Где-то, среди обыденной суеты, в которой все мы погрязли, в обычном доме, в обыкновенной квартире — в общем, где-то рядом с нами живёт необыкновенный человек — Сергей Краснобород. Паранормальным является то, что время от времени ему открывается некий смысловой портал — из серых будней — в феерический мир поэзии. Будто бы материализуется, обретая объём и глубину, пейзаж с загадочным замком и благоуханными садами, что висит на стене малогабаритной квартиры, оклеенной унылыми обоями. И с нами вступает в контакт неведомо как заплутавший в лабиринтах пространства и времени странник.
Я похож на усталого странника.
В старом замке ворота скрипят.
Дождь проходит ворчливым охранником.
Гости спят, и хозяева спят…
(«Я похож на усталого странника…»)
Какова природа поэтического вдохновения? Что является стимулом, «спусковым крючком» творчества? Конечно, это сугубо индивидуально. Многие стихи Красноборода — рассказ о метаниях по грешной земле. («Я мог бы увлечься ею…», «Человек развалился и спит…», «Памяти Славы Емельянова», «Памяти Семёна Цедиковича», «Он дачи сторожил…», «Дожди оплакивают уходящий век…», «В подвале, ниже уровня земли…» и многие другие.)
Как, наблюдая социопсихоз,
В нём не увязнуть, словно воз в болоте?!
Народ-строитель создает колхоз
И грезит миром о ковчежном флоте…
(«Дожди оплакивают уходящий век…»)
Круговерть быта не даёт ощутить величие бытия. Вместо сакрального чтения Книги Судеб — копание в корзине с грязным бельём. Лирический герой Красноборода — из той среды, где
Рождённые меж двух миров
Без веры, без корней,
Мы пьём отравленный сироп
Нормированных дней.
(«Маргиналы…»)
Этот узнаваемый типаж — наш современник, человек, живущий в городе, но статусом горожанина тяготящийся и рвущийся из заточения в тесном крупнопанельном мирке.
По кухням тайно бродят тараканы.
Экраны манят в райский идеал.
Степенно (у соблазнов на аркане)
Хлебаем быт из расписных пиал.
(«А вот и мы — сугубо эклектично…»)
Значительная часть творчества Красноборода — городская лирика, но назвать его поэтом-урбанистом нельзя. Стихия современного мегаполиса чужда его творческой природе. Хитросплетения улиц и железобетонных громад воспринимаются как абсолютно чуждая, враждебная среда — как «городское насилие» над душой поэта.
В декабре под окнами коты
От мороза будто бы взбесились.
Голая земля, совсем остыв,
С городским насилием смирилась.
(«В декабре под окнами коты…»)
За непрестанным мельканием будней автор прозревает лик Смерти, которая, примеривая разные личины, не устаёт напоминать о неизбежном конце всего сущего.
Всё будет, как есть… Мы уверенно движемся к смерти.
Что слова говорят? И о чём несказанье молчит?
(«Всё будет, как есть…»)
Разрабатывая одну из вечных тем, автор проявляет себя как подлинный мастер философской лирики, создавая стихи, исключительные как по глубине размышлений, так и по мощи трагического звучания.
Священных тайн врата закрыты…
Но что есть мир? И что есть я?
В сиюминутной страсти быта —
Вся бесконечность бытия.
(«Священных тайн врата закрыты…»)
По сути дела, здесь даже не идёт речь об эскапизме — бежать некуда. «Сердечная тоска» практически не заглушается краткими всплесками «разгула удалого». Выхода из тупика будней нет. Пытаясь найти отдушину в природе, лирический герой всё же не может полностью раствориться в созерцании неповторимого мгновения. Вечные вопросы смысла жизни и конечности земного бытия не снимаются с повестки ни при каких условиях. Проникновенные, виртуозные стихи о природе проникнуты всё той же неуёмной грустью и тревогой. Автор никогда не говорит прекрасному мгновению: «Остановись!», непрестанно ощущая себя в потоке беспощадного времени.
