Железо и кровь. Франко-германская война

Глава 6 Москва — Иерусалим

Первые поражения не нанесли фатального урона французской армии. Куда более тяжелыми были их как внешне-, так и внутриполитические последствия. Во-первых, потенциальные союзники Франции еще больше укрепились в стремлении придерживаться нейтралитета. Это позволило пруссакам в первых числах августа начать переброску на театр военных действий трех оставленных в резерве корпусов.

Во-вторых, в Париже сводки с театра боевых действий вызвали бурю возмущения. 9 августа пало министерство Оливье; новым главой правительства стал генерал де Монтобан, получивший в 1860 г. титул графа Паликао за свои военные успехи в войне против Китая. Было провозглашено принятие экстренных мер, включавших в себя призыв под знамена 450 тысяч человек и немедленное формирование 12-го и 13-го корпусов. Планы десантной операции были сданы в архив, морская пехота направлялась на усиление сухопутной армии.

В Меце известия о поражениях 6 августа были получены в тот момент, когда император планировал сосредоточить силы и стремительно обрушиться на одну из германских армий. Услышав неприятные новости, тяжело больной Наполеон III впал в депрессию и фактически переложил ответственность на своих командиров, совершенно не готовых к тому, чтобы принять подобный груз. Штаб армии не мог в полной мере стать центром решений, он попросту не имел полной картины: значительная часть важнейшей информации, ряд донесений командиров и разного рода секретных агентов по-прежнему шли в обход него к императору. Многие распоряжения и доклады отдавались и принимались последним устно и никак не фиксировались[282]. В критический момент наверху возник «вакуум власти», имевший фатальные последствия. Командиры корпусов не понимали, от кого они должны ждать приказов — от Базена или от Наполеона III.

Было очевидно, что армию необходимо сконцентрировать; однако движение корпусов Мак-Магона напрямую к Мецу, перед носом у наступавших немцев, было слишком рискованным. Более реалистично выглядело отступление обеих армий на запад, в район Шалона — однако с политической точки зрения этот отход был чреват новыми потрясениями в столице. Поэтому император отменил уже принятое решение об отступлении из Меца, что привело к новой неразберихе. В результате поспешного отхода к 9 августа четыре корпуса левого крыла французской армии оказались сосредоточены в районе Меца, представлявшего собой сильную крепость, окруженную кольцом фортов и располагавшую большими запасами. Сюда же из района Шалона был переброшен 6-й корпус. Для этих сил Мец играл роль своеобразного магнита: сильная крепость предоставляла надежное убежище, а сосредоточенные в ней большие запасы военного имущества при отступлении пришлось бы оставить.

Германское командование также должно было принять новые решения. Еще 4 августа Мольтке предполагал, что французы займут жесткую оборону на рубеже реки Саар[283]. Теперь он считал, что противник попытается объединить свои силы для решающего сражения в глубине французской территории, в районе Сарребура[284]. Вскоре, однако, выяснилось, что это не соответствует действительности; более вероятным стал казаться отход противника за Мозель.

Однако организовать немедленное наступление не получилось. Сначала следовало завершить развертывание 1-й и 2-й армий на рубеже Саара — задача, на решение которой ушло несколько дней. Только 9 августа Мольтке отдал приказ германским армиям о возобновлении наступления. 3-я армия должна была двигаться на запад, в направлении Нанси, преследуя части Мак-Магона. 1-я и 2-я армии должны были двинуться в южном направлении и установить контакт с 3-й армией; следовало не допускать дальнейшего пересечения их маршрутов[285].

Однако добиться строгого исполнения приказов было непростой задачей, учитывая, что Штайнмец демонстрировал все меньше желания прислушиваться к Мольтке. Шеф Большого генерального штаба вынужден был неоднократно напоминать командующему 1-й армией о необходимости своевременно докладывать о своих действиях. «Я боюсь, старый Штайнмец не останется надолго на своем посту, — писал генерал-интендант армии Штош в дневнике 11 августа. — Вчера я прискакал в Фёльклинген, потому что он хотел поговорить со мной. Его там не было, и никто не знал, где он. На него все жалуются, что он не слушает никого, уклоняется от общения с вышестоящими инстанциями и хочет все делать в соответствии с тем, что подсказывает ему своенравное старческое слабоумие. Начальник его штаба Шперлинг из-за этого в таком отчаянии, что боится не выдержать подобного положения дел чисто физически»[286]. В тот же день Мольтке устроил Штайнмецу в письменном виде настоящую выволочку, в резкой форме потребовав оперативно докладывать о своих действиях и прекратить наконец использование дорог, предназначенных для 2-й армии[287].

«Дорога от Саарбрюккена до окрестностей Меца, — писал Кречман, — представляла нам свидетельство поспешного отступления деморализованной армии. Повсюду укрепления, в стенах домов сделаны амбразуры — есть намерение сражаться, но ни одной реальной попытки не сделано. (…) Мы каждый день ждали сражения и все время обманывались в своих ожиданиях»[288]. 11 августа прусские разведывательные дозоры смогли наконец приблизительно установить местонахождение армии Базена, корпуса которой стояли вдоль реки Нид восточнее Меца. Фридрих Карл увидел перспективу решающего сражения на этом рубеже и отправил Мольтке послание, предлагая сковать левый фланг противника силами 1-й армии, а корпусами 2-й армии охватить правый фланг и тем самым повторить победу при Садовой.

Мольтке не разделял точку зрения «красного принца» и не особенно рассчитывал на крупное сражение, но на всякий случай приказал 1-й и 2-й армии сблизиться[289]. В результате, как писал Шлиффен, «марши немцев 11 и 12 августа были бесполезны»[290]. Впрочем, эти ошибки вполне объяснимы: разгадать планы противника было непросто, учитывая, что они сами по себе менялись как в калейдоскопе. Трудно было предположить, что французы перебрасывают 6-й корпус из Шалона в Мец лишь для того, чтобы тут же отправить его в обратный путь на запад!

12 августа Наполеон III назначил Базена командующим Рейнской армией. Сам император решил заняться созданием новой мощной группировки в районе Шалона. Тем не менее, новому командующему отнюдь не была предоставлена полная свобода действий. Во-первых, его начальником штаба был против воли маршала назначен генерал Жаррас, которого Базен в дальнейшем практически полностью игнорировал[291]. Во-вторых, сам император продолжал активно вмешиваться в происходящее, подрывая позиции только что назначенного главнокомандующего. Это позволяет многим утверждать, что само назначение Базена было для монарха лишь средством откреститься от ответственности за непопулярные действия. Все основные решения принимались в треугольнике между Наполеоном III, Базеном и Парижем, где императрица Евгения вместе с генералом Паликао все больше влияли на происходящее. Все в армии понимали, что императору следовало бы вернуться в Париж и не сковывать своим присутствием нового командующего. Окружение императора, однако, внушало ему, что без лавров победителя его в столице встретит революция. Политические соображения оказывали все большее влияние на военные решения.

КАРТА 5. Наступление немецких армий к Мозелю после сражений 6 августа.

Источник: Иссерсон Г.С. Военное искусство эпохи национальных войн второй половины XIX века. М., 1933. С. 180.

Получив из Парижа информацию об угрозе обхода своего левого фланга и опасаясь быть отрезанным со стороны Вердена, 13 августа Наполеон III заявил Базену о необходимости отступить из Меца[292]. Командующий послушно отдал приказ о подготовке переправы на левый (западный) берег Мозеля. Как и в предшествующие недели, французское командование продемонстрировало неспособность организовать быстрый и упорядоченный марш своих подразделений. Утром 14 августа улицы Меца и дороги из города, отведенные исключительно для движения войск, оказались намертво забиты повозками, возничие которых стремились скорее выбраться из крепости, предвидя ее блокаду. Генерал Барай вспоминал, что его кавалерийская дивизия потратила четыре часа, чтобы пробиться сквозь эту массу на свою позицию в шести километрах от города[293].

Жаррас признавал, что приказ Базена был заведомо невыполним: даже если бы все предписанное было исполнено в строжайшем порядке, движение огромного обоза должно было занять не менее двух дней. Дабы прекратить воцарившуюся сумятицу, Базен отдал распоряжение расформировать обоз, раздав часть припасов войскам, а остальное бросив по пути[294]. Ситуацию усугубляли колонны беженцев к западу от города. Тем временем приближение немцев оставляло Базену все меньше шансов отступить без помех со стороны противника.

Сведения о возможном отходе французов были получены Мольтке еще 12 августа. Надежды на генеральное сражение к востоку от Мозеля рассеялись окончательно. Основной задачей немцев стало не дать противнику спокойно отступить на запад и соединиться с группировкой Мак-Магона. 12 августа 1-я армия получила приказ остановиться к востоку от Меца и наблюдать за врагом, 2-я — подойти к Мозелю южнее Меца. Кавалерия обеих армий должна была пересечь реку и выйти на коммуникации французов. При этом в случае атаки противника на позиции одной из армий другая должна была прийти ей на помощь. 3-й армии предстояло двигаться к линии Нанси — Люневиль[295].

Однако французы не собирались атаковать. Более того, поведение Базена и его подчиненных в последующие дни отличалось удивительной пассивностью. Они последовательно упускали все открывавшиеся для них «окна возможностей» в виде локального численного превосходства над противником. Именно это во многом помогло немцам, несмотря на ряд ошибок, добиться успеха в серии сражений, произошедших в середине августа в районе Меца. «Наш противник ведет войну довольно безмозгло», — писал жене Войтс-Ретц, с изумлением обнаружив, что стратегически важный городок Понт-а-Муссон не занят противником, а переправы через Мозель южнее Меца не разрушены и не обороняются французами[296].

