Гений Зла Муссолини

I

Про Ю.Б. Левитана в энциклопедии написано: «обладатель редкого по тембру и выразительности голоса» — но он был чем-то гораздо большим. Его следовало бы называть «государственным глашатаем», или, скажем, «голосом Советского Союза». В годы войны он читал по радио все военные сводки и все приказы И. Сталина, и голос Левитана был известен каждому человеку в стране.

Так вот в Италии имелся свой главный государственный диктор, Джамбаттиста Ариста (Giambattista Arista) — его называли «Голосом Ликтора»[149]. И вот в 10.45 вечера 25 июля 1943 года передачи легкой музыки по радио Рима вдруг прекратились.

Потом последовал долгий интервал, а потом «Голос Ликтора» в своей обычной, подчеркнуто спокойной и лишенной эмоций манере произнес следующее: «Его Величество Король и Император принял отставку Его Превосходительства кавалера Бенито Муссолини с его поста главы правительства, а также с постов премьер-министра и государственного секретаря и назначил главой правительства кавалера и маршала Италии Пьетро Бадольо, с возложением на него также обязанностей премьер-министра и государственного секретаря».

Потом опять последовала пауза, а потом Ариста зачитал две прокламации. Первая из них была издана от имени короля, взявшего на себя Верховное командование Вооруженными силами Италии.

Ну, она была не слишком содержательной — в тексте просто говорилось, что военная дисциплина нерушима и никакое отклонение от нее не будет терпимо.

Вторая прокламация была от имени маршала Бадольо.

Там тоже было много общих слов и еще одна фраза, в которую поначалу никто не поверил: «Война продолжается. Италия, ревниво охраняющая свои вековые традиции, остается верной данному ею слову».

Народ в Италии понял только одно — фашизму пришел конец.

На улицы высыпали огромные толпы. Понедельник 26 июля стал днем общенационального ликования. Фашистские значки, которые часом назад носили на лацканах пиджаков как символы принадлежности к правящей партии, срывались их обладателями немедленно, прямо на ходу — надо было торопиться сделать это до того, как значок сорвут окружающие.

Портреты Муссолини, развешанные повсюду, рвали и жгли, его бюсты разбивали.

Локальные отделения фашистской партии начали громить, и дома иерархов тоже оказались под угрозой — они кинулись спасаться туда, где могли надеяться на защиту, и ни одному из них не пришло в голову обратиться за защитой к властям.

Самым надежным местом в Риме им показалось германское посольство.

Там укрылись и Дино Гранди, и Джузеппе Боттаи, и даже Чиано, хотя уж ему-то, казалось бы, был прямой смысл спрятаться в Ватикане — его статус посла Королевства Италии при Святом Престоле еще не был отменен.

На защиту Муссолини не поднялась ни одна рука. 28 июля королевским декретом был распущен Большой фашистский совет. Фашистская милиция как организованная сила просто рассыпалась, а что до дивизий чернорубашечников, то они все, как одна, влились в регулярную армию и присягнули королю.

Даже дивизия «М» сделала то же самое — она стала 136-й бронетанковой дивизией «М», а через недолгое время и вовсе 136-й легионерской бронетанковой под названием «Кентавр-2»— «Centauro II». Номер 2 был выбран не случайно — дивизия «Кентавр» в составе Вооруженных сил Королевства Италия уже была. Но в мае 1943 года она капитулировала в Тунисе, так что замена пришлась кстати. А пока на улицах продолжался фестиваль. Люди в восторге кричали: «Да здравствует король!» А еще один лозунг выкрикивался еще громче: «Да здравствует армия!»

II

Правительство Бадольо и правда опиралось на вооруженные силы — в него входило семь человек в генеральских чинах, и они явно перевешивали и дипломатов, и финансистов. Проблема, однако, заключалась в том, что Италия оказалась между своими номинальными врагами и своими номинальными союзниками — и не могла ни помочь американцам, ни сопротивляться немцам.

Ее вооруженные силы были недееспособны.

Маршалу Бадольо оставалось только тянуть время и надеяться на дипломатию. Заявление о «нерушимой верности союзу» было, разумеется, проигнорировано, и поиски контакта с английским и американским руководством начались с первых же дней августа, в нескольких местах сразу — и через Ватикан, и через Мадрид, и даже через Танжер.

