эмоции, но это не первый и не последний кризис за последнее время, так стоит ли ронять лицо и бросаться в омут политических интриг? Да, Вневременное правительство не монолитно, и потому вынуждено идти на уступки консерваторам во имя поддержания стабильности Короны, однако объективные факты таковы — граница стоит, войска не движутся, что же касается волны так называемых беженцев, мы все понимаем, что те из коллег, которые нас призывают к ним прислушаться, во многом грешат против истины.

Так ли безупречны мотивы спикеров с той стороны?

Не дале как вчера все мы были свидетелями большого риота, что собрали под стенами ратуши — да-да — те самые перебежчики. И какие речи мы там услышали? Какие призывы наши во всех смыслах дорогие гости из-за ленточки провозглашают? Чего, простите, требуют эти нелюбители «реал политик», хотя факт подобных «требований» уже сам по себе возмутителен? Правильно, незамедлительно прекратить всяческие переговоры.

Но коллеги, давайте будем рассуждать здраво, какую альтернативу переговорам они нам, простите мой совершенно не академический слог, втюхивают? Что это за загадочный «альтернативный план» у них на знаменах?

Правильно, открыть границы, как они формулируют, чтобы «спасти всех, кого еще можно спасти». Но наш вероятный противник только того и ждет! Даже здесь, в этом высоком собрании, наверняка отыщутся слепцы, готовые следовать подобной волюнтаристской тактике, так давайте же крупными штрихами опишем, к чему он немедленно приведет.

Итак, позвольте я буду загибать пальцы, для простоты, не сочтите, что я предполагаю, будто кто-то из коллег не умеет считать до пяти. Первое — срыв переговоров означает немедленный — немедленный! — коалиционный кризис, как минимум, Межвременное правительство лишится министров иностранных дел и сельского хозяйства, которые грозились уйти в отставку в случае нарушения межпартийного договора с правыми. Второе — будет поставлен под удар непосредственно премьер-министр Его Высочества, ведь именно он лично вызвался возглавить делегацию, и афронт со срывом переговоров будет ударом и по нему лично. Та самая умеренная оппозиция — при всей ее умеренности — тут же поставит на голосование вотум недоверия премьеру, дальше можете продолжить сами.

Итак, мы говорим не только о переговорах с вероятным противником, но об угрозе полномасштабного уже парламентского кризиса с возможными перевыборами, пока по улицам у нас бродят толпы тех самых крикунов, которых зачем-то именуют беженцами.

Но какие они, простите, беженцы? Скорее беглецы!

Которые вместо того, чтобы принимать деятельное участие в решении скопившихся проблем у себя дома, поспешили поднять лапки кверху и побежать — да, к нам, риоты здесь устраивать, учить нас тут уму-разуму. И главное какую, так сказать, аргументацию мы слышим от оппонентов, упрекающих Долговременное правительство в пораженчестве? Правильно, коллеги, нам навязывают немедленный разрыв всех связей, как будто там, за ленточкой, у власти прокаженные, буквально сказать, упыри и вурдалаки. Но вы видели тот риот, а так ли господа хорошие уж отличаются от собственных сограждан, оставшихся за границей?

Простите, снова позагибаю пальцы, если вы не против — клыки, когти, псиной несет, слюна капает, прививок ни у кого нет, ветпаспорта сплошь просроченные! Ну и кто тут после этого с кем должен сотрудничать? Скажите спасибо, что вообще пустили, я так считаю!

Впрочем, мы же не звери, господа, отдадим нашим гостям должное. Они стараются. Документы выправляют, на учет встают, на языковые курсы пошли. В целом, как отчиталось наше миграционное ведомство, эта волна беженцев отличается крайней законопослушностью.

И я верю этим данным! Вне всяких сомнений, лет через десять, максимум пятнадцать из них получатся отличие подданные Короны! Здравые, степенные, воспитанные, в конце концов, в уважении к общеболотным ценностям! А покуда, тут уж я могу только руками развести, покуда им следует лучше стараться!

Мы же, коллеги, со своей стороны готовы всячески поддержать их устремления к светлым идеалам дивергенции и мультиструктурализма, каждый день в стенах Карломарского университета при всяческой поддержке Академии открываются курсы кройки и шитья, равно как художественные мастерские и сообщества творческой лепки по глине и пластилину. Тем самым мы всячески демонстрируем, что каждому, кто готов активно вливаться в наше комьюнити, не угрожает никакая депортация и прочие воображаемые ужасы, которыми нас так любят попрекать некоторые любители риотов у ратуши.

Но господа, хоть мы и чтим декларации прав и свобод, но взамен желаем, чтобы никто из новоприбывших не смел ставить под угрозу тот миропорядок, что высочайше одобрен Его Высочеством, и уж тем более не позволим никоим образом ставить под угрозу стабильность кабинета.

