Генерал коммуны

13

Была у Чернышева с незапамятных времен привычка: просят у него заработанное — никогда не откажет. «Заработали, — устало произнесет председатель, встряхивая седеющей головой, — так надо платить». И тут же, не торопясь, подпишет большим цветным карандашом накладную… Уйдет довольный колхозник. Иногда и вправду получит. А иной раз в кладовой ждет сюрприз. Кладовщик, стреляный воробей, повертит-повертит перед носом накладную, покачает головой — и отправит получателя домой не солоно хлебавши: сейчас, мол, не могу отпустить муку. Вот если вечерком или завтра… Или что-либо другое придумает: через недельку приходите, помол сейчас не тот…

О колхозном кладовщике Ермолае брезгливо говорили: жаден, ну и жаден, что собака над куском. Свой-то хлеб заработанный получить и то находишься…

Тракторист Тимофей Маркелов, который вот уже вторую неделю ходил за кладовщиком, выпивши встретил Ермолая на выгоне у колхозных амбаров и, прижав его к стенке, сказал! «Ну, доколе будешь меня за нос водить? Отдашь мое положенное, председателем подписанное?» Струсил Ермолай. Кулак у Тимохи, что гиря. И сказал, ощущая руку тракториста у себя за плечом:

— Не озоруй, Тимошка, ни при чем я. Зря себя погубишь и меня. Завтра все получишь, вот попомни мое слово, только иди к председателю и попроси, чтобы он подписал накладную разборчиво, понимаешь, разборчиво и имя впереди подписи свое поставил…

— Как это разборчиво, да еще имя свое поставил?

— А вот так, Тимошка… Пусть он аккуратно фамилию выведет свою — мол, Чернышев… Понял? А то — Чыр… и все, вот и ходи, чыр — это все равно, что — ничего… А если уж — Чернышев, то само собой — без всякого, в первую очередь получишь…

Все понял Тимофей и отпустил ворот Ермолая:

— Эх ты, козявка!

На следующий день Маркелов пришел к Чернышеву и подал ему накладную.

— Василь Иванович, сами понимаете, в поле у трактористов заляпал бумажку. Кладовщик просил переписать. Я вот в бухгалтерии накладную переписал, так будьте любезны — поставьте свою подпись…

Чернышев потянулся к карандашу.

— Извольте подписать разборчиво… кладовщик жаловался, уж больно неразборчива подпись то была, Василь Иванович…

— А какая разница? — удивился председатель, поднимая на Тимоху глаза с нависшими густыми бровями.

— Разницы, конечно, никакой, Василь Иванович, да, видимо, кладовщик боится, как бы его не обманули… и для отчетности, конечно, важно, чтобы подпись-то…

Чернышев и виду не подал — пожалуйста…

— Спасибо, — поблагодарил Маркелов. — Вам только на деньгах расписываться.

В тот же день Тимоха получил муку в кладовой. И Ермолай, отпуская, веселей веселого был:

— Мука, Тимоша, последнего размола, очень уж на блины пригожа…

— Спасибо, — поклонился с ухмылкой Тимофей Маркелов, — блины я уважаю…

С тех пор Маркелов с накладными всегда вовремя успевал в кладовую. Как смелят муку, он тут как тут. Удивлялись люди: вот проныра, караулит, что ль, когда с мельницы муку привезут?

И невдогад многим, что не караулил Тимофей муку с мельницы, а узнал магическую силу председательского карандаша: карандаш-то один, да подписи разные.

Платили в этом году аккуратно, председатель все старался деньгами рассчитаться — и это колхозникам нравилось. Но дело Матрены Румянцевой — дело особое.

Второй год, как был за колхозом долг — причитающийся ей хлеб. И за председателем по пятам ходила, и в суд подавала — ничто не помогало.

С теми, что в поле работали, давно рассчитались. А она с двумя сыновьями на строительстве коровника мучилась: все лето день-деньской, с рассвета до самого поздна. Коровник строила бригада наемная, из города, с теми тоже давно расплатились. А про Матрену забывали. Своя, мол, колхозница, — потерпит… За прошедшим годом новый год наслоился, дали за него — теперь и не вспоминай: ты, Матрена, с голода, небось не умираешь.