В конце концов о встрече удалось договориться благодаря посредничеству португальцев.

Миссию в Лиссабон отрядили немедленно — генералу Кастеллано надлежало там договориться о скорейшей высадке английских и американских войск на континентальной части Италии. Но тем временем немецкие войска эшелон за эшелоном проходили в Италию через альпийскую границу с Рейхом, — и помешать этому старый маршал был не в силах.

Уже к концу первой недели августа германское командование располагало семью новыми дивизиями, и их солдаты не сидели без дела в казармах, а занимали железнодорожные узлы, электростанции, туннели и прочие объекты, которые находили важными для себя — и все это при полном бездействии итальянцев.

Муссолини тем временем держали под замком.

Сначала его увезли в Гаэту. Потом, подумав, отправили на остров Понца. Этот островок, кстати, в его время использовался как место ссылки — там, в частности, держали некоего социалиста[150], участвовавшего в покушении на жизнь дуче.

Там, на островке Понца, 29 июля 1943 года Бенито Муссолини и встретил свое 60-летие.

Его заключение не было строгим — расписание дня зависело только от его желаний, он мог сколько угодно читать и писать, и Муссолини занялся переводом «Варварских Од» поэта Кардуччи[151] с итальянского на немецкий. Вне зависимости от понимания поэзии Кардуччи или знания немецкого, такого рода деятельность всегда успокаивала ему нервы.

По-видимому, страшное нервное напряжение, в котором он жил последнюю пару лет, сейчас его отпустило. Когда Пьетро Бадольо прислал Муссолини письмо, в котором уверял, что все принятые меры служат только одной цели — обеспечению безопасности Его Превосходительства, — дуче ответил ему без вражды, пожелал успеха и к своей подписи под ответным письмом прибавил: «Да здравствует Италия».

Может быть, Муссолини даже испытывал известное облегчение от того, что неразрешимая ситуация все-таки как-то разрешилась?

7 августа 1943 года его на военном корабле перевезли на другой островок, Ла Маддалена, расположенный неподалеку от Сардинии. По пути туда он сказал сопровождавшему его адмиралу Франческо Мауджери (Maugeri): «Если меня освободят немцы, это будет означать мое возвращение к правлению на острие гитлеровских штыков. Это было бы самым большим унижением, какому только можно меня подвергнуть».

На Ла Маддалене, однако, дуче убедился, что в Германии его не забыли. Поскольку за Муссолини сохранили право получать почтовую корреспонденцию, до него дошел подарок фюрера — роскошное издание полного собрания сочинений Ницше.

А 18 августа в небе над островком показался немецкий самолет. Помимо экипажа, на его борту был и пассажир.

Его звали Отто Скорцени.

III

Во время Тегеранской конференции, проходившей в самом конце ноября 1943 года, Черчилль сказал своим сотрудникам, что в первый раз ощутил, насколько невелико влияние Англии по сравнению с влиянием ее союзников — США и СССР.

Он даже образно сравнил русских с огромным медведем, американцев — с могучим бизоном, а англичан, с собой во главе, — с маленьким осликом. Черчилль, правда, добавил, что вот как раз маленький ослик и знает правильную дорогу и выведет на нее своих коллег, медведя и бизона, но, надо сказать, тут он ошибся.

То, что «ослик» ну никак не мог повлиять на «медведя», было очевидно с самого начала, но и американского «бизона» он никак не мог направить по пути, желательному для Великобритании, Черчилль полагал, что это происходит от недостатка воображения у американских военных.

Так вот этот «недостаток воображения» проявился гораздо раньше Тегеранской конференции, не в ноябре 1943 года, а в июле.

Черчилль узнал о падении Муссолини одновременно с итальянскими обывателями, то есть чуть ли не из газет, — британская служба перехвата просто поймала сообщение радио Рима и известила премьер-министра.

И он немедленно развил бурную деятельность.

Хотя военные действия на Сицилии не были завершены, Черчилль сразу же предложил высадку в Италии, желательно где-нибудь поближе к Риму. Главная цель — вывести Италию из войны, и сделать это надо немедленно, без всяких промедлений. Главнокомандующий союзными англо-американскими войсками генерал Эйзенхауэр был человеком вежливым, но Черчиллю ответил довольно уклончиво.