Своевременное правительство вместе со всеми заложенными в него коалиционными соглашениями олицетворяет собой тот общественный договор, тот гражданский консенсус, который был с таким трудом выстрадан нашим болотным сообществом за последние десятилетия. И мы не можем себе позволить разбрасываться привычным образом жизни в угоду каким бы то ни было внешним факторам.

Коллеги, давайте вспомним, еще недавно мы с вами провозглашали чуть ли не конец истории, мол, идеальная форма правления сформулирована, остались вариации. И тезис этот, при всей его спорности, никто так и не опроверг! Но из этого следует очевидный вывод — всякая попытка сдвинуть баланс в любую из сторон, в угоду каким бы то ни было посторонним, а хоть бы и внутренним факторам, немедленно скажется на витальных показателях нашего с вами бытия, данного нам в ощущениях, самым плачевным образом.

Те же громкоголосые оппоненты из числа радикальной оппозиции Его Высочества, что годами твердили о надвигающейся катастрофе с кладом, мором и конем бледным, стоит нам хотя бы на секунду упустить бразды правления, немедленно получат ровно то, что так долго ждали. И первыми побегут жаловаться!

Там, где господа леваки видят спасение несчетных жизней от мифических опасностей, царящих за ленточкой, если вообще верить этим сообщениям и не почитать их за досужий вымысел — да-да, коллеги, я слышал возглас из зала «вранье», кого бы это восклицание не касалось, давайте будем следовать регламенту выступлений — так вот, если даже принять их за данность, но что мы получим, открыв границы? Орды немытых усташей со всеми их сомнительными методами ринутся к нам, требуя вмешательства в ситуацию по ту сторону укреплений.

Но каким образом предполагается это проделать?

Перевести, так сказать, всю промышленность на военные рельсы, надолго забыть об экономическом росте, перестать выделять ресурсы на дивергенцию и целиком увлечься поклейкой танчиков? Но как вы думаете, будут восприняты прерванный переговорный процесс и скопление панцерцугов у самой границы болот там, за ленточкой? Вы думаете, наши бывшие партнеры просто пожмут плечами, мол, с кем не бывает, и тут же одумаются?

Я слышу смех в зале, и я с ним всецело солидарен. Разумеется, этим мы лишь еще больше разозлим того, кто с нами ссориться, прошу заметить, никогда и не собирался. Если верить ему на слово. Да даже если и не верить — простите, а в чем резон подданным Его Высочества ссориться с соседом, пусть он на наш взгляд и, допустим, не очень чист на руку.

Чистота чистотой, а торговля, несмотря на все усилия господ перебежчиков с их риотами, да-да — взаимовыгодная торговля между нами продолжается до сих пор, кто бы там что громко ни орал. Потому что обрыв экономических связей между нами не выгоден ни одной из сторон, в том числе тем самым вечно жалующимся беженцам. Ах, пожалейте нас, денежные переводы затруднены, и что же? Вы же сами требуете разрыва связей, но персонально Имяреку лишний гульден бабуле на Рождество послать дозволь, где последовательность? Не есть ли это попытка поддержать режим?

Министр экономики и так из штанов выпрыгивает, пытаясь отделить экономических агнцев от козлищ, распределяя очередной раунд высочайших санкционных указов так, чтобы никто не ушел обиженный, и что? В результате опять все недовольны!

И недовольство это известно откуда растет. От непонимания. Непринятия. Нежелания смириться с простым фактом, что каждый экономический, политический или социальный актор нашего развитого, а потому сложным образом созависимого общества в первую голову бывает озабочен решением собственных проблем.

Сделаем болота вновь великими — провозгласил Его Высочество в день своего тезоименитства и был невероятно прав в своей прозорливости! Как бы мы не сочувствовали господам мигрантам, но академическая наука в нашем лице не может возражать против естественного хода вещей. Человек есть существо себялюбивое и рожденное равным для счастья, а значит, ему свойственно больше думать о собственном, нежели об общественном благе. Кто из вас, коллеги, готов поделиться профессорской ставкой в пользу малых сих? А кто согласен променять преподавательскую карьеру на волонтерскую деятельность где-нибудь там, ближе к окопам? Вот то-то и оно.

Да, мы стараемся, формулируем, предлагаем встречные шаги, разворачиваем обширные программы помощи, стараемся минимизировать ущерб и прочая, и прочая. Но объявлять, простите, о полном разрыве контактов означает поставить себя в заведомо проигрышное положение, и это признают даже наши радикальные оппоненты, которые так любят взывать к таким ненаучным понятиям как «честь» и «совесть».

Коллеги, мы все ученые, мы обязаны смотреть на мир трезвым взглядом независимого наблюдателя, но присоединиться к этим радикальным призывам, поддержать его с высоты морального авторитета академической науки означало бы автоматическую утрату независимости университетской среды.

Ученый не может быть активистом, господа и дамы, наша роль во всем происходящем очевидна любому здравомыслящему человеку и настоящему ученому — наблюдать, изучать, предлагать варианты. А не идти на поводу у уличных горлопанов!