Задача немцев, впрочем, осложнялась тем, что намерения противника оставались неясны. Рейнская армия могла как начать отступление к Маасу, так и (маловероятно, но все же) атаковать восточнее Меца. Именно поэтому в приказе от 13 августа 2-й армии предписывалось двигаться к переправам через Мозель южнее Меца, но одновременно разместить два корпуса так, чтобы они могли в любой момент поддержать 1-ю армию[297]. Главная квартира, находившаяся теперь в непосредственной близости от подразделений 1-й и 2-й армий, начала время от времени брать на себя управление корпусами, отправляя им приказы напрямую через головы командующих армиями. Это напоминало порочную практику французов, однако своеволие Штайнмеца убедило Мольтке в необходимости нарушить свой же собственный принцип — не вмешиваться в дела подчиненных инстанций, предоставляя им свободу действий для решения поставленных задач.

Три последовательных сражения, состоявшихся в середине августа в районе Меца, правильнее рассматривать в качестве элементов единой операции, целью которой являлся разгром Рейнской армии. Тесную связь между этими эпизодами отмечали уже современники: «14, 16 и 18 августа образуют единое целое», — писал Верди дю Вернуа[298].

Сосредоточенные под командованием Базена пять французских корпусов насчитывали в общей сложности около 175 тысяч человек: 16 пехотных, 6 кавалерийских дивизий и более 500 орудий[299]. Немцы численно превосходили противника примерно в полтора раза, однако их корпуса были рассредоточены на большем пространстве; к тому же Базен мог опереться на форты Меца с их тяжелой артиллерией.

Мец в 1870 г. был, пожалуй, самой мощной крепостью у восточных границ Франции. После австро-прусской войны началось строительство новых укреплений, которые соответствовали всем современным требованиям. В частности, Мец был окружен ожерельем внешних фортов. Артиллерия самого мощного из них (к западу от города), Сен-Кентена, позволяла контролировать долину Мозеля вплоть до городка Ар. Впрочем, на начало войны половина фортов была далека от завершения: форт Сен-Прива представлял собой, по сути, лишь холм земли, валы форта Кэлё не были замкнуты — туда еще подвозили по узкоколейке стройматериалы. В процессе лихорадочной подготовки фортов к обороне выяснилось, что часть строительных бригад составлена из прусских, как сказали бы сейчас, «гастарбайтеров». Их пришлось срочно выслать в Германию, заменив окрестными крестьянами[300]. Немецкое командование, однако, было не в курсе всей плачевности ситуации.

Именно мощь крепости сыграла с французами злую шутку; она словно притягивала к себе полевую армию, предоставляя сравнительно надежное убежище. Между тем основной задачей французского командующего было без помех отойти на запад, а основной задачей Мольтке — помешать ему это сделать и нанести как можно более тяжелое поражение.

События Мецской операции, как это нередко бывало в той войне, начали разворачиваться вне зависимости от воли обоих командующих. 14 августа передовые подразделения 1-й армии увидели, что противник готовится к отходу за Мозель. Пока в штабах осмысливали происходящее, командир 26-й пехотной бригады VII корпуса генерал-майор фон дер Гольц принял самостоятельное решение атаковать французов, чтобы сковать их боем и помешать упорядоченному отступлению. Поставив в известность командира своей и соседней дивизии, он в половине четвертого пополудни направил своих солдат в атаку. Удар пришелся по позициям 3-го французского корпуса, который готовился к отходу. Ввиду явного неравенства сил, продвижение немцев оказалось небольшим и сопровождалось тяжелыми потерями. Однако на поле боя уже спешили подкрепления, а справа от VII в наступление перешел I армейский корпус. Сражение при Коломбэ-Нуйи (или, как его называют французы, при Борни) началось.

КАРТА 6. Боевые действия в районе Меца 14–16 августа 1870 г.

Источник: Иссерсон Г. С. Военное искусство эпохи национальных войн второй половины XIX века. М., 1933. С. 189.

Поставленный перед свершившимся фактом, Штайнмец немедленно отдал приказ прервать столкновение и отойти. Однако к тому моменту это уже невозможно было осуществить без серьезных потерь. Положение немцев оставалось опасным: если бы в этот момент Базен отдал приказ о нанесении контрудара, 1-я армия, скорее всего, потерпела бы тактическое поражение. Однако французы предпочитали обороняться и продолжать отход. Только вечером части 4-го корпуса, прервавшего переправу и поспешившего на помощь товарищам, нанесли небольшой контрудар, целью которого, однако, было лишь отбросить назойливых немцев. К восьми часам вечера сражение начало стихать и окончательно завершилось с наступлением темноты. Подошедшие части VIII армейского корпуса уже не успели принять в нем участие.

Итоги битвы оказались достаточно неоднозначными. Поле боя осталось за немцами, однако можно ли было назвать их победителями? Достаточно упомянуть один факт: поздно вечером командиры I и VII корпусов, не сговариваясь, попросту отказались выполнять приказ Штайнмеца об отходе на исходные позиции — они хотели сохранить то единственное, что говорило об их успехе. В действительности шанса нанести серьезный урон 3-му корпусу не было; преследовать противника ввиду близости фортов Меца с их тяжелой артиллерией и вовсе было невозможно. Германские потери составили 5 тысяч человек против 3,5 тысяч у французов.

Впоследствии не раз говорилось о том, что 14 августа частям 1-й армии удалось задержать отход французов, тем самым заложив основу для последующих успехов. Такова была озвученная постфактум оценка Жарраса[301], и она оказала весомое влияние на исследователей. Подобные утверждения звучат по сей день — так, по мнению Майкла Говарда, «Базен потерял двенадцать жизненно необходимых для отступления из Меца часов»[302]. На самом деле, вопрос остается спорным, и подобные заявления следует воспринимать с изрядной долей скепсиса. Безобразная организация отхода в любом случае сыграла здесь куда более весомую роль, чем все усилия фон дер Гольца и его товарищей. «Фактически сражение не вызвало задержку, — писали еще в самом начале ХХ в. немецкие военные историки, — поскольку заторы на дорогах не позволили бы участвовавшим в нем войскам быстрее переправиться на другой берег»[303]. Более того: по мнению некоторых современных исследователей, жертвами задержки оказались в первую очередь сами немцы, с запозданием приступившие к переброске сил 1-й армии через Мозель[304].

В то же время сражение при Коломбэ-Нуйи имело одно важное последствие. Мольтке окончательно понял, что противник даже не думает о наступательных действиях. В 11 часов утра 15 августа он отправил Фридриху Карлу телеграмму следующего содержания: «Французы отброшены в Мец и, вероятно, уже отходят на Верден. Все три корпуса правого крыла армии с этого момента находятся в полном распоряжении ее командования»[305]. Это означало, что 2-я армия должна сосредоточиться на своей основной задаче — создании максимальных помех отходу противника на запад — не оглядываясь на 1-ю армию. Вечером того же дня 1-й армии было приказано оставить восточнее Меца один корпус, а два других переправить через Мозель южнее города[306].

С французской стороны на итоги сражения при Борни смотрели оптимистично и считали его победой. Наполеон III даже поздравил Базена с успехом: «Вы разрушили [их] чары», имея в виду ореол непобедимости, который уже начинал возникать вокруг прусской армии. Однако, как справедливо заметил генерал Барай, «Борни было победой, но победой бесполезной, победой вредной, победой, не получившей никакого развития, поскольку немедленно началось отступление»[307]. Рано утром 16 августа император отправился в Шалон, напоследок заявив командующему Рейнской армией, что он должен как можно скорее двигаться на запад и ни в коем случае не рисковать армией. По крайней мере, второй завет Базен выполнил до конца.

Действия Рейнской армии продолжали оставаться весьма неспешными. Только в 10 часов утра 15 августа Базен отдал приказ об отходе на Верден. В соответствии с ним, одна дивизия 2-го корпуса оставалась в Меце. Остальные части должны были двигаться по двум дорогам (северной и южной). Пока одни подразделения, постоянно останавливаясь, ползли на запад, другие все никак не могли выпутаться из заторов на улицах Меца. Вся процессия в итоге растянулась на 20 километров. Как обычно, в полном беспорядке находились обозы. Базен получил сведения о присутствии германской кавалерии на своих коммуникациях и сдерживал движение авангардов, боясь, что его корпуса окажутся разгромленными по частям. Он по каким-то причинам упорно не верил показаниям захваченных его кавалерией пленных, которые утверждали, что вся немецкая армия перешла Мозель у Новеана, и считал, что на его пути один-единственный корпус пруссаков численностью 20 тыс. человек, который не сможет ему помешать[308]. Многочасовые остановки впоследствии дали основания для версии о том, что командующий Рейнской армией совершил осознанное предательство, позволив немцам запереть его армию в Меце.

На деле причина заключалась в том, что Базен совершенно не подходил по своим качествам для той роли, которая была ему предназначена. Ему не хватало ни решимости, ни умения руководить крупными соединениями. Служившие под его началом в Мексике офицеры вполне ясно себе это представляли, однако до поры до времени помалкивали. Говорят, что командир 4-го корпуса генерал Ладмиро, узнав о назначении Базена, воскликнул: «Мы пропали!»[309], за что впоследствии приобрел славу провидца. Личностный фактор в эти дни сыграл пусть не решающую, но весьма заметную роль в судьбе Рейнской армии. Генерал Барай отмечал и другую проблему: «Во всей армии, возможно, не было и одной хорошей карты окрестностей Меца». Имевшиеся карты Лотарингии безнадежно устарели, и в результате «целые дивизии опаздывали на поле боя», поскольку плутали где-то по соседству[310].

