Гений Зла Муссолини

I

Встреча Франциско Франко с Адольфом Гитлером состоялась 23 октября 1940 года на вокзале в городке Андай, стоящем прямо на испано-французской границе. Поезд каудильо должен был прибыть ровно в три часа дня, но запоздал на целых восемь минут.

Поскольку фюрер лично ожидал Франко на перроне, вышло очень неловко.

О причинах опоздания впоследствии много говорили, и даже озвучивалась версия, согласно которой Франко опоздал нарочно, для того чтобы «вывести Гитлера из равновесия». Это более чем сомнительно — скорее уж это происшествие отразило состояние испанских железных дорог, оно было очень далеким от идеала.

Но, как бы то ни было, инцидент замели под ковер — Франко пожал руку Гитлеру и выразил свой восторг по поводу того, что «наконец-то ему выпало великое счастье лицезреть великого человека».

Гитлер так далеко не пошел, но тоже сообщил своему гостю, что «давно мечтал его увидеть», и на этом предварительная часть встречи была окончена и началась деловая.

Для этого даже не понадобилось покидать вокзал — Гитлер прибыл в Андай на собственном поезде, и ровно в 3.30 дня в салон-вагоне поезда фюрера началось совещание. На нем присутствовало всего семь человек: Гитлер, Франко, Риббентроп, Серрано Суньер, переводчик испанской делегации, переводчик немецкой делегации и пресс-секретарь германского МИДа Пауль Шмидт.

Надо сказать, что присутствие пресс-секретаря впоследствии оказалось очень полезным для историков. Есть четыре записи «встречи в Андае»: Серрано Суньера, Риббентропа, барона де лас Торреса, переводчика с испанской стороны и Шмидта.

Так вот «протокол Шмидта» является записью наиболее подробной.

Ей, конечно, не всегда и не во всем можно верить — например, Шмидт утверждал, что поезд каудильо опоздал не на восемь минут, а на целый час. Это, конечно, неправда — Гитлер не стал бы дожидаться каудильо столько времени, стоя на перроне. Но все же записки Шмидта проливают свет на многие детали этого, право же, исторического совещания.

Оно прошло не так, как было запланировано в Берлине, и этому способствовал целый ряд различных обстоятельств.

Ну, для начала — Серрано Суньер прибыл в Андай уже не в качестве чрезвычайного посла, а в качестве министра иностранных дел Испании. Буквально за неделю до встречи с Гитлером Франко внезапно сместил со своего поста главу МИДа генерала Хуана Бейгбедера-и-Атенса и назначил на его место Рамона Серрано Суньера.

По поводу отставки Бейгбедера ходило немало слухов — в частности, считалось, что его скомпрометировала связь с англичанкой Розалиндой Фокс, которая, в свою очередь, снабжала сведениями сэра Сэмюэла Хоара, посла Великобритании.

Это сомнительно — Бейгбедер познакомился с прекрасной Розалиндой еще в 1936-м, на Берлинской олимпиаде, а то, что она была его любовницей, было известно не то что Франко, а любому зеваке в Мадриде. Но, как бы то ни было, каудильо решил сменить своего министра иностранных дел буквально накануне встречи с Гитлером.

В Англии считали, что это «шаг, приближающий Испанию к союзу с державами оси» — Серрано Суньер в Лондоне считался деятелем прогерманской ориентации.

В Берлине этого мнения не разделяли — он казался Риббентропу «человеком, полным пустой гордости», да и Гитлер был о нем невысокого мнения. Об испанцах вообще в Германии в то время было принято говорить с легким пренебрежением.

Генрих Гиммлер, навестивший Испанию 20 октября 1940 года, за три дня до встречи фюрера с каудильо в Ан-дае, даже укорил Франко в «излишней жестокости».

Рейхсфюрер СС полагал, что держать в тюрьмах сотни тысяч побежденных республиканцев — дело совершенно излишнее. Конечно, зачинщиков, агитаторов и интеллигентов следовало извести под корень, но почему же не амнистировать рядовых защитников Республики, «тех, кто принадлежит к рабочему классу Испании»?

Наверное, к наиболее радикальному суждению об Испании пришел рейхсмаршал Герман Геринг — он думал, что Германии следует пройти через испанскую территорию и захватить Гибралтар, а уж что подумают на эту тему испанцы — вопрос совершенно второстепенный. У него даже хватило ума поделиться этим мнением с Серрано Суньером, когда тот гостил в Берлине.

В общем, скрытых ловушек на испано-германской шахматной доске было предостаточно, но самое серьезное влияние на ход этой игры оказали не они, а иное событие. Как ни странно, оно случилось в совершенно другой игре — между Англией и Францией.