Потому что на взгляд независимый и непредвзятый — я настаиваю на этом — никакой особой разницы между понауехавшими и понаостававшимися на самом деле не наблюдается. Те и другие настолько далеки от постулируемых нами идеалов свободного болотного общества, что фактически неразличимы для неспециалиста, увы мне, во многом широко представленного в болотном политикуме. Это все слишком тонкие материи для в целом довольно примитивной механики документооброта министерств Его Высочества. И никакие попытки разделить неразличимое и совместить бесконечно далекое не способны привести ни к чему кроме всеобщего раздрая и помутнения общественного рассудка.

Всклокоченный метался по тихим улицам городка от дверей к дверям, от прохожего к прохожему, сновал заячьим скоком в свете газовых фонарей и электрических гирлянд, врывался в толпу празднующих или приставал вдруг к послушно следующему за гидом косяку досужих туристов.

На него не обращали внимания, разве что морщились и зажимали носы, если он приближался к случайному встречному с подветренной стороны — от всклокоченного отчаянно несло кислятиной и перегаром. Впрочем, всклокоченный и не особо настаивал на подобном контакте, при ближайшем рассмотрении его видавший виды перепачканный некогда белый плащ сновал по вечереющему городскому пленэру безо всякой логики, натыкаясь на живых людей исключительно по воле случая.

Да, он непрерывно исторгал из себя малосвязные речи, исторгал с силой и горячностью, производившей определенное впечатление на пугливых горожан, но те умудрялись выхватывать из этого шумного потока лишь отдельные малопонятные в отсутствие контекста слова вроде «волюнтаризм» или «геронтократия», в остальном же словеса всклокоченного пусть и были предельно эмоциональны, не могли доставить пусть даже и весьма заинтересованному слушателю хоть какой-нибудь связной мысли.

Впрочем, всклокоченного это ничуть не беспокоило.

Не обращаясь ни к кому конкретно, белоплащный витийствовал перед исключительно воображаемой публикой, время от времени указывая в пустоту растопыренными перстами, называя несуществующих собеседников «коллегами» и поминутно взывая их к согласию с вескостью собственных утверждений.

Воображаемая аудитория, в отличие от буквально шарахающихся прочь живых людей, внимала ему в известной степени благосклонно, во всяком случае словесный поток со стороны всклокоченного ни разу не прервался, не сбился с ритма, ни на мгновение не утратил уверенности тона или снизил градус риторического запала, даже когда на улицах окончательно стемнело, а последние жмущиеся к стенам прохожие окончательно рассосались.

Это было и неудивительно — глаза всклокоченного горели тем неугасимым огнем, которым может похвастаться исключительно взгляд истового фанатика, ни на секунду, ни на йоту не отступающего перед столь бессмысленным и мелочным аргументом, какой носителю белого плаща представлялась так называемая «объективная реальность».

Всклокоченный не столько не желал принимать на веру само ее существование, сколько отрицал само таковое целеполагание — отражать своим острым умом нечто вокруг себя. Во вселенной всклокоченного как будто существовал исключительно он сам и его белый плащ. Только эту данность воспринимал всклокоченный, только эту ценность он отстаивал перед призрачной клакой, что ежесекундно его поддерживала.

Впрочем, даже и эта поддержка всклокоченному не требовалась. Не поддержки он искал в своих дозволенных речах, но самовыражения.

Каждая сентенция, каждый оборот, каждое слово, каждый слог, каждая морфема в его исполнении была пронизана глубокой уверенностью в собственной непреложной ценности. Всклокоченный не столько выступал перед выдуманной публикой, сколько облагодетельствовал саму реальность вокруг, позволяя себе произносить сей сакральный текст, что звенел в тишине ночного неба, придавая осмысленность бессмысленности, наполняя сутью бесплотное.

В этом он видел свою роль в этом мире.

Роль волшебника, демиурга, волхва и предсказателя в одном лице. Взмахнув левой полой своего изгвозданного белого плаща, всклокоченный рассылал по миру стаи черных лебедей, взмахнув левой — насылал на своих не менее воображаемых оппонентов кары небесные, глад, мор и скрежет зубовный.

В его собственной вселенной всклокоченный был всем, наполняя ее через край тем подлинным всемогуществом, что бывает даровано лишь обладателям совершенного, ненапускного, патентованного безумия. И не было на свете никого, кто мог бы пошатнуть в носителе белого плаща выпестованную в нем за немалые годы единоличных скитаний по темным улицам уверенность в собственной непогрешимости.

Пока однажды, очередным промозглым вечером, когда дождливая морось поневоле переходит в мокрый снег, всклокоченный, по привычке яростно жестикулируя и ежесекундно меча громы и молнии в сторону воображаемых оппонентов, не потерял на секунду равновесие на скользкой брусчатке сонного городка.

Речи прервались с коротким сухим стуком. Так о камень разбивается перезрелая груша, припозднившаяся со времен позднего урожая, оставленная небрежным садоводом висеть среди голых ветвей на ледяном ветру. Случайный порыв. Глухой чавк. И затем тишина.