У немцев тоже хватало сложностей. Мольтке по-прежнему не знал, где находятся основные силы противника. Традиционно высоко оценивая французскую армию, он полагал, что Базен сможет достаточно быстро отойти к Маасу и западнее Меца удастся перехватить только арьергард Рейнской армии. Еще более пессимистично был настроен «красный принц». Командующий 2-й армией подозревал, что французы уже вовсю движутся к Вердену. Он не надеялся перехватить хоть сколько-нибудь крупные силы Рейнской армии западнее Меца. Поэтому он направил основную часть своих сил в западном направлении, к реке Маас, в качестве параллельного преследования. Только два корпуса — III и Х — были направлены на северо-запад, чтобы нанести удар арьергардам противника. В ночь с 15 на 16 августа враждебные армии стояли на Мозеле практически плечом к плечу, обратив фронт на запад. Ситуация напоминала известный анекдот про полицейского, который опередил убегающего вора на два квартала, и заставила немецкое командование пережить в ближайшие дни немало весьма тревожных часов.

Закономерно возникает вопрос о том, чем в это время занималась германская кавалерия, которая еще несколько дней назад получила приказ переправиться через Мозель и провести разведку боем западнее Меца. Однако все переправы к северу от города оказались разрушены, и конница 1-й армии осталась под этим предлогом на восточном берегу. Южнее Меца дела обстояли несколько лучше; 5-я кавалерийская дивизия генерала Рейнбабена переправилась через реку, и 15 августа ее командующий отдал бригаде Редерна приказ провести разведку в направлении дороги Мец — Верден. Германские гусары успели обнаружить отсутствие на дороге значимых колонн противника, после чего в районе деревни Резонвилль столкнулись с французскими кавалеристами из дивизии Фортона. Произошла стычка, которая могла бы перерасти в крупное кавалерийское сражение, поскольку с обеих сторон к Резонвиллю начали подходить подкрепления. Однако генерал Рейнбабен, считая, что силы противника слишком велики, приказал прервать бой и не предпринимать попыток продвинуться дальше. Действуй он более активно, немцы наверняка наткнулись бы на основные силы Рейнской армии и предоставили бы верховному командованию ценную информацию. Но Рейнбабен, как изящно выразился впоследствии один из немецких военных историков, «не был ни Зедлицем, ни Цитеном»[311] — и командование продолжало считать, что в районе Резонвилля находится в лучшем случае сильный арьергард французов. Определенную помеху кавалерии создавали сильные туманы, наблюдавшиеся в этом районе в середине августа[312].

В действительности утром 16 августа основные силы Рейнской армии находились немного западнее Меца. 2-й и 6-й корпуса разбили лагерь в районе Резонвилль, находившемся на дороге Мец — Верден. К востоку от них, в районе Гравелотта, находился Гвардейский корпус. 3-й корпус остановился севернее, в районе Верневилля, в то время как 4-й корпус еще продолжал выходить из Меца. Базен планировал, сосредоточив свои силы, продолжить движение во второй половине дня.

Авангардом Рейнской армии являлась упомянутая выше кавалерийская дивизия Фортона, отдыхавшая к западу от Резонвилля в районе деревни Верневилль. Французские кавалеристы, как и их германские коллеги, потерпели полное фиаско в вопросах разведки. Поэтому вполне справедливо, что именно на них в 9 часов утра обрушился удар подошедшего с юго-запада III прусского корпуса, грянувший словно гром среди ясного неба. Сражение при Вионвилль — Марс-ла-Тур началось.

III корпус, которым командовал генерал Густав фон Альвенслебен, неофициально считался лучшим в прусской армии. И все же, атаковав французов, он ввязался в весьма опасную игру. На помощь ему в ближайшие часы мог прийти лишь один корпус, подход еще одного мог ожидаться в течение дня. Противостояла же Альвенслебену вся Рейнская армия. Впрочем, этого генерал не знал, предполагая, что наткнулся на крупный, но все же арьергард противника, который необходимо отрезать от основных сил. Численность французов, на основании донесений Рейнбабена, оптимистически оценивалась в 20 тысяч человек.

Поэтому III корпус смело атаковал части 2-го французского корпуса. Немецкая артиллерия заняла позиции на господствующей высоте в районе Флавиньи и поддерживала огнем наступление пехоты. Именно германские артиллеристы стали героями этого дня, образовав становой хребет германского боевого порядка и нанося противнику существенный урон. В течение дня они выпустили в общей сложности 22 тысячи снарядов. К счастью, достаточно скоро к орудиям III корпуса смогли присоединиться батареи Х корпуса, опередившие пехоту. К вечеру с немецкой стороны в сражении участвовали уже 210 орудий[313].

Тем временем прусская пехота вскоре начала сталкиваться с возрастающим сопротивлением врага. Части 2-го корпуса переходили в локальные контратаки, а вскоре справа от него в бой вступили подразделения 6-го корпуса. К одиннадцати часам утра немецкое продвижение полностью остановилось. Альвенслебен, бросивший в бой практически все имевшиеся у него силы, начал понимать, что столкнулся не с арьергардом, а со всей французской армией. В этой ситуации единственный шанс избежать поражения заключался в том, чтобы убедить противника: его атакует не один-единственный корпус, а вся армия Фридриха Карла. Альвенслебену, неожиданно для самого себя схватившему быка за рога, нужно было любой ценой не ослаблять хватку.

Однако эта задача легко могла оказаться непосильной — к полю боя приближались еще три французских корпуса. Если бы Базен отдал приказ о решительном наступлении, пруссаки оказались бы попросту раздавлены, а дорога на Верден, которую перекрыл Альвенслебен, свободна. Однако маршал был слишком осторожен. Он не представлял себе силы противостоящей ему немецкой группировки и опасался внезапного удара немцев по своему левому флангу. Больше всего Базен боялся быть отрезанным от Меца и разгромленным в чистом поле. Поэтому вместо решительного наступления французы ограничивались отдельными контрударами. Свою роль, как ни парадоксально, сыграло и прекрасное вооружение французской пехоты: дальнобойные винтовки лучше всего показывали себя в обороне, и это привело к формированию во французской армии своего рода «оборонительного менталитета», не поощрявшего переход в наступление. ««Шаспо», несмотря на превосходство над нашими игольчатыми, — писал впоследствии генерал Войтс-Рец, — были нашими союзниками, поскольку заставили французов отказаться от любого наступления, соответствующего их натуре, чтобы использовать преимущества своего оружия. Они ограничились чистой обороной, что предоставляло нам свободу маневра»[314].

КАРТА 7. Сражение при Марс-ла-Туре 16 августа 1870 г.

Источник: Battles of the Nineteenth Century. Vol. 1. L., 1890. P. 346.

Базен развил бурную деятельность, совершенно не соответствовавшую по своему содержанию его должности: находясь на левом фланге, он отдавал распоряжения отдельным батальонам и батареям, при этом уделяя явно недостаточно внимания событиям на правом фланге, где 3-й корпус Лебёфа и 4-й корпус генерала Ладмиро приближались к открытому левому флангу немцев. В какой-то момент, оказавшись слишком близко к немецким позициям, Базен едва не был захвачен в плен атаковавшими прусскими гусарами бригады Редерна. Такое внимание маршала левому флангу было продиктовано его главной заботой — сосредоточить здесь достаточно сил, чтобы не быть отрезанным от Меца.

Силы французских контрударов, впрочем, вполне хватило бы для того, чтобы разгромить изолированный прусский корпус. К часу дня в бой были вовлечены все прусские части, пехотных резервов не осталось. Когда артиллерия 6-го корпуса маршала Канробера начала крошить левый фланг Альвенслебена, тот вынужден был бросить в бой свой последний резерв — кавалерию. В два часа дня Рейнбабен направил в атаку бригаду Бредова; ее задачей было атаковать и принудить к молчанию французские батареи.

Немецкие кирасиры и уланы под прикрытием густого дыма, грамотно используя складки местности, смогли подойти к вражеским пушкам на достаточно близкое расстояние для того, чтобы их самоубийственная атака увенчалась успехом. Опрокинув пехотное прикрытие, кавалеристы прорвались на позиции французских батарей и заставили их замолчать, прежде чем были отброшены назад превосходящими силами врага. Впоследствии «смертельная скачка Брёдова» станет одним из самых воспетых подвигов германской армии в этой войне. Апологеты кавалерии будут на ее примере доказывать, что конницу рано списывать со счетов как ударную силу на поле боя. В действительности успех Бредова (купленный ценой потери половины участников атаки) был исключением, но не правилом. Подавляющее большинство попыток конницы атаковать пехоту, вооруженную скорострельными винтовками, оканчивалось бесславной гибелью лихих всадников.

Атака бригады Бредова дала III корпусу короткую передышку. В три часа дня 3-й и 4-й корпуса начали согласованное наступление на юг, на линию Марс-ла-Тур — Вионвиль, на открытый левый фланг немцев. Отразивший натиск кавалеристов Брёдова генерал Сиссэ настаивал на немедленной контратаке, которая позволила бы отбить Марс-ля-Тур и открыть путь на Верден. Генерал Ладмиро, однако, к огромному разочарованию Сиссэ и его людей, отказался отдать соответствующий приказ. Он полагал, что имеет перед собой превосходящие силы противника[315]. И Лебёф, и Ладмиро были уверены, что перед ними вся 2-я армия, и они в любой момент могут получить мощный удар. Французы действовали медленно и осторожно, хотя встречали только минимальное сопротивление. Действия французских корпусных командиров 16 августа показывают, что проблема Рейнской армии была не только в Базене; нехватка инициативы, пассивность, избыточная осторожность были характерны практически для всего высшего командного состава французской армии.

Однако этого времени хватило для того, чтобы на поле сражения, в район деревни Марс-ла-Тур, начали прибывать части Х корпуса. Начальник штаба корпуса, будущий преемник Бисмарка на посту канцлера Германской империи, Лео фон Каприви еще утром установил контакт с Альвенслебеном и прилагал максимальные усилия для того, чтобы обеспечить ему скорейшую поддержку. Правило «маршировать на шум боя» блестяще оправдало себя и в этом случае.

