Гений Зла Муссолини

I

15 июля 1944 года дуче специальным поездом отправился в Германию. Он взял с собой старшего сына, Витторио, и маршала Грациани. Путешествие шло негладко — один раз поезду пришлось остановиться прямо в поле. Пассажиры оставили вагоны и попрятались по канавам.

Высоко в небе над ними, двигаясь на север, к Альпам, плыла армада американских «Летающих крепостей», поэтому, согласно инструкциям по гражданской обороне, весь двигающийся транспорт должен был останавливаться.

Тяжелые бомбардировщики, конечно, поезда не бомбили — они целились в объекты покрупнее, но вот истребители их эскорта могли атаковать даже отдельные грузовики, так что лучше было не искушать судьбу.

Муссолини ехал в Германию не просто так.

После вторжения союзников в Нормандию итальянский фронт сильно понизился в значении и для Рейха, и для его противников, и дуче надеялся использовать его для обретения большей самостоятельности. В Германии как раз заканчивалось формирование новых итальянских дивизий — возможно, их появление на фронте придаст ему больше веса в глазах фюрера?

Ну, и Муссолини «проинспектировал» свои войска.

Он, конечно, произнес речь. В ней говорилось, что «для нас, фашистов, открыта только одна дорога — дорога чести, — и она ведет нас вперед». Все четыре дивизии — «Литторио», «Италия», «Монте Роза» и «Сан-Марко» — встретили вождя аплодисментами и приветственными кликами.

Его это очень подбодрило.

Все было, как прежде, и можно было забыть на какое-то время и унижения, и остановку поезда, и необходимость прятаться в придорожной канаве.

И поезд дуче не задержался в Баварии, а двинулся дальше, на восток. Его ждали в Ставке фюрера в Восточной Пруссии, куда поезд и шел. Пунктом его назначения была существовавшая только в воображении железнодорожная станция «Гёрлитц» — («Goerlizte»)[156] — маленький полустанок неподалеку от Вольфшанце, где Муссолини должны были ожидать встречающие его лица.

Но, тут поезд опять встал, на этот раз без всякой видимой причины..

И стоял он довольно долго. А когда наконец двинулся вперед, то пошел очень медленно. А потом был отдан приказ — все окна всех купе, вне зависимости от ранга пассажиров, должны были быть закрыты специальными шторами, не пропускающими света.

Эсэсовский персонал выглядел очень встревоженным.

Наконец поезд остановился. На часах было 4.00 дня, дата прибытия — 20 июля 1944 года, а на перроне стояли не только Риббентроп, Борман и Гиммлер, но и сам фюрер.

«Дуче, — сказал он, — я оказался жертвой покушения».

II

Бомба, заложенная в Вольфшанце Клаусом фон Шта-уффенбергом, взорвалась в 12.40 дня, и Гитлер в живых остался только чудом. Если бы совещание проходило в бункере, как обычно, то никто из присутствующих не уцелел бы, всех убило бы взрывной волной.

Но в силу случайности в этот раз все было устроено в легоньком сооружении, и не под землей, а на поверхности, и в результате дощатые стены и крыша разлетелись во все стороны, и энергия взрыва в основном ушла в окружающее пространство.

Да еще и портфель Штауффенберга, в котором лежала бомба, в последнюю минуту передвинули, и фюрер оказался защищен дубовой перегородкой — частью массивного стола, предназначенного для конференций. В результате Гитлер остался жив, отделавшись порванной ушной перепонкой и незначительными ранениями.

Но, конечно, он был потрясен.

Потрясен был и Муссолини. Ему показали то, что осталось от взорванного сооружения — а осталось от него немного. Спасение Гитлера выглядело невозможным — но оно случилось. Казалось, что какая-то тайная сила сберегла фюрера, его мистическая вера в свое таинственное предназначение оправдалась еще раз.