Как всегда в таких случаях, он укрылся за маской «простого солдата, выполняющего то, что ему укажут» и посоветовал пылкому британскому премьеру обратиться к кому-нибудь повыше, чем генерал Эйзенхауэр, который всего лишь скромно и безоговорочно выполняет то, что ему приказывает генерал Маршалл[152] и, через его посредство, президент Рузвельт.

Эйзенхауэр при этом знал совершенно точно, что Черчиллю откажут.

У американцев имелись свои соображения о том, как следует вести войну. Они считали, что все планы Черчилля по наступлению на Германию через Балканы или через Италию только отвлекают союзные войска от главной цели — прямого удара по Франции через Ла-Манш.

И они не хотели тратить ни времени, ни драгоценного тоннажа торговых судов на то, чтобы затевать какие-то непонятные «высадки поближе к Риму», которые не могли быть поддержаны истребительной авиацией. Это бомбардировщики могли лететь далеко — бомбежку Рима проводили американские самолеты, взлетевшие с Сицилии и с новой базы на Пантеллерии, — а у истребителей радиус действия составлял не больше 300 километров.

Самое дальнее мероприятие, на которое еще можно было пойти в Италии, состояло в высадке на юге «итальянского сапога», возле Салерно, — в этом случае истребители могли добраться до места высадки десантов, провести над ней 10 минут патрулирования — и вернуться обратно на свои аэродромы. А все остальное было «черчиллевскими фантазиями».

И переговоры с посланцем Бадольо пошли в «американском духе».

IV

Генерал Кастеллано начал с вопроса: «Каким образом Италия может скорейшим, образом перейти на сторону союзников?» А в качестве доказательства искренности и доброй воли преподнес своим собеседникам подарок: чуть ли не чемодан секретных документов, в которых были отражены все подробности расположения германских войск на территории Италии.

Ну, если у Кастеллано и была надежда, что его партнеры по переговорам растают и пойдут ему навстречу, то она была развеяна прямо сразу. Генералу было сухо сказано, что ни о каком переходе или перемирии и речи быть не может — разговор коснется только одной темы: безоговорочной капитуляции.

Кастеллано не обиделся.

Он сказал, что его страна не в том положении, чтобы спорить, и согласился и на капитуляцию, с одним-един-ственным условием — союзные войска должны как можно скорее высадиться в Италии. Лучше всего в Генуе, но если это неудобно, то пусть высадка пройдет где угодно, лишь бы только место было выбрано севернее Рима.

Надо уберечь столицу от мести германского рейха.

И пусть высадится не менее 15 дивизий, а то немцы все-таки очень сильны… Тут уже удивились американские генералы. Высадка на Сицилии, первоначальными силами в 160 тысяч человек, потребовала флотилии в добрых 3000 судов, и сделано это было с подготовленных баз в Тунисе, на относительно коротком маршруте.

Каким же образом можно передвинуть вдвое большую массу войск на вдвое более далекое расстояние с баз, наскоро устроенных в Сицилии, да еще за пределами зоны действия своих истребителей?

Объяснять все это Кастеллано сочли излишним, просто сказали, что его условие невозможно выполнить, В итоге он улетел обратно в Рим, снабженный американским радиопередатчиком и набором шифров, — предполагалось, что генерал Кастеллано обсудит все с маршалом Пьетро Бадольо и уж тогда свяжется с англо-американским командованием для более конкретных переговоров.

Времени ему дали немного — до конца августа.

1 сентября 1943 года штаб союзных войск получил кодированное сообщение из Рима, подписанное Бадольо: «Ваши условия приняты», а 2 сентября генерал Кастеллано прилетел уже не в Лиссабон, а прямо на Сицилию.

3 сентября в 4 часа дня он подписал документ о безоговорочной капитуляции Италии.

Было решено, что объявлено об этом событии будет только в день высадки англо-американских войск на континентальной части Италии, причем ни время, ни место высадки итальянцам не сообщили.

Впрочем, в порядке компенсации было сказано, что союзное командование готово высадить десант в составе американской 82-й воздушно-десантной дивизии на аэродромы где-нибудь возле Рима, чтобы помочь правительству Бадольо удержать столицу.