Не раз говорил Русаков председателю насчет Матрены — все мимо ушей. Видимо, привык Чернышев к уговорам. Конечно, можно строго спросить с председателя на правлении или на парткоме… Но пока Василий Иванович сам, своим умом, не поймет, в чем тут дело — никакими правлениями и парткомами его не прошибешь. Румянцевой, может быть, и заплатит, а кому-нибудь другому опять задержит. И вечно сотни отговорок и обещаний, сотни причин. И все будет выглядеть весомо.

«И что мне показалось, будто Румянцевой все уплатили, — думал Сергей. — Поверил обещаниям Чапая?..»

На очередном заседании парткома Русаков выбрал момент и сказал:

— Предлагаю обсудить еще один вопрос, о Румянцевой. Негоже так, Василий Иванович. Люди в обиде.

Чернышев вспыхнул.

— Я что, себе карман набиваю?

— Работу наших колхозников ни во что не ставим, — спокойно говорил Сергей. — Вот иноземцев — так ведь пришлых-то работников у нас величают? — готовы на руках носить. А перед Румянцевой в долгу. Просто стыдно: жена погибшего фронтовика. Как вы на это смотрите, Егор Егорыч? — спросил Русаков бригадира Мартьянова.

Мартьянов было замялся… но секретаря поддержал.

— Да, Румянцеву обижаем. И потом, по-честному говоря, плотники и свои есть, и дешевле…

Чернышев взвился:

— Тебе бы все язык чесать!

— Только ведь с иноземцами удобнее, — обиделся Егор Егорыч и, не глядя на Чернышева, продолжал: —Деньги отвалил — все сделают, и никаких забот… Лучше, чем свои колхозники, и в срок… На сдельщине ведь, топор только посвистывает…

Чернышев недовольный прикусил губу.

— Пусть решает правление. Ходят, кляузничают… А я что? У меня хлеба нет.

— Давно Румянцева бросила ждать и ходить жаловаться, — заметил Русаков. — Когда жаловалась, еще верила, что заплатят. А сейчас махнула рукой, — нет у ней веры в Чернышева. Да и мы, прочие, тоже хороши.

Русаков искоса посмотрел на Чернышева. Тот молчал.

— Ну, как — будем обсуждать сейчас? — хитровато спросил Русаков, — или специальный партком посвятим. Дело-то яйца выеденного не стоит… — секретарь бил на самолюбие председателя.

— Чего здесь обсуждать! Отдать, хлеба, что ль, у нас нет? — вставил кто-то. — Чего зря время тянуть!

Чернышев по достоинству оценил маневр Русакова — не любил протоколов. Гораздо лучше решать дело вне повестки парткома, так сказать, под занавес. Он почесал затылок и проворчал:

— Может, из нового хлеба заплатим?

Вызвали Матрену Румянцеву спросить про это. Она рядом в сенях ждала.

— Можно и из нового, Василий Иванович.

Чернышев повеселел, закивал головой.

— Сделаем, Матрена Петровна, сделаем.

Тимофей Маркелов подмигнул Чернышеву.

— Только, пожалуйста, Василь Иванович, разборчиво подпишите накладную. Уж больно любит разборчивые подписи наш кладовщик! А если еще и инициалы поставите, то вообще в восторг приходит…

Русаков и Мартьянов переглянулись. Чернышев поднял свои темные, вприщур, глаза на Тимофея, но ничего не сказал.

Поблагодарив Ермолая, стала Матрена с ребятами грузить два мешка с зерном на подводу. И вдруг — надо же… К кладовой подкатила машина… Сразу узнал Ермолай; приехал Волнов.

— Почему хлеб выдали? — громко спросил Волнов. — Или рассчитались уже с государством? Район хлебопоставку не выполнил, а они уже у сусека… Разбазариваете!

Смекнул Ермолай — мол, я здесь при чем?

Послали за председателем.

— Кто приехал? — озабоченно спросил Чернышев, допив молоко и надевая пиджак.

— Вроде сам Волнов, — сказал посыльный, — в правлении ждет.

— Меня дома нет, понял? Дома нет. В поле я. Скажи, во второй… Нет, в первой бригаде… Вот так.

Волнов был явно не в духе. Он медленно прохаживался по опустевшим комнатам правления. Не дождавшись председателя, сел в машину и поехал в поле.