«То, что случилось сегодня, — сказал Гитлер — «пророчит будущее. Наше великое дело восторжествует».

И Муссолини ответил ему, что, после того, что он увидел своими глазами, он уверен в победе, великое дело фашизма НЕ потерпит поражения — это невозможно.

И может быть, он даже когда-то верил в это — по крайней мере, верил какое-то время. Но вера его очень скоро сильно поколебалась. Вплоть до 20 июля 1944 года руководство рейха в его глазах представляло собой гранитную стену, и вот сейчас стена пошла трещинами.

Риббентроп и Геринг кричали друг на друга, совершенно не стесняясь присутствия итальянской делегации. Гросс-адмирал Карл Дёниц, не обращаясь ни к кому лично, обвинил люфтваффе в некомпетентности. Гитлер вдруг сорвался в истерику и закричал, что сгноит жен и детей заговорщиков в концлагерях.

А потом вдруг обернулся к дуче и сказал ему, что его вера в их дружбу нерушима.

И без всяких споров согласился передать в распоряжение Муссолини две из четырех новых итальянских дивизий — если его друг думает, что они принесут ему пользу в Италии, пусть он их забирает.

Поезд Муссолини отбыл в 7.00 вечера все того же знаменательного дня, 20 июля 1944-го. Фюрер провожал его лично и на прощание шепотом предупредил посла рейха в Италии о «необходимости соблюдать осторожность».

Об осторожности думал и Муссолини.

Раз уж изменники завелись даже в Германии, чего же он должен ожидать дома, среди своих бывших соратников? По пути следования поезда к нему поступали сведения о новом продвижении союзников, теперь уже в Тоскане.

Следовало беспокоиться за Флоренцию.

III

То, что Флоренция пала уже 11 августа 1944-го, никого особо, не удивило. Но вот то, что немедленно после вхождения во Флоренцию союзных войск мэром города стал социалист, в окружении Муссолини рассматривали как знак еще более тревожный, чем даже потеря территории.

Готская линия[157] — пока еще держалась, но надо было думать о будущем.

И, судя по всему, получалось, что подполье очень активизировалось и что забастовки или даже восстания могут последовать очень быстро. Особенно ненадежно в этом смысле выглядели Турин и Милан.

На совещании Муссолини с Алессандро Паволини, секретарем новой фашистской партии, было решено устроить «Альпийский редут» — как последнее убежище. Была надежда продержаться там какое-то время, по крайней мере до весны 1945-го, а пока следовало сокрушить партизан, расплодившихся повсюду. У Паволини были для этого определенные возможности. Ему — по крайней мере теоретически — подчинялись «черные бригады».

Противопартизанское наступление имело некоторый успех.

Из-за переноса центра сражения на Западном фронте во Францию союзное командование утратило интерес к поддержке партизанского движения, да и столкновения английских войск с партизанами в совершенно другом месте — в Греции — тоже добавили английскому командованию скептицизма в отношении поддержки кишащего коммунистами подполья. Парашютные сбросы оружия партизанам резко сократились.

Все это в сумме принесло определенные плоды, и в декабре 1944-го Муссолини смог выступить в Милане с речью, в которой были ноты оптимизма:

«Товарищи, идея фашизма не может быть разрушена! Наша вера в победу абсолютна. Миллионы итальянцев с 1922 по 1939 год жили во время, которое можно назвать Эпосом Отечества! Эти итальянцы все еще существуют, и их вера крепка, как никогда, и они готовы сплотить свои ряды, и возобновить свой марш, и отвоевать то, что было потеряно!».

Он поговорил еще и об Англии, которая уже побита, потому что русские войска стоят на Висле, и про героических греческих партизан, отважно сражающихся с англичанами, и про новое чудо-оружие рейха, которое вот-вот вступит в строй и сразу поменяет все, и о великих победах Японии на Тихом океане[158].

Толпа, как положено, рукоплескала.