23 сентября 1940 года английские корабли напали на Дакар).

II

Уинстон Черчилль был человек настойчивый. В июне 1940 года, когда оборона Франции рушилась на глазах и дело явно шло к катастрофе, он всячески уговаривал французское правительство увести военный флот в английские порты. А когда уговоры действия не возымели, не поколебался использовать силу.

3 июля 1940 года английские корабли обстреляли своих бывших союзников.

Операция наделала много шума, имела огромные политические последствия, но исполнение ее оставило много «незаштопанных дыр». Одной из них было пребывание крупных военных кораблей в атлантических портах французских колоний.

В частности, в порту Дакара (в теперешнем Сенегале) стояла целая эскадра, во главе с новейшим линкором «Ришелье»[132].

Поэтому 23 сентября было организовано новое нападение — на этот раз с использованием каких-то сил «Свободной Франции» генерала де Голля. Ну, де Голль предоставлял главным образом свое имя — основные военные силы были английскими.

Успех предприятия был сомнительным — «Ришелье», правда, получил новые повреждения, но захватить Дакар не удалось. Французские колониальные войска не только остались верны правительству Пэтена в Виши, не только яростно защищались и подбили английский линкор, но еще и организовали контратаку.

Французские самолеты, вылетевшие из Дакара, дважды бомбили Гибралтар[133].

Этот факт произвел на Гитлера большое впечатление. Мы знаем об этом совершенно точно — 28 сентября Гитлер встретился с главой МИДа Италии графом Чиано и сказал ему, что намерения Франко захватить французскую часть Марокко попросту вредны для общего дела. Ну разве непонятно, что при попытке провести это пожелание в жизнь лояльность французских гарнизонов по отношению к Пэтену поколеблется.

Кто знает, может быть, они даже поднимут знамя «Свободной Франции»?

И свою беседу с Франко Гитлер начал как раз с пункта об испанских колониальных приобретениях:

«Если сотрудничество с Францией окажется возможным, территориальные результаты [для Испании] могут оказаться не столь значительны. Не лучше ли достичь успеха с меньшим риском и в более короткое время, чем пытаться получить максимальный результат?»

Франко ответил длинной речью, в которой всячески упирал на значение приобретения Марокко для Испании, на тяжелое положение с продовольствием, на необходимость поставок военных материалов из Германии и закончил утверждением:

«Испании не нужна помощь германских войск».

Все это сильно не понравилось его собеседнику.

Шмидт отмечал потом, что каудильо раздражал фюрера даже манерой речи: «бесконечный монолог, произносимый писклявым голосом, монотонной песней, похожей на крик муэдзина, созывающего правоверных к молитве».

Худшее, однако, было впереди.

Франко, ссылаясь на мнение своего военно-морского атташе в Лондоне капитана Эспиноса де лос Монтенос, сообщил Гитлеру, что в случае успешной высадки германских войск в Англии правительство Черчилля продолжит войну — просто английский флот уйдет в Канаду[134].

В яростной вспышке раздражения Гитлер вскочил на ноги.

Он заявил, что «не видит смысла в продолжении совещания».

III

Переговоры, в общем, на этом могли и закончиться — но они не закончились. Был объявлен перерыв, в ходе которого Гитлер поделился с окружающими своими чувствами по поводу мелочности и тупости Франко, его узкого ума, не способного понять величие момента, и того, что он посмел подвергнуть сомнению близость полной победы над Англией.

По мнению фюрера, это была даже не глупость, а хуже — дурной вкус[135].

Впечатление, произведенное на Гитлера разговором с Франко, уловили и испанцы. Их переводчик, барон де лас Торрес, уловил слова фюрера, которые тот пробормотал при выходе из салона: «mit diesem Kerl ist nicht zu machen» — «с этим малым ничего нельзя делать [вместе]».

Так что Франко принял это во внимание и в ходе дальнейшей беседы был сама любезность. Он рассыпался в похвалах германской армии и гению фюрера, уверял в преданности общему делу, а при расставании даже сказал следующее: «Если когда-нибудь настанет день, когда Германии действительно понадобится моя помощь, я встану на ее сторону, ничего не требуя взамен».

Биограф Франко Пол Престон почему-то уверен, что слова эти были искренними. Он при этом ссылается на то, что, согласно мемуарам Серрано Суньера, тот был в ужасе от неосторожных слов каудильо и опасался самого худшего, но, к счастью, «немцы ничего не поняли и решили, что это обычная, ничего не значащая любезность».