В половине четвертого на левом фланге отчаянно сражавшегося III корпуса появилась 20-я пехотная дивизия. Это было как нельзя кстати — подошедший 4-й корпус французов пытался охватить этот фланг, и остановить его Альвенслебену было просто нечем. Прибывшая вскоре вторая дивизия Х корпуса (19-я пехотная) попыталась с ходу атаковать то, что было сочтено правым французским флангом; ее 38-я бригада была, однако, отброшена противником. Винтовки Шаспо в очередной раз доказали свое превосходство — большинство пруссаков даже не смогли выйти на дистанцию эффективного огня, когда батальоны бригады, потерявшие практически всех офицеров убитыми и ранеными, начали беспорядочно отступать. Чтобы задержать противника, в атаку был брошен 1-й гвардейский драгунский полк; когда командир кавалерийской бригады заявил, что мероприятие представляется ему самоубийственным, Войтс-Рец ответил: «Если полк задержит врага хотя бы на десять минут и погибнет в полном составе, он выполнит свою задачу и свой долг»[316]. Командиру Х корпуса ситуация представлялась настолько отчаянной, что в какой-то момент он начал уничтожать документы, готовясь к неизбежному отходу.

Как и в случае со «смертельной скачкой Бредова», драгунам под прикрытием дыма удалось опрокинуть первые ряды вражеской пехоты и задержать противника, но при этом они понесли огромные потери — треть солдат и почти всех офицеров. В рядах кавалеристов находились оба сына Отто фон Бисмарка, Герберт и Билл; тем же вечером глава правительства получил известие о том, что один из них убит, а другой тяжело, возможно, смертельно ранен. Бисмарк немедленно ринулся на поле боя. К счастью для него, слухи оказались ложными: старший сын был ранен серьезно, но не смертельно, под младшим убило лошадь, но сам он при этом не получил ни царапины. Меньше повезло военному министру Роону, любимый сын которого погиб две недели спустя при Седане. В ту эпоху дети высокопоставленных политиков и генералов все еще участвовали в сражениях, рискуя жизнью наравне с другими солдатами.

В сражениях вокруг Меца свою кровавую жатву собрали и митральезы, наконец оправдав хотя бы отчасти те надежды, которые на них возлагали в начале кампании. Атаки немецкой пехоты и кавалерии встречали все более искусное противодействие «пулевых пушек», как их тогда называли французы. Участники боев оставили многочисленные свидетельства убийственности их огня на тех участках, где противник, в силу ряда причин, атаковал узким фронтом. «Митральезы собрали богатый урожай, — писал капитан Серме, — я даже нахожу, что слишком богатый, поскольку пехота теперь все время жалуется, если рядом с ней не идут митральезы». «Без этого оружия нынешняя кампания была бы такой же короткой, что и против Австрии», — писал домой один из немецких офицеров[317].

Но вернемся на поле боя 16 августа. От полного разгрома 19-ю дивизию и весь левый фланг немцев спасло только то, что французы не решились преследовать отступающих, предполагая, что за этой первой волной последует вторая, более мощная. Они не могли представить себе, что 38-я бригада очертя голову бросилась в бой, не имея позади никаких резервов. В целом на этом этапе кампании как у французских, так и у немецких генералов наблюдалась склонность судить противника по себе. Немцы ждали, что французы будут действовать стремительно и инициативно, а также поступать наиболее целесообразным способом. Французы, в свою очередь, ожидали от противника осторожности и тщательного сосредоточения сил; это заставляло их видеть в каждой прусской атаке признак численного превосходства противника. Эти заблуждения в конечном счете дорого обошлись обеим сторонам — однако французы в итоге заплатили куда более высокую цену.

На часах была половина шестого вечера, и продержаться до наступления темноты осталось совсем недолго. Однако попытки обойти фланг противника не прекращались, и ближе к вечеру к западу от сражавшейся пехоты развернулось кавалерийское сражение, которое стало крупнейшим за всю войну, однако не завершилось решающей победой ни одной из сторон.

Фридрих Карл узнал о действиях III корпуса в полдень и сначала полагал, что речь идет о сравнительно незначительном арьергардном сражении. Однако уже спустя короткое время, осознав масштаб происходящего на основе новых донесений, он отправился на поле боя. Оценив обстановку, принц предпринял экстренные меры для того, чтобы стянуть к окрестностям Вионвилля все доступные части. Приказ спешно двигаться сюда получил не только IX корпус, но и находившийся относительно недалеко VIII корпус из состава 1-й армии. Их передовые подразделения стали прибывать на правый фланг немцев уже в шестом часу вечера. Фридрих Карл был уверен, что сражение при условии подхода подкреплений может завершиться разгромом французов.

В семь часов вечера «красный принц» потребовал еще раз перейти в атаку. Учитывая, что силы подчиненных ему частей были на исходе, это было спорное решение. Генерал Войтс-Рец даже заявил, что его солдаты не в состоянии выполнить приказ[318]. Естественно, сколько-нибудь серьезного продвижения вперед у атакующих не получилось, тактическая ценность атаки была равна нулю; довольно спорным является также вопрос о моральном воздействии на противника. Как бы то ни было, Базен еще больше укрепился во мнении, что ведет бой со всеми силами 2-й армии.

С наступлением сумерек битва начала затихать. Только на правом фланге немцев яростная артиллерийская дуэль продолжалась до наступления ночи. Как водится, обе стороны заявили о своей победе. Базен в своем послании в Париж заявил, что все немецкие атаки были успешно отражены и французы ни на шаг не отступили с занимаемых позиций. Его мнение, в общем-то, разделялось в тот момент всей армией. Фатальные последствия осторожности маршала еще не были очевидны, все рассчитывали на продолжение наступления на следующий день.

Это было чистой правдой; проблема, однако, заключалась в том, что объектом сражения являлись не французские позиции, а дорога на Верден, которую перекрыл Альвенслебен. Чтобы победить, французам необходимо было очистить от противника критически важную коммуникацию. Однако именно этого Базену сделать не удалось. В сражении он постоянно имел существенный численный перевес: в полдень 35 тыс. немцев противостояли 50 тыс. французов, в четыре часа дня соотношение сил стало 60 тыс. против 80 тыс., к вечеру — 90 тыс. против 140 тыс. Треть французской армии так и не была задействована[319]. Потери двух сторон были примерно одинаковыми — 16 тысяч немцев против 17 тысяч французов. «Самой кровавой битвой войны» назвал впоследствии это сражение Мольтке[320].

Благодаря умелым действиям Альвенслебена и мужеству его солдат удалось добиться значимого результата — перекрыть Рейнской армии путь на запад. Базен еще не был полностью окружен; однако его положение резко ухудшилось. Обладай маршал достаточной энергией и полководческим талантом, исход дня мог бы сложиться иначе. «Шестнадцать немецких корпусов вторглись во Францию, — писал впоследствии Альфред фон Шлиффен, один из преемников Мольтке на посту шефа Большого генерального штаба, — десять настигли неприятельскую армию и заставили ее остановиться, семь могут атаковать в первой линии, два будут вести решительный бой… Если бы хоть эти два корпуса действовали единодушно!»[321]

По словам одного современного исследователя, «исход войны, а вместе с ним и будущее Европы, был решен 16 августа 1870 г. при Марс-ла-Туре»[322]. Однако для столь громких заявлений вряд ли есть основания: сражение сыграло важную, но не решающую роль в той войне. Впоследствии историки часто будут говорить о том, что, если бы Базен энергично атаковал немцев, это привело бы к разгрому III и Х корпусов и радикально изменило бы ход войны. «Казалось, что обычно столь суровый и жестоко требовательный бог войны на этот раз сам бросил победный венец к ногам французского главнокомандующего; последнему оставалось протянуть только руку», — писал К. М. Войде[323].

Поражение немцев было вполне возможно, однако из него вовсе не следовало кардинальное изменение хода всей кампании. Ни летом 1866 г., ни в августовской кампании 1870 г. не было ни единого случая, чтобы армейский корпус одной из сторон был полностью уничтожен на поле сражения (исключая редкий случай полного окружения). Так, 2-й корпус Фроссара после боя и отступления 6 августа принял на себя первый удар немцев 16 августа и будет, тем не менее, успешно держать оборону в следующем сражении 18 августа. Вряд ли стоит оценивать боеспособность прусских корпусов ниже, чем французских или австрийских. III и Х корпуса, даже потерпев поражение, вскоре вновь смогли бы принять участие в бою — однако уже при поддержке всей массы 2-й армии. С французской стороны победа привела бы, безусловно, к подъему боевого духа — но не маршевой дисциплины. Движение Рейнской армии на запад и дальше сопровождалось бы постоянными задержками и хаосом; и вряд ли немцы упустили бы возможность настичь Базена и навязать ему сражение в условиях куда более выгодного для них соотношения сил.

Однако оставим увлекательные альтернативы и вернемся на равнину к западу от Меца. Поздним вечером 16 августа вопрос для командующих обеих сторон заключался в том, что делать дальше. После некоторых колебаний Базен принял решение не возобновлять сражение на следующее утро, а отойти к Мецу. Одной из причин была полученная маршалом информация о нехватке у солдат продовольствия и боеприпасов; исправить это можно было, лишь обратившись к крепостным складам. В частности, командующий артиллерией генерал Солей ошибочно информировал Базена о том, что армия истратила от трети до половины всех снарядов, и предложил послать в Мец за пополнением: отступления всей армии он, конечно, не предлагал. Только впоследствии выяснилось, что острого дефицита в реальности не существовало: армия сохранила три четверти снарядов, почти 16 млн патронов (истратив за день лишь 1 млн), продовольствия хватало на пять дней[324]. Кроме того, многие подразделения перемешались, и возникла необходимость произвести перегруппировку. Базен по-прежнему не знал, насколько крупные силы находились перед ним, и скептически оценивал возможность успешного прорыва.