Муссолини мог надеяться, что ему удастся пережить эту зиму. К тому же был проведен удачный пропагандистский ход, направленный против подполья: распространили памфлет с описанием августовского восстания в Варшаве. Устроенная там немцами бойня была показана во всех деталях и с фотографиями руин, заваленных телами убитых.

Смысл публикации сводился к тому, что вот что бывает с людьми, возлагавшими свои надежды на Лондон, Москву и Вашингтон… Надо сказать, выглядело это убедительно. Ну, а на следующий день после блестящей речи дуче от 16 декабря 1944 года пришло сообщение из Берлина.

Германские войска начали наступление на Западном фронте, в Арденнах.

IV

В первый день нового, 1945 года в Милане случилось экстраординарное происшествие — во все крупные кинотеатры города одновременно, в 7.00 вечера, как раз к началу первого вечернего сеанса, ворвались люди в масках, наставили на публику дула автоматов и призвали присоединиться к Сопротивлению.

Через несколько дней то же самое случилось в Театре Гольдони в Венеции.

В зале сидели чины и итальянской, и германской полиции, и никто из них не осмелился и шевельнуться. Потому что, если исходить из общих соображений, они знали, что обстановка на фронтах очень не радовала, немецкое наступление провалилось, да и русские уже вели бои на собственной территории Германии.

А если смотреть на то, что происходит «здесь и сейчас», то было понятно, что пристрелить их могут в любую минуту, и даже непонятно, почему этого, собственно, не делают?

Вот как раз этот момент — почему не стреляют — дуче понимал очень хорошо.

Подполью совершенно не нужна была бойня в театрах — вся акция была прекрасно продуманным пропагандистским шагом, яркой демонстрацией бессилия режима. Муссолини попытался придумать что-нибудь в ответ — и додумался только до того, чтобы торжественно отметить седьмую годовщину смерти Габриэле д’Аннунцио.

Но эффекта не получилось.

Конечно, можно было собрать местную чернорубашечную милицию, произнести перед ней нечто пламенное о «Великом Команданте, имя которого не умрет до тех пор, пока в сердце Средиземноморья существует полуостров, называемый Италия» — но риторика слушателей как-то уже не захватывала.

Жажда спасения была единственным предметом, соединявшим публику и оратора.

Бенито Муссолини считал Гитлера «мистиком, вставшим во главе великого народа». Слово «мистик» предполагало сопряженную с фанатизмом веру в нечто сверхъестественное и готовность сражаться до конца, и пожертвовать в этой борьбе жизнью, но Муссолини-то был не мистиком, а очень земным человеком, никаким фанатизмом не опьяненным. И он был вполне в состоянии трезво поглядеть на вещи и знал, конечно, что конец подходит неотвратимо.

Но все-таки дуче хотел жить — и надеялся выкрутиться.

Тут даже наметился некий конкретный канал — генерал СС Карл Вольф.

О таинственных делах генерала Муссолини мог только догадываться: тот изо всех сил пытался договориться с союзниками о приемлемых условиях сдачи. Но кое-что дуче знал, потому что, хотя переговоры велись через Швейцарию, в качестве «поручителя в доброй воле генерала Вольфа» выступал кардинал Ильдефонсо Шустер, архиепископ Миланский, и это через него Вольф по просьбе союзников освободил из тюрьмы нужного им человека.

В общем, Муссолини поговорил с архиепископом, тот посоветовал ему поговорить с генералом Вольфом, и в итоге они действительно встретились и поговорили.

Ничего конкретного Карл Вольф своему собеседнику не сказал и никакими связями не поделился, но заметил, что для торга надо иметь что-то, что можно продать.

У дуче нет ни вооруженных сил, ни собственной территории — но если нажать на «социализацию режима», то союзники, может быть, и примут отказ от такой политики как плату[159].

Уж Социальная Республика в Северной Италии им будет решительно ни к чему.