Тут нужно принять во внимание, что мемуары Серрано Суньера писались много позже встречи в Андае, что в ходе этого совещания сам он в беседах с Риббентропом делал все возможное, чтобы спустить переговоры на тормозах, что он не мог бы делать этого без полного одобрения со стороны каудильо, несомненно полученного заранее, и приходится признать, что немцы, скорее всего, были правы.

Немецкая делегация, отбывая домой, была не в лучшем настроении.

В частности, Гитлер честил Серрано Суньера «проклятым иезуитом» — он был уверен, что Франко целиком находится в кармане у своего слишком лощеного родственника и делает все по его указке.

Что до общего хода совещания, то фюрер позднее сказал Муссолини, что предпочел бы скорее удалить еще три-четыре зуба, чем согласиться еще на одну встречу с Франко. Фраза эта, скорее всего, действительно была произнесена — она не раз тиражировалась в различных мемуарах, и в самых разных вариантах. Согласно одному из них, Гитлер называл Франко «жидом» — что не невозможно.

Фюрер видел евреев в самых неожиданных местах.

Например, он колебался при вручении Железного креста летчику Адольфу Галланду[136] — отважный пилот показался фюреру «похожим на еврея», и даже то, что награда была дана по личному представлению Геринга, не показалось Гитлеру полной гарантией…

Но, как бы то ни было, негативное впечатление о Франко, сложившееся у фюрера, в Германии разделялось многими.

И базировалось оно не только на чувствах.

IV

В октябре 1940 года, еще до встречи в Андае, Гитлер повидался с Пэтеном и с Пьером Лавалем, фактическим руководителем правительства Виши. В свете случившегося «акта британской агрессии в Дакаре» возникли мысли о «практическом сотрудничестве в вопросах обороны». Франко говорил много хороших слов о своей готовности «сразиться за правое дело», но в практическом смысле придерживался сугубо холодного реализма. Французы же предлагали именно практическое взаимодействие, и начать его можно было в Сирии — там стояли французские войска под командой генерала Денца.

Тут было о чем подумать.

На перроне в Андае, прогуливаясь в ожидании поезда Франко, Гитлер сказал Риббентропу, что идею грандиозного надувательства — дать обещание Испании отдать ей французские колонии, подождать, когда она вступит в войну, и потом обещания не исполнить — придется оставить как непрактичную.

Потому что испанцы, в силу своей проклятой «латинской болтливости», не смогут удержать в секрете то, что будет им конфиденциально сказано. И коли так, то лучше не обещать им ничего, что может оттолкнуть французов от сотрудничества.

Что же касается просьбы Франко о поставке ему военных материалов, то материалы эти в испанских руках будут бесполезны — следует настаивать на участии германских войск в операциях против Гибралтара.

Но именно это условие Франко и отвергал — конечно, самым дружеским образом.

Он говорил вновь и вновь, что Испания готова предоставить Германии два миллиона бойцов — вот только надо снабдить их артиллерией, самолетами, танками, едой и горючим.

Все это вело в никуда.

Гитлер винил во всем «жадность каудилъо», Риббентроп считал Франко трусом, не способным решиться на отважный шаг вперед, германское посольство в Мадриде посылало в Берлин сообщение за сообщением о мерах по подготовке к войне, срочно принимаемых Испанией, но время шло, никаких шагов Франко не предпринимал, а военные приготовления как-то понемногу начали носить характер «укрепления испанских границ».

Поскольку укреплялись они в основном на Пиренеях, то толковать это следовало скорее в негативную сторону.

Как раз в то время, когда посольство отсылало шифрованные телеграммы начальству, Серрано Суньер беседовал с послом США Уиделлом и уверял его, что Испания ничего в Андае не обещала, что она хотела бы и дальше сохранять свой нейтралитет и что вообще хорошо бы поторопиться с обещанными поставками зерна.

Что интересно, так это то, что предложение о поставках было всецело поддержано сэром Сэмюэлом Хоаром. Он тоже считал, что Испании следует дать некую премию за хорошее поведение, и что объявлять войну Англии она на самом деле не собирается, и что у него на этот счет есть вполне надежные сведения.

Сведения действительно имелись, и вполне надежные: испанский Генштаб составил доклад, согласно которому положение с военной техникой, продовольствием и всяческими военными припасами настолько скверно, что Испании следует воздержаться от каких бы то ни было резких движений.

Сэр Сэмюэл с документом был прекрасно знаком — он его в известной мере и составил.

Не следует думать, что дело было в прямом подкупе — вовсе нет, среди испанских военных и в самом деле имелась влиятельная группа, стоявшая за сохранение нейтралитета, но значительные «займы», которые предоставлял сэр Сэмюэл, тоже влияли на мнения испанского генералитета.