До сих пор продолжаются споры о том, какое соображение лежало в основе дальнейших действий маршала. Еще в ходе войны его обвинили в предательстве, в том, что он целенаправленно позволил запереть себя в Меце, чтобы впоследствии во главе боеспособной армии сыграть решающую роль в охваченной политическим хаосом Франции. После войны над Базеном состоялся громкий судебный процесс. Однако, судя по всему, правы те, кто говорит о непригодности маршала для занятой им высокой должности. Одно дело — командовать отдельным, пусть даже крупным, соединением; совершенно другое — чувствовать, что на тебе лежит ответственность за армию и страну в целом. Очевидно, Базен трезво представлял себе реальное соотношение сил и больше всего боялся полного разгрома своей армии. Последнее наставление императора — не рисковать армией — имело для него ключевое значение. Именно поэтому он так опасался, что немцы отрежут его от Меца и тем самым лишат сравнительно безопасного убежища[325]. Главной задачей французского маршала было теперь избежать поражения; главной задачей противостоявших ему германских генералов — победить. Забегая вперед, можно сказать, что обе стороны парадоксальным образом достигли своей цели.

Отход французских войск на высоты западнее от Меца оказался медленным и не слишком упорядоченным. Командование Рейнской армии в своем приказе указало только конечные точки назначения каждого из корпусов, не распределив между ними пути отхода. Это привело к многочисленным заторам и пересечениям маршрутов частей. Некоторую часть имущества при отходе пришлось бросить, были оставлены и многие раненые. Дисциплина во многих подразделениях оставляла желать лучшего. Однако в конечном итоге вечером 17 августа подчиненные Базену корпуса заняли сильную оборонительную позицию фронтом на запад. Ее южный фланг практически упирался в Мозель в районе деревни Розерьелль. Дальше она проходила через Монтиньи, Аманвилье и Сен-Прива и заканчивалась у деревни Ронкур на севере. Французские позиции проходили через фермы, по причудливому стечению обстоятельств называвшиеся в честь сражений Наполеоновских войн (Москва, Лейпциг и Маренго); еще одна ферма носила название Иерусалим (это заставило одного немецкого офицера пошутить, что он не прихватил с собой карту Палестины).

Местность благоприятствовала французам: они располагались на высотах, перед которыми расстилалось открытое пространство. Самым сильным был левый фланг, состоявший из 2-го и 3-го корпусов. Именно здесь, на юге, Базен ждал удара основных сил немцев. Здесь он сосредоточил резерв (гвардию) и расположил свой командный пункт. В центре позиции находился 4-й корпус, а на правом фланге — 6-й. Из всех французских корпусов именно последний находился в наихудшем состоянии; его солдаты не успели окопаться, ввиду отсутствия шанцевого инструмента, а правый (северный) фланг по сути повисал в воздухе. Однако маршал считал это не самой серьезной проблемой — ведь немцы должны были атаковать с юго-запада.

Кажется удивительным, но даже в этих условиях, когда противник отошел всего на несколько километров, германская разведка не смогла предоставить точные сведения о его позиции и намерениях. Отдельные кавалерийские патрули, высланные в северном направлении, предоставили только обрывочную и противоречивую информацию, из которой при желании можно было сделать какой угодно вывод. Утром, когда король в сопровождении Мольтке прибыл на высоту в районе Флавиньи, было ясно лишь одно: французы не стали продолжать сражение и отошли в направлении Меца. Дальнейшие их намерения оказались покрыты мраком. Вполне вероятным выглядел вариант, при котором Базен предпримет попытку уйти из крепости на северо-запад, через Бри, а наблюдаемые в районе восточнее Гравелотта части — всего лишь арьергард, занявший фланговую позицию. Именно такой точки зрения до последнего придерживался принц Фридрих Карл. Хаотичные перемещения отходящих французских частей еще больше запутывали ситуацию.

Первая половина дня прошла на немецкой стороне в тревожном ожидании новых французских атак. Только к полудню стало ясно, что активных наступательных действий со стороны противника ждать не приходится. Мольтке в этой ситуации хотел бы начать наступление — и, учитывая, насколько беспорядочным был отход французов, сомневаться в успехе не пришлось бы. Однако проблема заключалась в том, что III и Х корпуса были истощены вчерашним сражением, а остальные еще только подходили к полю боя после долгих маршей. В связи с этим более рациональным выглядел вариант начать сражение на следующий день, после сосредоточения сил.

В это время на высотах в районе Флавиньи произошла анекдотичная история, нашедшая свое отражение практически во всех мемуарах присутствовавших немецких военачальниках. Пока король и генералы с тревогой ждали новостей о французах, вокруг еще работали похоронные команды, убиравшие тела погибших во вчерашнем бою. Солнце палило нещадно, и некоторые представители главной квартиры, практически не спавшие ночь, решили подремать. Среди них был и российский военный уполномоченный В. П. Голенищев-Кутузов. Когда генерал заснул мертвым сном, одна из похоронных команд подошла к нему и, приняв из-за зеленого мундира за убитого французского егеря, решила предать земле. Кутузов проснулся только тогда, когда саперы уже стали копать могилу рядом с его телом[326].

Ближе к двум часам дня Мольтке отдал приказы на завтрашний день, которые отличались гибкостью и должны были позволить адекватно отреагировать на любые действия французов. 2-я армия должна была двигаться на север, будучи готова повернуть на восток; 1-й армии следовало прикрывать ее правый, обращенный к Мецу, фланг. Мольтке категорически запретил Штайнмецу проводить разведку боем, опасаясь, что седой сорвиголова втянет своих солдат в еще одно сражение с превосходящим противником, который наконец-то сможет воспользоваться моментом и разбить пару германских корпусов до подхода основных сил. Для верности шеф Большого генерального штаба даже изъял из подчинения Штайнмеца VIII армейский корпус Гебена (К. Берри называет этого генерала «самым способным из соратников Мольтке»[327]). Естественно, что это, наряду с пассивностью кавалерии 2-й армии, не способствовало прояснению ситуации.

Вопрос о том, почему командование 2-й армии не организовало разведку, до сих пор остается открытым. Попытка Теренса Зубера возложить ответственность за этот провал на Мольтке[328] неубедительна; речь в данном случае идет целиком и полностью об упущении со стороны Фридриха Карла. Единственные рациональные объяснения могут заключаться в том, что «красный принц» опасался завязки сражения в нежелательный момент, а силы кавалерии после битвы 16 августа были сильно истощены. Однако, вероятнее всего, речь идет именно об упущении.

Отдав приказ на 18 августа, король и его верный паладин в середине дня покинули Флавиньи и отправились в расположение главной квартиры — Понт-а-Муссон, находившейся достаточно далеко от поля сражения. Это решение в дальнейшем не раз подвергалось критике, как и тот факт, что Мольтке не попытался лично встретиться ни с Штайнмецем, ни с Фридрихом Карлом, хотя все три военачальника находились на одном сравнительно небольшом пятачке. По мнению Фрица Хёнига, тщательно изучавшего эти события четверть века спустя, причиной была «напряженность в отношениях трех главных действующих лиц. Отношения между принцем Фридрихом Карлом и Штайнмецем были таковы, что было благоразумнее не допускать их личной встречи. Отношения между Мольтке и Штайнмецем, а также между Мольтке и Фридрихом Карлом были не намного лучше»[329]. Ранний отъезд короля и Мольтке с поля будущего боя Хёниг объяснял в первую очередь их преклонным возрастом, не позволявшим им переночевать в полевых условиях. Если бы во главе германской армии стоял более молодой и энергичный военачальник, возможно, удалось бы выяснить позиции французов и нанести им быстрый удар еще вечером 17 августа, пока они не успели закрепиться на новых позициях. Оппоненты Хёнига указывали на то, что Мольтке покинул Флавиньи только тогда, когда стало ясно, что французы в этот день не начнут сражение, и отдал все необходимые приказы.

Когда утреннее солнце осветило 18 августа окрестности Меца, и немцы, и французы имели лишь весьма смутные представления о противнике. Тем не менее, стоит подчеркнуть, что германская сторона смогла едва ли не в первый раз сосредоточить до начала сражения превосходящие силы. Если в пяти французских корпусах насчитывалось чуть более 120 тысяч человек при 520 орудиях, то восемь немецких корпусов включали в себя почти 190 тысяч человек при 730 орудиях[330]. Мольтке стремился избежать преждевременного контакта с противником и придать предстоящему сражению подготовленный и управляемый характер. Ни то, ни другое ему так и не удалось сделать полностью.

Напротив французского левого фланга находился VII корпус, оставшийся в распоряжении Штайнмеца. Севернее занимал позиции VIII корпус, статус которого в течение дня оставался неясным. 2-я армия рано утром двигалась на север уступом вправо. Фридрих Карл решил совершить рокировку корпусов: гвардия, до этого двигавшаяся на крайнем левом фланге, должна была занять место в центре, а саксонцы, соответственно, переместиться из центра на левый фланг. Доводы командира гвардейского корпуса, доказывавшего, что это приведет к потере нескольких драгоценных часов, остались неуслышанными. «Красный принц» упрямо твердил, что хочет иметь в центре надежные и проверенные части[331]. В итоге гвардейцы вынуждены были ждать около трех часов, пока саксонские части освободят дорогу. На правом фланге двигался IX корпус; ему никто не мешал, однако, поскольку он должен был находиться юго-восточнее гвардейцев, его движение искусственно притормаживали. III и Х корпуса, потрепанные накануне, было решено разместить во второй линии. Подход II корпуса ожидался в течение дня.

Утром король со свитой и Мольтке вновь прибыли в район Флавиньи. Ситуация поначалу оставалась неясной; в какой-то момент казалось, что французы все-таки отходят на север. Разведка вновь была организована из рук вон плохо; перед фронтом 2-й армии находилась только 12-я кавалерийская дивизия, отчаянно пытавшаяся найти французов на севере и уделявшая явно недостаточно внимания району Меца. Соответственно, сведений поступало мало, и их достоверность оставляла желать лучшего. Так, в одной из деревень часть оставленных там французских раненых при приближении немцев собралась на окраине, чтобы поглазеть на противника; германские кавалеристы приняли их издалека за сильный пехотный гарнизон. Подобные ошибки, неизбежные на войне, еще больше затемняли происходящее.