V

Воистину утопающий хватается и за соломинку. Вроде бы совершенно очевидно дикую идею построения социализма в Республике Сало действительно попытались осуществить — в конце января 1945 года создали специальное Министерство труда, посредством которого начали «передачу предприятий под рабочий контроль».

Отклик получился хуже некуда — из 29 229 рабочих и служащих заводов FIAT в Турине на выборах в совет проголосовало 274 человека — меньше 1 % от общего числа «избирателей»[160].

7 марта 1945 года Муссолини произнес яркую речь. Слушали его офицеры «черных бригад» и, согласно газетным отчетам, нашли ее совершенно прекрасной. Дуче и сам был доволен — все 400 человек, что были в аудитории, выразили полную готовность «защищать долину реки По до последней капли крови, шаг за шагом и дом за домом».

Как раз в этот день, 7 марта 1945 года, англо-американские войска под командованием Эйзенхауэра перешли Рейн, а русские продвинули свои позиции так, что их теперь отделяло от Берлина не больше 100 километров.

Партизанская война в Северной Италии усилилась. По оценкам ведомства Карла Вольфа, в отрядах, формируемых самыми разными партиями — от коммунистической и до народно-католической, — числилось уже около 200 тысяч человек.

И их было бы вдвое больше, если бы не нехватка оружия.

В общем, меньше чем через неделю после своей «блестящей речи» о героическом сопротивлении Муссолини приехал в Милан, и его сын вручил там кардиналу Шустеру документ под названием «Предложения Главы Государства о начале переговоров».

Содержание этого документа, надо сказать, было поистине поразительным. Сначала едва ли не буква в букву повторялся тот бред, который наличествовал в речи от 7 марта — всякие там лозунги насчет обороны долины реки По до последней капли крови и готовности сражаться за каждый дом и за каждый камень, — а потом шло предложение о немедленной сдаче с одним-единственным условием: капитуляция будет сделана только перед войсками союзников.

Англо-американские войска не встретят со стороны фашистов ни малейшего сопротивления, но они должны пообещать не пустить в Северную Италию ни королевские войска, ни карабинеров, ни — пуще всего — никаких партизан, будь они хоть коммунисты, хоть католики.

И еще дуче хотел знать, что же уготовано членам его правительства и людям, занимавшим важные посты в Социальной Республике, и даже перечислял возможные альтернативы: «Арест? Ссылка? Концентрационный лагерь?».

В списке было одно упущение, которое прямо-таки бросалось в глаза своим отсутствием: «Смертная казнь».

VI

Никакого ответа от союзников Муссолини не дождался, но примерно через три недели после его «предложения», 9 апреля 1945 года, в Италии началось их новое наступление, а сопровождалось оно общей забастовкой на железных дорогах по всей долине реки По, которую фашисты как бы собирались защищать. Забастовка была поддержана всеми партиями, и было заявлено: «Места работы становятся центрами национального восстания».

11 апреля 1945-го американские войска вышли на Эльбу, еще через два дня стало известно, что пала Вена, 16 апреля за ней последовал Нюрнберг, нацистская столица рейха, — в общем, надеяться было уже не на что.

Муссолини оставил свою резиденцию и срочно уехал в Милан.

21 апреля союзные войска вошли в Болонью, 25-го — перешли реку По. В этот же день объединенный комитет всех партий итальянского Сопротивления принял декрет, в который входила так называемая 5-я статья: фашистского правительства и иерархи фашистской партии, виновные в разрушении свободы, создании тиранического режима, приведшего страну к катастрофе, должны быть наказаны смертью или, в не столь серьезных случаях, каторжными работами».

Что интересно, так это то, что в этот же день комитет согласился на встречу с Муссолини в резиденции архиепископа Миланского.

И встреча действительно состоялась.

Дуче было предложено безоговорочно сдаться, без всяких гарантий даже в отношении его личной безопасности, и он тем не менее не отверг предложения сразу же, а сказал, что ему нужно подумать.