Дело было опасным — грузоподъемности транспортных самолетов хватало только на переброску двух батальонов за один рейс, но Кастеллано обещал всяческую помощь. Американцам было обещано, что все зенитные батареи будут молчать, что взлетные полосы аэродромов будут подсвечены и что на месте высадки десанты будут ожидать 355 заправленных грузовиков, 12 машин «Скорой помощи», снабженных перевязочным материалом и медикаментами, и организованы запасы горючего, всевозможного шанцевого инвентаря, и еще 500 рабочих и 50 переводчиков.

Он даже обещал раздобыть колючую проволоку для устройства полевых заграждений.

И вроде бы все шло к полному согласию, когда неожиданно взбунтовался командир 82-й дивизии бригадный генерал Мэтью Риджуэй. Он сказал, что не верит Кастел— лано ни на грош и что приказ он, конечно, выполнит, но следовать соглашению, заключенному без всякой разведки на месте, означает только одно — его дивизия будет напрасно принесена в жертву.

Тут уже призадумались в штабе Эйзенхауэра, и в итоге было решено послать двух офицеров связи в Рим — поглядеть своими глазами на то, что там происходит. Ну, 7 сентября 1943 года на борту итальянского корвета их туда и отправили.

До начала вторжения в заливе Салерно оставались считаные часы.

V

Одним из офицеров связи был бригадный генерал Максвел Тейлор, командовавший артиллерией 82-й дивизии. Он свободно говорил по-французски и по-испански, даже преподавал эти языки кадетам в академии Уэст-Пойнт. Имея такой багаж, он просто прочел учебник под названием «Итальянский язык в 20 уроках» и в результате действительно мог сносно изъясняться на итальянском.

Его помощником был полковник Гардинер.

Он тоже неплохо говорил по-французски, но его главным достоинством был то, что он хорошо разбирался в политике. Гардинер в течение четырех лет был губернатором штата Мэйн, и Эйзенхауэр посчитал, что если полковник Гардинер управлялся дома со строптивыми янки, то уж с итальянцами он как-нибудь разберется.

Перед прибытием в порт обоих американских офицеров хорошенько вымазали грязью, а заодно полили морской водой — они должны были выглядеть пленными, подобранными с обломков упавшего в море самолета.

В таком виде их погрузили в штабной автомобиль командующего базой, а потом, на глухой дороге в окрестностях порта, пересадили в машину «Скорой помощи».

Наконец в 8.30 вечера они оказались в Палаццо Капра-ра в центре Рима.

Это здание служило штаб-квартирой Военного министерства Италии, и уж там-то американцев встретили как дорогих гостей. Официанты, одетые в ливреи с серебряными пуговицами, живо сервировали для них стол — с посудой из серебра и угощением в виде котлет из телятины, консоме и французских блинчиков а-ля-Сюзетт.[153]

Что сказать — это был приятный сюрприз.

В штабе Эйзенхауэра кормили сытно, но куда менее изысканно — все военнослужащие американской армии вне зависимости от ранга столовались по одному и тому же пищевому довольствию, и обычной едой был, скажем, морковный суп и кусок консервированного мяса поверх слоя хорошо отваренного маиса.

Но вот беседа с генералом Джакомо Карбони, командующим римским гарнизоном, оказалась куда менее отрадной. Он сказал, что неподалеку от Рима на побережье Тирренского моря стоят лагерем 12 тысяч немецких парашютистов, а с севера столице угрожает 3-я танковая дивизия вермахта, в которой, вместе с зенитными частями и прочими вспомогательными подразделениями, имеется 200 танков и 24 тысячи солдат.

А четыре дивизии генерала Карбони не имеют ни транспорта, ни боеприпасов — на некоторых батареях всего по 20 снарядов на орудие.

Так что против немецкого удара гарнизон Рима продержится разве что несколько часов.

Сказанное Карбони подтвердил и маршал Бадольо. Более того, он добавил, что похожее положение не только в Риме, но и повсюду: «Предположим, вы высадитесь где-нибудь на юге. Ну, скажем, в Салерно. Так вот и там у вас будет много затруднений».

В общем, получалось нехорошо. Мало того, что воздушный десант 82-й дивизии следовало срочно отменять, так в придачу к этому получалось, что итальянцы знают о месте высадки с моря.

А если так, то о нем известно и германскому командованию.