В половине девятого шеф Большого генерального штаба отправил к Фридриху Карлу Верди дю Вернуа со словами: «Генерал Мольтке полагает, что главные силы противника находятся перед Мецем, их позиции простираются примерно до Аманвилье»[332]. Отсутствие новостей от саксонской кавалерии постепенно убеждало «красного принца» в том, что на севере противника искать не стоит. Он все еще полагал, что Рейнская армия отходит на север — однако теперь считал, что догнать ушедшие вражеские подразделения не получится[333].

Только к десяти часам утра стало очевидно, что в районе Меца находится как минимум значительная часть Рейнской армии, занявшая оборонительные позиции. В германском руководстве существовали различные точки зрения по поводу дальнейших действий: так, военный министр Роон горячо доказывал, что начинать сражение вообще не стоит, поскольку главная задача уже достигнута — пути отхода Рейнской армии перерезаны[334]. Мольтке, однако, придерживался иной точки зрения, и именно она возобладала.

КАРТА 8. Развертывание немецких корпусов перед сражением при Сен-Прива 18 августа 1870 г.

Источник: Иссерсон Г.С. Военное искусство эпохи национальных войн второй половины XIX века. М., 1933. С. 194.

В половине одиннадцатого Мольтке направил Фридриху Карлу приказ повернуть на восток. 1-я и 2-я армии должны были атаковать синхронно, при этом 2-й армии предписывалось охватить правый фланг противника у Монтиньи, а 1-й — левый фланг противника в долине Мозеля[335]. Битва, вошедшая в историю как сражение при Гравелот — Сен-Прива, началась.

Выполняя полученный приказ, Фридрих Карл отдал своим корпусам распоряжение двигаться на восток и северо-восток, поворачивая фронт армии подобно часовой стрелке. Ни он, ни Мольтке еще не знали, что правый фланг противника простирается гораздо дальше, чем они предполагали, и что Монтиньи находится почти в центре французской позиции. Первые сообщения о том, что противник находится у Сен-Прива, стали поступать ближе к полудню, и сначала им не особенно поверили; считалось, что там находится лишь небольшой дозор.

В течение следующих часов Мольтке пытался не допустить преждевременного вступления в бой ближайших к противнику корпусов. Однако эти усилия оказались тщетными. IX корпус получил приказ двигаться в направлении Монтиньи и не вступать в серьезный бой без приказа. Генерал Манштейн, командовавший этим корпусом, принадлежал к тому типу прусских офицеров, который за последние сто лет стал одним из «штампов» массового кинематографа. Строгий, требовательный, лишенный чувства юмора, он не пользовался любовью своих подчиненных; его в лучшем случае уважали и боялись. Поскольку IX корпус еще не имел шанса покрыть себя славой в бою, Манштейн опасался, что ему так и не удастся проявить себя. Генерал был уверен, что французы отходят на север, и, увидев вражеские палатки, воскликнул: «Поглядите, они еще не ушли!»[336] Больше всего Манштейн боялся, что противник успеет бежать, и приказал немедленно открыть артиллерийский огонь.

Находившийся в районе Монтиньи французский 4-й корпус действительно не принял никаких мер для строительства полевых укреплений и заблаговременного развертывания на позициях. Однако отходить он вовсе не собирался. Выстрелы немецких орудий вызвали эффект камня, брошенного в осиное гнездо; довольно быстро Манштейн обнаружил, что две его дивизии находятся в полукольце, образованном четырьмя французскими — тремя дивизиями 4-го и одной правофланговой дивизией 3-го корпуса. Огонь дальнобойных французских винтовок буквально выкашивал немецких артиллеристов и спешившую им на помощь пехоту. Впрочем, на первых порах Манштейн не особенно волновался, рассчитывая на скорый подход гвардейцев.

Узнав о том, что IX корпус вступил в бой, Фридрих Карл действительно приказал Гвардейскому корпусу двинуться за ним следом и оказать ему непосредственную поддержку. Однако гвардейцы к тому моменту уже поняли, что крупные силы — как минимум одна дивизия — французов находятся в районе Сен-Прива; выполнить приказ командования армии означало открыть брешь между своими частями и саксонцами. В этой ситуации командир Гвардейского корпуса принц Август Вюртембергский не стал выполнять полученный приказ, а продолжил развертывание к северу от позиций IX корпуса, отправив соответствующее донесение командующему армией. Только часть гвардейцев, преимущественно артиллерия, поддержала соседей на их левом фланге.

Постепенно начиная понимать, насколько далеко простираются французские позиции, Фридрих Карл постарался со своей стороны не начинать фронтальной атаки до тех пор, пока XII (саксонский) корпус не обойдет их с севера. Однако вывести из боя IX корпус было уже невозможно; дивизии Манштейна, уткнувшиеся в самый центр французской обороны, продолжали истекать кровью. К северу от них гвардейская артиллерия начала дуэль с французскими батареями в районе Аманвилье — и немцы постепенно брали верх. В половине третьего передовые части французов были выбиты из деревни Сен-Мари-о-Шен, находившейся западнее Сен-Прива и севернее позиций гвардейской артиллерии. Командиры XII и Гвардейского корпусов, в свою очередь, договорились о координации своих действий. Теперь оставалось ждать, пока саксонцы завершат обходной маневр и сомнут правый фланг французской линии.

Тем временем в сражение вступили части 1-й армии. Штаймец все утро сгорал от нетерпения — как и Манштейн, передвижения на французской стороне он принял за подготовку отхода и боялся упустить противника. Однако в соответствии с приказом VIII и VII корпуса должны были атаковать не раньше, чем вступит в бой 2-я армия. Незадолго до полудня части 1-й армии услышали шум боя с севера. Штайнмец решил, что общее сражение началось; VII и VIII корпуса вскоре также открыли огонь по противнику. Попытка главного командования остановить этот процесс запоздала; приказ ждать части 1-й армии получили около часа дня, когда артиллерия уже начала обстрел французских позиций, а пехота VIII корпуса двинулась в атаку[337].

Ситуация оказалась крайне неприятной. Скоординированное наступление на французские позиции не удалось, вместо фланговых обходов налицо была довольно разрозненная лобовая атака на сильного противника, занимавшего превосходные оборонительные позиции. Фактически с немецкой стороны битва распалась на две части: сражение 1-й армии при Гравелоте на юге и 2-й армии при Сен-Прива на севере. Части VII и VIII корпусов атаковали самую мощную группировку противника, расположившуюся на высотах вокруг нескольких превращенных в опорные пункты ферм. Немецкой пехоте предстояло пересечь глубокую лощину, поросшую лесом, по дну которой протекал ручей. Долину пересекала одна-единственная дорога, шедшая из Гравелота в Мец. Сначала наступление развивалось успешно: полторы сотни немецких орудий заставили замолчать французскую артиллерию и нанесли серьезный ущерб вражеской пехоте. Поэтому германским солдатам удалось достаточно быстро, к трем часам дня, захватить передовой пункт неприятеля — ферму Сен-Юбер.

Решив, что его бойцы ворвались на главную линию обороны противника, и, более того, что французы отходят, Штайнмец приказал двинуть вперед кавалерию и артиллерию. Его подчиненные оценивали ситуацию более реально. Командир артиллерии VII корпуса Циммерман фактически объявил «итальянскую забастовку», отдав своим подчиненным указание тянуть время[338]. Вслед за 1-й кавалерийской дивизией в лощину отправились только четыре батареи.

КАРТА 9. Начало сражения при Гравелот — Сен-Прива 18 августа 1870 г.

Источник: Иссерсон Г. С. Военное искусство эпохи национальных войн второй половины XIX века. М., 1933. С. 197.

И действительно, части 2-го и 3-го корпусов вовсе не собирались отступать. Продвигавшихся по все той же единственной дороге немцев встретил губительный огонь. Из четырех батарей, добравшихся до Сен-Юбера, три были выведены из строя практически сразу же, и лишь одна каким-то чудом продержалась до вечера. Кавалеристы, не успев толком развернуться для атаки, вынуждены были отступать; их отход вызвал хаос на дороге. Части двух корпусов перемешались, из-за огромных потерь в офицерском составе управление было практически потеряно. Если бы Базен в этот момент бросил вперед свои силы, 1-я армия могла бы потерпеть весьма серьезное поражение.

Однако маршал продолжал упорствовать в ошибочных оценках ситуации. Разместив свою ставку в форте Плапвиль на левом фланге, он на протяжении всего сражения оставался слишком далеко от места решающих событий. Связь с командующими корпусов через ординарцев оказалась неэффективна: приказы ожидаемо отставали от развития ситуации. Поначалу Базен вообще был склонен не придавать большого значения бою за Сен-Прива: «Это стычка аванпостов», — бросил он присутствующим[339]. Когда же истинный масштаб происходящего стал очевиден, вызвав необходимость в перегруппировке, маршал продолжал осторожничать. Он опасался, что как только его солдаты покинут свои неприступные позиции, враг нанесет удар свежими силами. Его главной заботой оставалось не быть отрезанным от Меца, и он даже продумывал отход на позиции, расположенные еще ближе к крепости. Именно поэтому маршал в течение всего дня оставался позади левого фланга и держал здесь же свой главный резерв — гвардию. Происходившим на правом фланге он практически не интересовался и вообще вел себя весьма пассивно.