Он подумал — и решил, что нужно бежать.

25 апреля 1945 года колонна, состоявшая из десятка автомобилей, двинулась из Милана на север, по направлению к Альпам. Примерно через час они добрались до префектуры Комо — там был устроен лагерь фашистской милиции.

Предположительно к префектуре должен был подойти и Паволини во главе 5000 вооруженных людей — но он так и не появился. Муссолини ждал его до 3.00 утра следующего дня и отправился дальше, успев только черкнуть жене короткое письмецо:

Письмо подписано красным карандашом и датировано — 25 апреля 1945, XXIII год фашистской эры.

Тут нужны некоторые комментарии.

Вальтеллина (ит. Valtellina, нем. Veltlin) — долина в Италии, на самом севере страны. По ней можно было попасть из габсбургских владений в Италии в габсбургские владения в Германии, и во время Тридцатилетней войны, при кардинале Ришелье, за этот путь жестоко сражались. Сражения того века уже давно отшумели, но и сейчас Вальтеллина могла послужить путем в пределы рейха.

По-видимому, туда Муссолини и направлялся, в сторону швейцарской границы.

VII

Автомашины, однако, не доехали до нее, а остановились в деревеньке Грандола. Почему — неизвестно. Может быть, Муссолини все-таки надеялся на встречу с Па-волини и его отрядом — отсутствие вооруженного охранения дуче очень тревожило.

Как бы то ни было, кортеж остановился.

А пока суд да дело, две машины все-таки отправились к границе, до нее уже было рукой подать. Где-то через час один из уехавших вернулся — и не на машине, а бегом. Как оказалось, итальянская пограничная стража на пропускном пункте поменяла стороны и арестовала пытавшихся переехать границу фашистов — они не смогли добраться даже до патрульной линии швейцарских пограничников.

Что оставалось делать?

Вплоть до Грандолы за Муссолини его ближние держались, как за спасательный круг. К его каравану, например, прибилась роскошная машина марки «Альфа-Ромео», в которой ехали Кларетта Петаччи, ее брат, Марчелло Петаччи, да еще и его подруга с двумя детьми.

И чуть ли не вместе с ними прибыл наконец и Алессандро Паволини. Вот только приехал он один, не только без своего пятитысячного отряда, но даже и без охраны. Вооруженные силы Социальной Республики Италии свелись к одному броневику и паре дюжин членов фашистской милиции.

Остальные «солдаты дуче» разбежались, с ним оставались только иерархи.

Луч надежды блеснул рано утром 27 апреля — на дороге показался целый конвой из 28 немецких грузовиков, нагруженных солдатами вермахта. Они тоже двигались к границе, безразлично к какой — германской или швейцарской, лишь бы уйти подальше. Но эти беглецы не были толпой мародеров, а оставались военной частью.

Их грузовики ощетинились пулеметами, в случае необходимости солдаты были готовы драться.

Конвоем командовал капитан люфтваффе, и итальянцы кинулись к нему, как к спасителю. Он оказался добродушным человеком и позволил было кортежу Муссолини следовать за собой, но ехать им пришлось недолго. Около местечка под названием Донго колонну остановил блокпост, дорога была перекрыта партизанами.

Капитан начал переговоры.

Ну, ему было сказано, что «у бойцов 52-й Гарибальдий-ской бригады» нет претензий ни к нему, ни к солдатам, находящимся под его командой, — они могут следовать в своих грузовиках и дальше. Вреда им не причинят. Но итальянские машины конвоя останутся в Италии, и все итальянцы должны сдаться.

И что партизаны на всякий случай проверят документы и у немцев, а то мало ли что?

Капитан сказал, что ему нужно «подумать и посоветоваться со своими офицерами», и вернулся к конвою. С блокпоста было видно, что говорит капитан вовсе не с офицерами, а с группой мужчин, одетых в штатское.