Зелёный лук, редис и огурец…
У майского салата вкус восторга.
И кажется, что не придёт конец
И жить на свете будешь долго-долго…
(«Зелёный лук, редис и огурец…»)
В стихотворении «Гроза» нет упоения благодатным августовским дождём, столь желанным после изнуряющего зноя. Дробь капель — лишь напоминание о грядущих холодах.
Прильнув к оконному стеклу, приятно слышать,
Как барабанят капли по листве,
Как ветер жалобно скулит под крышей,
И вспоминать о скорой уж зиме…
(«Гроза»)
Поэт, по сути, не живёт «здесь и сейчас». Он весь — либо в размышлениях о прошлом, либо в предчувствии будущего. Он — ГДЕ-ТО РЯДОМ…
Потом придут похмелье и подсчёт
Упущенных возможностей и сроков.
А нынче… Нынче — с крыш вода течёт,
В пандан мечтам о счастье недалёком.
(«У живности любой весеннею порой…»)
«Memento mori»* никогда не переходит в «carpe diem»** — вечная тема «помни о смерти» не интерпретируется как призыв радоваться жизни. «Memento mori»* никогда не переходит также в «моно но аварэ»*** — любование ускользающей красой бытия, растягивающее миг до вечности и позволяющее в нём раствориться. Это всегда повод обратить свой взор к небесам в поисках духовного.
Опытные ювелиры знают: стоит лишь слегка изменить углы огранки — и самоцвет несказанно преображается. Причём для выявления красоты каждого — своя форма. Характер дарования Сергея Красноборода, на мой взгляд, оптимален для лирики духовной. Именно этот жанр, словно линза, концентрирует философский потенциал, рассеянный АБСОЛЮТНО во всём его творчестве. Квинтэссенция поэзии Сергея Красноборода — стихи, наполненные духовными озарениями («Чудесных книг благое содержанье…», «Мой быт неприхотлив. Писательство убого…», «Я видел путь, которым не пройти…», «Не жертвы, но иной живительной услады…», «Чаша Грааля», «Исторгнуть тьму, чтобы родиться вновь…»). Душа поэта, будто трепещущий на ветру стебель вьюнка, стремится на родину — в синее небо.
Когда луна карабкается в небо,
Чтобы завесить чёрную дыру,
Я вспоминаю родину, где не был
Я прежде никогда — в ином миру.
(«Когда луна карабкается в небо…»)
Примечательно, что и феерия праздника для поэта — это, прежде всего, расцветающий в поднебесье салют, которым любуются, «прижавши лица к небесам».
В вечернем небе червячки огней
Ползут и исчезают в разноцветье.
И аплодируют, кто в серой мари дней
Спешит упиться фейерверком этим.
(«Фейерверк»)
«В экстазе воздержанья от суеты» лирический герой обращает взор к Священному Писанию, обретая мир в душе и познавая благодать христианской мудрости.
Я вечные стихи читаю верным взглядом.
Тоска затеребит лукаво кровь.
Мне много нужно и немного надо —
Покой и воля, вера и любовь.
(«Я вечные стихи читаю верным взглядом…»)
Лишь только «читая Книгу, вечную, как небо», поэт ощущает, что «Дневная суета становится нелепой пред благодатью чудных тех стихов…»
Магистральная линия творчества Красноборода — именно философская. Несмотря на множество «житейских» сюжетов, автор весьма далёк от бытописательства. Даже стихи о природе нельзя отнести к пейзажным — концентрация мысли всё равно переводит их в ранг философской лирики. До боли знакомые реалии — лишь исходный материал для глобальных размышлений о непреложных законах бытия… И для чудесных стихов. Их источник — наша с вами повседневность — люди, вещи и события, что имеют место здесь и сейчас… Где-то рядом…
* (Лат.) — помни о смерти.
** (Лат.) — (букв.) срывай день, призыв радоваться жизни.
*** (Япон.) — печальная красота вещей, красота с лёгким привкусом меланхолии.