Поэтому французы ограничились локальными контрударами против 1-й армии. Базена беспокоила ситуация на крайнем левом фланге, юго-восточнее Сен-Юбера, где несколько немецких батальонов смогли закрепиться в каменоломнях Розерье. Однако германское командование не узнало об этом успехе до глубокого вечера. Более того, все внимание Штайнмеца было сосредоточено на атаке вражеского фронта; идея атаковать крайний левый фланг противника и взять под обстрел путь отхода французов в Мец, похоже, не приходила ему в голову. К пяти часам вечера положение в окрестностях Сен-Юбера было критическим; все силы двух корпусов были брошены в бой, не достигнув решающего успеха. Несмотря на все усилия, взять обороняемую французами Москву немцы так и не смогли. Потери 1-й армии достигли 4300 человек; 2-й корпус Фроссара потерял немногим более 600[340].

Отчасти это объяснялось умелыми действиями командира 2-го корпуса. Выпускник Парижского политехнического института по курсу военно-инженерных наук, Фроссар отдал распоряжение своим людям укрываться от артиллерийского огня в траншеях и естественных складках местности, чем, вероятно, сохранил немало жизней. Тем не менее, генерал отмечал, что никогда прежде превосходство немецкой артиллерии — не только количественное, но и качественное — не ощущалось так отчетливо, как 18 августа: робким вступлением немцы искусно заставляли французские батареи себя обнаружить, после чего вполне успешно подавляли превосходящим огнем[341].

Неправильно оценив обстановку, Штайнмец не только организовал «преследование» противника, но и сообщил о достигнутом успехе в главную квартиру армии. Король и его свита немедленно выдвинулись вперед и в результате оказались практически на поле боя. Здесь они стали свидетелями не слишком вдохновляющей картины отхода 1-й кавалерийской дивизии, к которому присоединились отбившиеся от своих частей солдаты и тыловые части и который местами угрожал перерасти в паническое бегство.

Тем временем на левом фланге продолжалось напряженное ожидание успеха обходного маневра саксонцев. Однако около шести часов вечера принц Август Вюрттембергский, командовавший Гвардейским корпусом, отдал приказ атаковать. Причины этого решения до конца неясны. То ли он решил, что французы собираются ударить во фланг соседа справа (IX корпус), то ли подумал, что саксонцы уже приблизились к Сен-Прива (об этом свидетельствовало замеченное им движение французских солдат с севера). В любом случае день клонился к вечеру, и это действовало на нервы германским генералам; кроме того, силу группировки французов в Сен-Прива явно недооценивали. В итоге ошибка была совершена, несмотря на протесты командира 1-й гвардейской дивизии генерал-майора фон Папе. Атака оказалась кровопролитной; гвардейцев, наступавших по открытой местности, буквально выкашивал огонь винтовок Шаспо защитников деревни и митральез бригады Голдберга из состава соседнего 4-го корпуса. Развернув у Аманвилье по приказу генерала Сиссэ свой фронт вправо, они получили возможность расстреливать вражеские колонны в ряд, как в тире[342]. Свой вклад, по-видимому, внесла и мощная батарея из шестидесяти 4-фунтовых полевых пушек, развернутая в тылу Сен-Прива. В течение получаса гвардейский корпус потерял 2400 человек убитыми, 5500 ранеными и 200 пропавшими без вести[343].

Это наступление оказалось неожиданностью и для гвардейской артиллерии; только увидев атакующих пехотинцев, они начали массированный обстрел Сен-Прива. Несмотря на мужество и упорство германских солдат, взять деревню им не удалось. Остатки наступавших полков залегли в нескольких сотнях метров от французских позиций, будучи не в состоянии продвинуться дальше. Контрудар французов, впрочем, был отражен огнем гвардейской артиллерии и нескольких батарей находившегося в резерве Х корпуса. Выдвинувшись вперед, гвардейская артиллерия смогла также взять под обстрел дорогу, которая вела к Сен-Прива с юго-востока и по которой могли прибыть французские подкрепления[344].

Однако атака гвардейцев имела и положительные последствия: когда в седьмом часу вечера XII корпус наконец нанес удар по крайнему правому флангу французов в районе Ронкура, остановить его командиру 6-го корпуса маршалу Канроберу было попросту нечем. Он изначально имел под рукой всего 26 тыс. солдат и 76 орудий, да и то уцелевшая к семи вечера часть артиллерии корпуса полностью исчерпала свой боезапас. Вдобавок корпус Канробера не имел ни одной батареи митральез, которые замечательно подходили для местности и характера разворачивающегося боя. Канробер своевременно отправил Базену призыв о помощи; но командующий колебался, все еще видя основную угрозу на левом фланге. Вся обещанная помощь свелась к двум артиллерийским батареям и нескольким ящикам со снарядами[345]. В итоге к семи часам вечера Ронкур оказался в руках саксонцев.

Гораздо более ожесточенная борьба развернулось за Сен-Прива, за который французские подразделения продолжали отчаянно цепляться даже после того, как немецкая артиллерия, развернувшись широким полукольцом, сосредоточила на деревне опустошающий огонь. В конечном счете около восьми часов вечера в сгущающихся сумерках концентрической атакой гвардейцев и саксонцев Сен-Прива был взят. Дело дошло до рукопашной на улицах, в которой соперники с переменным успехом оспаривали каждый дом[346]. Бой шел также между могильных плит кладбища Сен-Прива, став сюжетом одной из самых известных картин замечательного художника-баталиста Альфонса де Невиля. Наконец уцелевшие защитники отступили в полном беспорядке. Попытка французской кавалерии задержать немцев завершилась предсказуемо — бесполезной массовой гибелью людей и лошадей. Германская артиллерия заняла позиции у Сен-Прива и вела огонь по всему, что пыталось двигаться к югу и юго-востоку от нее.

Правый фланг французов рухнул. Гвардейцы из корпуса Бурбаки, наконец-то направленные на помощь Канроберу, появились слишком поздно и вынуждены были отступать вместе с остатками 6-го корпуса. Отход увлек за собой и части 4-го корпуса. Тем не менее, артиллерийский резерв гвардии своим беглым огнем смог заставить противника отказаться от преследования. С наступлением ночи Базен вынужден был признать свое поражение.

Тем временем на фронте 1-й армии события по-прежнему развивались не лучшим для немцев образом. Несмотря на то что король и Мольтке переместились в Гравелот позади правого фланга, повлиять на ход боя шефу Большого генерального штаба не удалось. Впрочем, он считал, что судьбу сражения решат действия 2-й армии, и с нетерпением ожидал новостей от Фридриха Карла. Впоследствии Мольтке будут критиковать за то, что в этот момент он не находился на ключевом левом фланге. На деле решение переместиться от Флавиньи ближе к Штайнмецу было правильным: у 2-й армии были выше шансы победить, но именно на фронте 1-й армии существовал риск серьезного поражения. C Фридрихом Карлом поддерживалась связь — при его штабе находился Бранденштайн, кроме того, Мольтке дважды в течение дня отправлял к нему Верди[347].

С легендарным спокойствием Мольтке контрастировала нараставшая нервозность короля. «Почему они не продвигаются вперед?» — спросил монарх своего паладина. «Они героически сражаются за ваше величество!» — ответил Мольтке. «Это я и сам знаю», — буркнул король[348]. В этот момент французы нанесли еще один контрудар по передовым подразделениям VII и VIII корпусов. Хотя в целом атака была отбита, местами среди немецких солдат возникла паника. Подразделения перемешались, многие солдаты отбились от своих частей и остались без командиров. «Французская артиллерия открыла сильный огонь, — писал в своем дневнике Бронзарт, — который затронул также королевскую свиту, где несколько человек получили ранения. Несколько повозок с боеприпасами начали быстро отступать по шоссе, за ними последовали отбившиеся от своих частей пехотинцы, рядом с нами кавалерийская дивизия тоже отошла назад, а вместе с ней и главная квартира. Это был не слишком счастливый момент»[349]. Находившиеся рядом с королем офицеры уже продумывали пути отхода.

Когда в семь часов вечера к полю боя подошел II армейский корпус, Вильгельм I приказал бросить его в бой. Решение было явной ошибкой, и шеф Большого генерального штаба возражал против него. Но старый монарх закусил удила; главнокомандующим здесь был он. Мольтке дал выход своим эмоциям, направившись ближе к полю сражения, чтобы лучше увидеть складывающуюся обстановку. Из этого события впоследствии родилась легенда, что он лично повел в атаку II корпус.

«Было бы правильнее, если бы находившийся тут начальник Генерального штаба воспрепятствовал этому наступлению в столь поздний час. Совершенно нетронутая отборная часть могла быть весьма желанной на следующий день, а в этот же вечер она одна едва ли могла произвести решительный переворот», — написал Мольтке впоследствии[350]. II корпус подошел бы к полю боя значительно позднее, если бы не усилия его командира, генерала фон Франзецки, который хотел любой ценой поучаствовать в сражении.

Вечерняя атака II корпуса могла бы войти в военную историю как эталон бессмысленности. Мало того, что его частям так и не удалось продвинуться дальше Сен-Юбера; они еще и оказались вовлечены в перестрелку с находившимися здесь перемешавшимися подразделениями 1-й армии. Перед французами вновь открылась блестящая возможность нанести врагу чувствительный удар. Однако они опять проявили осторожность; подход II корпуса, заметный издали, был принят за появление мифической «резервной армии прусского короля». В конце концов, перед ними была поставлена оборонительная задача, и ни один французский командир не рискнул проявить инициативу. «Такая армия не заслуживала победы», — жестко, но справедливо отмечал Майкл Говард[351].

«Дружественный огонь» удалось быстро остановить, однако с наступлением ночи перед позициями левого фланга французов скопилась неуправляемая масса прусской пехоты, неспособная к каким-либо действиям. Только под покровом темноты части трех корпусов удалось отвести к Гравелоту и перегруппировать.