В свое время, в 1918 году, еще в Италии, Сэмюэл Хоар не «создал Муссолини» — это очевидная неправда, но он нашел его деятельность «полезной для дела Англии» и поддержал его газету субсидиями, Сейчас, в 1940-м, воздействовать на общественное мнение в Испании через прессу было затруднительно — она контролировалась ведомством Серрано Суньера.

Но повлиять на процесс принятия решений через отчеты Генштаба оказалось возможным.

V

2 декабря 1940 года к уже действующему англо-испанскому соглашению о взаимной торговле было сделано специальное добавление: Британия брала на себя обязательства по доставке в испанские порты 150 тысяч тонн кукурузы из Южной Америки (главным образом из Аргентины) и 100 тысяч тонн пшеницы из Канады.

В обмен Испания обязывалась не реэкспортировать полученное зерно и не продавать определенные виды сырья в Германию и в Италию. Более того, испанская сторона даже обязывалась способствовать, пресечению перевозок через свою территорию руды, добытой в Португалии.

Англичане брали на себя транспортировку, а оплату должны были обеспечить американские кредиты.

Серрано Суньер получил уведомление от американцев, что «многое будет зависеть от поведения Испании».

5 декабря 1940 года Гитлер на совещании с Верховным командованием вермахта принял решение просить Испанию пропустить через ее территорию германские войска.

Целью являлось взятие Гибралтара, намеченный срок — 10 января 1941 года.

В порядке дополнительного дипломатического воздействия Муссолини из Берлина было отправлено послание с просьбой: «использовать все свое влияние в Мадриде для достижения скорейшего положительного решения».

7 декабря 1940 года в Мадрид прибыл адмирал Канарис. Он встретился с Франко в этот же день, в 7.30 вечера. При беседе присутствовал начальник испанского Генштаба генерал Вигон[137].

Канарис официально предложил Испании «присоединиться к военным усилиям Рейха», позволив частям вермахта пересечь испанскую территорию на пути к Гибралтару.

Франко ответил, что Испания попросту неспособна сделать такой решительный шаг в рамках сроков, указываемых германской стороной, — слишком велики ее проблемы с продовольствием.

Он этим не ограничился и сообщил своему гостю, что дефицит зерна в стране составляет около миллиона тонн и что «английский флот, сохранивший свободу действий», в случае вступления Испании в войну, несомненно, захватит Канарские острова и все прочие владения Испании, отделенные от нее морем.

Так что речь свою Франко закончил уверением, что он всей душой на стороне Германии и Италии, но «не хочет быть бременем», для своих доблестных союзников.

В общем, это был отказ — только обставленный очень вежливо и лояльно.

В Берлине, что называется, не поверили своим глазам — там считалось, что на встрече в Андае было достигнуто принципиальное согласие. Вопрос был только в цене и в сроках. Поскольку захват Гибралтара предполагалось осуществить немецкими войсками, без всякой активной помощи Испании, то в чем же тогда дело?

Если дата начала операции — январь 1941-го — не устраивает Франко, то какая же его устроит?

Канарис получил инструкцию — срочно запросить Испанию о сроках, приемлемых для нее, — и сообщил в ответ, что этот вопрос Франко он уже задавал и ответ получил крайне неопределенный.

Уже потом, много позднее, ходило много разговоров на тему о том, что Канарис вовсе не давил на Франко, а, наоборот, всячески поощрял его сопротивление требованиям Гитлера. Происхождение таких спекуляций понятно — в 1944 году Канарис окажется вовлеченным в «заговор Штауффенбер-га», будет арестован и казнен, но во время описываемых событий, в декабре 1940-го, все еще было очень неясно.

Уж помимо всяких коварных наущений шефа абвера у Франко на руках имелись свежие факты, создававшие неопределенность: в середине ноября английская авианосная группа нанесла удар по Таранто, в ходе которого половина итальянского линейного флота оказалась выведенной из строя.

А за две недели до приезда Канариса в Мадрид состоялся еще один примечательный дипломатический визит — 25 ноября 1940 года туда прибыл В.М. Молотов с огромной делегацией советских специалистов.

Детали переговоров, скорее всего, остались для Франко неизвестны.

Но тот факт, что Уинстон Черчилль с похвальной беспристрастностью поприветствовал Молотова точно так же, как Серрано Суньера[138] — английской бомбежкой Берлина, он, несомненно, отметил.

В общем, Франко решил, что риск вступления в войну много выше даже риска германского вторжения в Испанию, и поступил соответственно.

Испания осталась нейтральной.