«Кого вы боитесь больше? — спросил Тейлор. — Нас или немцев?»

Маршал не ответил ему ничего определенного, но сказал, что объявить о капитуляции он не сможет — Рим в этом случае будет немедленно атакован. Он просил Тейлора передать генералу Эйзенхауэру, что очень сожалеет, но сделать ничего не может. Тейлор отказался передавать такое сообщение, — и тут пригодился политический опыт Гардинера. Он предложил маршалу Бадольо написать Эйзенхауэру — письменный документ все-таки не устное заявление.

Бадольо подумал и согласился. Он написал одну-единственную фразу: «Немедленное перемирие более невозможно».

Его гости визировали документ датой — 8 сентября 1943 года, в 1.30 после полуночи — и удалились. В отведенных им апартаментх в Палаццо Капрара они посовещались, отослали срочную радиограмму в штаб Эйзенхауэра, и после этого их все в той же машине «Скорой помощи» отвезли на аэродром.

Итальянский транспортник с ними на борту взлетел и повернул в сторону Сицилии.

VI

Впоследствии было много разговоров о том, что случилось с Италией в сентябре 1943 года. Когда случается беда, то потом непременно ищут виноватого — ив числе виноватых называли, например, Черчилля. Он действительно думал, что наилучшим способом атаковать Германию был бы удар с юга, в частности, через Италию, но у него были для этого веские основания.

Скажем, он полагал, что крах режима Муссолини позволит союзникам уже к осени 1943-го прорваться к австрийской границе.

Было много обвинений и против образа действий американского командования.

Говорилось, что можно было не полагаться на грубую силу, а каким-то сложным образом «вызвать к жизни здоровые силы итальянского народа».

Обвинение это, пожалуй, несправедливо.

Эйзенхауэр получил «письмо Бадольо» в тот момент, когда огромный маховик вторжения был уже раскручен — гигантская армада в 600 с лишним кораблей была уже в море, на подходе к местам, намеченным для высадки, и останавливать ее было поздно.

Ему еще повезло, что высадку воздушных десантов 82-й дивизии успели все-таки остановить — как оказалось, сигнал об отмене операции в ее штабе не был получен вовремя, и первые самолеты уже шли было на взлет.

Но остановка десанта на Рим была единственным отклонением от плана. А все остальное пошло так, как и было запланировано: 8 сентября 1943 года, ровно в 6.30 вечера, Эйзенхауэр лично зачитал по радио сообщение о безоговорочной капитуляции Италии.

В Риме в это же время должны были сделать такое же заявление, но тем не менее сперва его не сделали. Ба-дольо сам обращения Эйзенхауэра не слышал — он узнал о нем из телеграфного сообщения агентства «Рейтер». После мучительных колебаний король Виктор Эммануил и его премьер все-таки решили, что менять стороны еще раз и переходить обратно на сторону рейха уже поздно.

В 7.45 вечера радио Рима подтвердило — Италия капитулирует.

Немецкие войска отреагировали на это сообщение без всякого промедления — они вошли в Рим и с севера, и с запада и начали аресты по заранее подготовленным спискам. Ну, короля они не поймали — и он, и Пьетро Ба-дольо успели убраться из города. Конвой, составленный из их автомашин, помчался в совершенно неожиданную сторону — на восток, к порту Пескара на Адриатическом побережье. Там они погрузились на корабль итальянского военного флота и отправились дальше — на юг, в Бриндизи.

Итальянские вооруженные силы общим числом в 1700 военнослужащих оказались полностью лишенными и руководства, и управления. Король и глава правительства Италии попросту исчезли, в Риме немецкие солдаты ловили итальянских генералов. Палаццо Капрара, где меньше суток назад так любезно принимали американских гостей, было покинуто — ив такой суматохе, конечно, никому и в голову не пришло связаться с отелем «Кампо Императоре», расположенным в Гран-Сассо, в горах.

Отель стоял в очень уединенном месте — добраться к нему можно было только на фуникулере.

Потому-то его и выбрали — полет немецкого самолета над островком у Сардинии, где держали в заключении Муссолини, внушил мысль, что островок все-таки недостаточно надежен.

Ну, а до «Кампо Императоре», как заверили Бадольо, смог бы добраться разве только дьявол.