Тем временем к партизанам подошел крестьянин из другой придорожной деревеньки и сообщил, что с конвоем следуют какие-то важные министры Республики Сало. И добавил, что сведения у него самые точные — двое, пару часов назад отбившиеся от конвоя, уже сдались, и одного из них зовут Бомбаччи.

А между тем завершил свое совещание и капитан — он повернулся в сторону блокпоста и сказал, что условия принимаются. Немецкие грузовики медленно тронулись с места.

Итальянские машины остались на дороге.

VIII

Из трудной ситуации можно попробовать выбраться или силой, или дипломатией, и первой попробовали дипломатию. Броневик сдвинулся с места, и, когда он подошел к блокпосту, из люка высунулся человек и закричал, что просит не мешать ему выполнить его долг патриота. Он и его товарищи собираются «защищать Триест от югославов», так к чему же перекрывать им дорогу?

Красноречивого оратора звали Франческо Мариа Бар-раку, и Муссолини после установления нового режима в Республике Сало назначил его секретарем Президентского совета как раз за красноречие.

Трудно сказать, какой заряд риторики смог бы помочь ему в данном случае, но начало он выбрал неудачное. Как-никак Триест был расположен на Адриатике, более или менее на пути из Венеции на северо-восток, а блокпост стоял в прегорьях Альп, чуть ли не на самой границе с Швейцарией, и дорога шла не на северо-восток, а на северо-запад.

Дипломатия не помогла, и тогда попробовали силу.

Броневик пошел на прорыв, почти немедленно получил под колеса противотанковую гранату и завалился набок. Оттуда посыпались оглушенные люди, которых немедленно перехватали. Одному, правда, удалось уйти — он сумел откатиться в канаву, незамеченным отползти в сторону и уж дальше пуститься бежать. Это был Алессандро Паволини. За ним отрядили погоню…

Остальные сдались без сопротивления.

Их обыскали, переписали имена — но Муссолини не нашли. Тем временем в деревне обыскивали немецкие грузовики. У каждого солдата проверяли документы, но еще до конца полной проверки одному из партизан почудилось, что он видел в крытом кузове одной из машин дуче, одетого в немецкую шинель.

Партизан проявил себя дисциплинированным бойцом-гарибальдистом — сам он в грузовик не полез, а пошел и доложил о своих подозрениях комиссару бригады. Тот пошел поглядеть — и действительно обнаружил, что в самом темном углу, у самой кабины, в кузове свернулся какой-то человек в шинели с поднятым воротником и в надвинутой на брови каске.

Его вытащили на свет, сняли каску — и действительно, это оказался Бенито Муссолини. Он пребывал в полном ступоре, не мог ни ходить, ни даже стоять, так что в мэрию деревеньки Донго его буквально приволокли.

Мэр сказал, что бояться нечего, вреда ему не причинят.

Тут в первый раз после поимки дуче обнаружил признаки жизни. Он ответил, что уверен в этом, потому что знает, что жители Донго отличаются щедростью.

Тем временем в мэрию загнали и иерархов партии, взятых из оставленных на дороге автомашин. Муссолини обменялся с ними несколькими словами — его, по-видимому, к этому времени страх немного отпустил. Дуче было объявлено, что он находится под арестом, и то же самое сказали и иерархам. Ближе к вечеру привели и Па-волини. Он был ранен, еле держался на ногах, но, увидев Муссолини, вскинул руку в римском салюте.

Арестованных так и держали в здании мэрии — у партизан шло совещание.

IX

Ни к какому определенному решению они так и не пришли. Муссолини все твердил, что во всем виноваты немцы и что у него есть при себе документальные доказательства на этот счет, но документы партизанам показались неинтересными. Куда больше их заинтересовали английские фунты, найденные в том же мешке, что и бумаги, и сертификаты швейцарских банков на очень приличную сумму.