Король вместе со своей свитой находился в районе Резонвилля, когда на поле боя опустилась ночь. После увиденной паники настроение у монарха и его спутников было мрачным, тем более что никакой информацией они не владели; Мольтке находился ближе к полю боя, в Гравелоте. Когда на окраине Резонвилля появился Бронзарт, кто-то из окружения короля воскликнул: «Благодарение Господу! Там — офицер Генерального штаба!»[352]

Через некоторое время в Резонвилль прибыл и Мольтке со своими подчиненными. Как вспоминал впоследствии Верди, как раз в этот момент один офицер высокого ранга (вероятно, это был Роон) доказывал королю, что на следующий день следует занять оборону и ожидать французской атаки. «Тогда я не знаю, почему мы вообще атаковали сегодня!» — не выдержал Верди. В назревавший конфликт мгновенно вмешался Мольтке, заявив королю: «Ваше величество должны просто отдать приказ о возобновлении атаки в том случае, если завтра утром противник окажется за пределами Меца»[353].

Еще не зная о развитии ситуации на северном фланге, шеф Большого генерального штаба, тем не менее, настаивал на необходимости продолжить сражение на следующий день. Однако это уже не понадобилось; утром 19 августа французская армия отступила под защиту укреплений Меца. Сражение было проиграно, и о возобновлении активных действий в ближайшие несколько дней не приходилось и думать. Поле боя осталось за немцами.

Эта победа была куплена дорогой ценой: германские потери составили более 20 тысяч человек против 13 тысяч у французов. «Я больше не спрашиваю о судьбе своих знакомых, — писал домой Верди дю Вернуа, — потому что постоянно слышу в ответ, что они убиты или ранены»[354]. Практически теми же словами прусский король писал в Берлин своей супруге: «Я боюсь спрашивать о потерях и называть имена, поскольку среди них слишком много знакомых, тела которых часто еще не найдены»[355].

Особенно велики были потери младшего и среднего командного состава — двигаясь в первых рядах, офицеры часто погибали или получали тяжелые ранения. Нередко целые батальоны оказывались без единого офицера, после чего, как правило, уже не могли действовать эффективно. Учитывая, что в Пруссии большое значение придавали однородному социальному составу офицерского корпуса, его пополнение превратилось для военного министерства в хроническую головную боль до самого окончания войны. «Я отношусь с полным признанием к храбрым атакам пехоты, для которой до сих пор ни одна задача не казалась слишком трудной, — писал Мольтке от имени Вильгельма в приказе от 19 августа. — Но я ожидаю от разума офицеров, что им удастся в будущем достигать таких же успехов с меньшими жертвами посредством искусного использования местности, основательной подготовки наступления и применения соответствующих строев»[356]. Даже с учетом общего численного превосходства германских армий молодецкие атаки на сильную оборону противника стали обходиться слишком дорого. «Наша прекрасная, храбрая армия! Еще несколько таких побед, и ее не будет», — писал домой один из участников сражения[357].

Битва при Гравелот — Сен-Прива стала одним из самых масштабных сражений XIX в. «Я сражался при Кениггреце, — вспоминал один из ее участников, — но по сравнению с битвой при Гравелоте это была небольшая стычка»[358].

Знаменита эта битва не в последнюю очередь острыми дискуссиями среди военных и историков, пытавшихся осмыслить полученный опыт. В последующие десятилетия в спорах вокруг этого сражения пролилось, пожалуй, больше чернил, чем было пролито крови на поле брани. Каноническая версия утверждала, что битва была проведена немцами образцово — части центра и правого фланга сковывали французов, давая левому флангу возможность обойти противника и нанести ему смертельный удар. Авторы, смотревшие на вещи более реалистично, указывали на провал тактической разведки, серьезную несогласованность в действиях корпусов и ошибки Штайнмеца, из-за которого 1-я армия фактически проиграла свою часть боя. Критики Мольтке утверждали, что именно он стал причиной многих проблем, полностью утратив управление сражением, и только ошибки Базена спасли германскую армию от разгрома. Героем дня в этом случае называли командующего 2-й армией, действия которого и обеспечили финальную победу. «Весь успех операции в Меце следует связать с именем Фридриха Карла», — писал популярный в свое время публицист Карл Блейбтрой в предисловии к своей истории Франко-германской войны[359].

Безусловно, с германской стороны на самых разных уровнях были допущены весьма серьезные ошибки. Однако это не является чем-то из ряда вон выдающимся. Как правило, в битве побеждает не тот, кто не делает ошибок, а тот, кто делает их в меньшем количестве, чем противник. С позиций послезнания, располагая полной информацией о силах, действиях и планах обеих сторон, легко указывать военачальникам на их промахи и обсуждать упущенные возможности. При этом так просто забыть о том, что на поле боя все выглядит иначе, позиции и планы противника окутывает «туман войны», кусочки информации (верной и не очень) складываются в противоречивую мозаику, десятки неожиданностей подстерегают на каждом шагу. Свою победу немцы одержали благодаря общему замыслу Мольтке, включавшему в себя охват правого фланга французов, и своему численному превосходству, позволившему этот замысел реализовать и заставлявшему Базена проявлять излишнюю осторожность. «Я вновь научился тому, что на поле боя невозможно быть слишком сильным», — сказал шеф Большого генерального штаба своим подчиненным после битвы[360].

Фридрих Карл, конечно, сыграл в этом сражении важную роль — но он был далеко не единственным героем дня. Более того, на протяжении 16–18 августа «красный принц» сделал немало для того, чтобы немцы потерпели поражение. Именно он направил корпуса своей армии к Маасу, не позаботившись о том, чтобы перекрыть дорогу Мец-Верден достаточными силами, и создав угрозу разгрома III и Х корпусов; именно он 17 августа не пошевелил пальцем для того, чтобы провести разведку в достаточном объеме и определить позиции противника; благодаря его распоряжению о «рокировке» XII и Гвардейский корпуса потеряли 18 августа несколько часов, меняясь местами в боевом порядке армии и рискуя благодаря этому вовсе не вступить в бой до заката; наконец, он несет немалую ответственность за нескординированные действия своей армии при Сен-Прива, стоившие гвардейцам большой крови.

Битву при Гравелоте — Сен-Прива можно назвать кладбищем упущенных возможностей. Если бы Базен вовремя усилил свой правый фланг и нанес мощный контрудар в подходящий момент на левом фланге, 1-я армия потерпела бы поражение, а 2-я не добилась бы успеха. Разумеется, шансов наголову разгромить немцев у Рейнской армии не было. На следующий день в бой могли бы пойти III и Х корпуса, в пределах досягаемости были IV корпус и правофланговые части 3-й армии. Однако тот же результат (оттеснение Базена в Мец) стоил бы немцам куда большей крови и усилий, а Мак-Магон получил бы более длительную передышку.

Более грандиозное зрелище представляют собой упущенные возможности с немецкой стороны. Достаточно допустить, что верховное командование утром 18 августа располагало бы информацией о реальной протяженности французского фронта. В этом случае 2-я армия в первой половине дня не плутала бы в «тумане войны», а форсированным маршем двигалась навстречу правому флангу неприятеля. Даже если бы скоординированного вступления корпусов в бой добиться все равно не удалось, даже если бы Штайнмец совершил все свои ошибки, потери немцев (особенно гвардии) все равно были бы существенно меньше, а Сен-Прива был бы взят как минимум на пару часов раньше, чем в действительности. Бой бы не прекратился в связи с наступлением темноты, и саксонцы и гвардейцы продолжали бы сворачивать фронт французов и выходить им в тыл. Насколько серьезным бы в этом случае оказалось поражение Рейнской армии, трудно даже себе представить.

Как уже говорилось выше, результат был в значительной степени парадоксальным: обе стороны добились своих целей. Немцы одержали трудную победу и не позволили Рейнской армии отойти вглубь страны; французы избежали разгрома и в полном порядке отступили под защиту крепостных стен. Здесь они будут оставаться больше двух месяцев, сковывая половину немецкой полевой армии. В конечном счете это была не самая плохая услуга, какую Базен мог оказать Франции. Маршал с самого начала сражения 18 августа предполагал отход своей армии к Мецу; Шлиффену это дало впоследствии повод утверждать, что немцы лишь вынудили противника начать уже запланированный отход на несколько часов раньше[361]. Однако вопрос был не только в самом факте отвода войск, но и в том, как и в каком состоянии французы его осуществят; поражение на несколько критически важных дней вывело армию Базена из игры, лишив ее возможности действовать активно.

Впоследствии сражение 18 августа прославляли как едва ли не решающую победу немцев в этой войне[362]. Так, Д. Стоун пишет, что бои в районе Меца «определили конечный исход войны»[363]. Современники смотрели на вещи несколько иначе. «Наш успех заключался просто в том, что мы оттеснили противника, — писал Гогенлоэ-Ингельфинген. — Число пленных было незначительным, ни орудий, ни знамен мы не захватили, при этом на поле боя осталось на 10 тысяч больше немцев, чем французов. «Еще две такие победы, сир, и у Вас больше не будет армии». Эти знаменитые слова Даву, которые он сказал Наполеону после Смоленского сражения, приходили теперь на ум каждому»[364]. Потери германской армии за первые две недели кампании составляли более 50 тысяч человек[365].

Победа немцев в войне вовсе не была гарантирована; французская армия была разделена пополам, однако и ее противники были вынуждены сделать то же самое. Д. Шоуолтер не случайно назвал итоги сражения 18 августа «оперативным тупиком»[366]. В результате операции 14–18 августа немцы ценой больших потерь и напряжения сил добились не разгрома вражеской армии, а лишь ее блокирования; хотя и потрясенная серией поражений, она сохранила боеспособность и продолжала оставаться сильной фигурой на шахматной доске кампании.

В то же время парадоксальным образом именно эта неполная победа немцев в Мецской операции стала предпосылкой для их блистательного успеха при Седане. Если бы Рейнская армия была разгромлена наголову, уничтожена и рассеяна, Мак-Магон имел бы полную свободу действий. Запертый же в Меце, Базен помимо своей воли и неожиданно для противника сыграл роль «живца» для остальной части французской армии. Однако это была уже другая история. Мецская операция завершилась.