В общем, после наступления темноты арестованных начали увозить из Донго, чтобы где-нибудь перепрятать. Считалось, что держать их в том же месте, где они были пойманы, недостаточно надежно с точки зрения безопасности.

К арестованным присоединили и Марчелло Петач-чи — он уверял, что его нельзя задерживать, потому что он консул Испании в Милане, — и его сестру, Кларет-ту. Муссолини сказали об этом, он попросил передать его подруге привет, и ей по ее настойчивой просьбе позволили присоединиться к дуче.

Теперь их содержали вместе.

Тем временем вести о захвате дуче достигли Милана. Партизаны, захватившие его, принадлежали к крайне левому крылу подполья, их командование было сплошь коммунистическим. И ему было известно, что в Милан уже прибыл штабной офицер американской армии для розысков как Муссолини, так и членов верховного руководства фашистской партии Италии.

Капитан Даддарио — как звали офицера — свободно говорил по-итальянски, имел при себе и конвой, и неограниченные полномочия и уже успел связаться с маршалом Родольфо Грациани, который был просто счастлив сдаться ему в плен.

Поэтому было решено, что «судьбу Муссолини должны решить сами итальянцы», — ив Донго из Милана был срочно направлен некий «полковник Валерио».

Кто это такой, в точности неизвестно и по сей день.

Вообще-то считается, что это был Вальтер Аудизио. Родители в силу каких-то причин нарекли своего сына Вальтером, на немецкий манер. В школе он хорошо учился, а свою взрослую жизнь начинал шляпником на фабрике Борсалино. В силу прекрасных способностей Аудизио очень быстро выбился в бухгалтеры, но в 1934 году его деятельности на этом поприще пришел конец.

OVRA обнаружила, что Вальтер Аудизио — член антифашистской подпольной группы. По заведенному обычаю его не посадили в тюрьму, а сослали на пять лет, и из ссылки он вышел вроде бы исправившимся. Во всяком случае, работал в местных органах гражданской администрации и под подозрением больше не состоял.

Однако вскоре после свержения Муссолини в июле 1943 года он начал организацию подпольных групп, вступил в компартию Италии и к январю 1945 года считался в Милане довольно значительной фигурой, где был известен как «полковник Валерио». Все это известно довольно достоверно, но именно на псевдониме достоверность и кончается. Потому что «полковником Валерио» одно время назывался и Луиджи Лонго, один из виднейших коммунистов Италии и, как командир «гарибальдийских бригад», прямой начальник Вальтера Аудизио.

И он отдал ему приказ: немедленно выехать в Донго и «решить вопрос».

И есть версия, согласно которой Луиджи Лонго не ограничился тем, что дал приказ на решение вопроса, а поехал в Донго сам, чтобы уж быть уверенным до конца, что все сделано как надо.

Ну, а дальше «полковник Валерио» — кем бы он ни был — действовал быстро.

Он выехал из Милана рано утром 28 апреля 1945 года, еще затемно. С ним был надежный конвой из пятнадцати хорошо вооруженных и не раз проверенных людей.

Он приехал в Донго, выяснил в штабе бригады гарибальдийцев место, где держали Муссолини, и, не слушая никаких возражений, поехал прямо туда. Дуче и Кларет-та Петаччи жили в обычном крестьянском доме — под охраной, конечно, но содержали их хорошо, дали поесть и отдохнуть и не разлучали, ночь на 28 апреля 1945-го они провели вместе.

«Полковник Валерио» подъехал к их дому, сказал Муссолини, что «приехал его освободить», посадил в машину и его, и Кларетту, отвез на некоторое расстояние, остановился и сказал, что «комедия окончена». Муссолини прислонили к стене, и под истерические крики Клары Петаччи «полковник» убил его автоматной очередью. Второй очередью он убил и ее. После этого у трупов оставили двух часовых, а «машина повернула в Донго.

Надо было торопиться — по плану следовало прикончить и всех остальных.