Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА XII

Иван Карабутов, черноглазый, плечистый парень, покуривая из кулака, подошел к крыльцу, бросил папироску на снег, почистил метелкой подшитые кожей валенки и быстро, мелкими шажками вошел в общежитие.

Дверь в красный уголок открыта, там у стола с кумачовой скатертью сбилась толпа молодежи.

— Иван, иди сюда! — окликнули его.

Карабутов насторожился. Стало тихо. Из двери, как слабым, но едким дымом, потянуло чем-то недобрым.

Иван, ссутулившись, вошел в красный уголок. Парни расступились.

У стола над развернутой газетой сидел комендант общежития.

— Какую деваху ты упустил! — похлопал он рукой по газете.

— Почитай, что пишут, — сказал высокий рыжий парень. Его лицо в веснушках, как в меду.

Выпячивая грудь и оправляя широкий командирский ремень, комендант самодовольно взглянул на Карабутова.

— Какая красавица! Хотя бы привел посмотреть.

В газете — портрет Наты.

— Целая статья, как она работает. Написано о родителях, что смолоду рыбачили на реке, были в кабале у купца, потом как отец партизанил.

Иван словно получил удар в лоб хорошей свинчаткой.

— Подумаешь! — сказал он, обращаясь к рыжему. — Больно она мне нужна. Эй, ты, рыжий-красный, человек опасный! Есть у тебя курево?

Иван прошел в комнату, снял валенки, разделся и повалился на койку. Над ним тарахтел висячий репродуктор.

Ему хотелось прочесть статью, но стыдно возвращаться. Надо как-то раздобыть газету. Он вспомнил, что сосед его выписывает местную.

Образцовое молодежное общежитие помещалось в старом бараке. Ребята гордятся, что на окнах белоснежные занавески, кровати застланы одинаковыми покрывалами, тумбочки накрыты строчеными салфетками, которые делала уборщица тетя Даша.

Каждое утро сюда приходит почтальон, а вечером — комсомолец-книгоноша. Летом на крыльце, а зимой в красном уголке, а иногда прямо в спальне играет гармонь или гитара. Тут есть столы, за которыми пишутся письма, читаются книги. Не обходится без выпивок, ссор и без курения на кроватях. А есть ребята, которые не спят очень долго, почти целую ночь сидят за столом и пишут, и решают задачки, готовятся поступать в институт или техникум.

В красном уголке почти каждый вечер лекции — о гигиене, о вреде алкоголя, о сохранении военной тайны. В воскресенье воспитатели организовывают лыжные походы в горы. По субботам — культпоходы в театр, в кино. Иногда кино показывают прямо в красном уголке. Не жизнь, а малина!

Карабутов только удивлялся своим товарищам. Неужели так выматываются, что многих даже не тянет к девчатам?

В свое время он развязался с Наткой — казалось, нечего с ней возиться больше, порядком поднадоела. Иван в общежитии тогда подсмеивался над ней, показывая свою победу и превосходство. Ему все прощалось. Ребята не перебивали и не останавливали, хотя он чувствовал, что иногда молчание их неодобрительное.

За последнее время Ната сильно переменилась, похорошела, стала активней. Обычно девчата, с которыми он бывал, встречая его, притихают и всегда приветливы. А эта ведет себя так, словно и не знала его. Подумаешь! Вот задрыга! Его заело.

Ивану обидно. Он — отличный электросварщик. Работает быстро и не устает. Швы у него при сварке ровные. После его работы стальные листы как бы срастаются навсегда. Иногда снимешь маску, отбросишь рукавицы, разогнешься и ходишь как оглушенный. А вечером — горит в глазах огонек, как огненная трещина. Это все пустяки! Упрекают Ивана, что он не учится. Так он еще будет учиться.

Иван надеялся встречаться с Натой опять, тихо, чтобы и товарищи не увидали и она была довольна. Вот уже несколько месяцев, как пытается он помириться. Вчера впервые ответила ему, поздоровалась, но спокойно, чуждо.

— В столовой надо обязательно с этой героиней познакомиться, — говорил Антон Кравчук, заходя в спальню с товарищами.

Все как взбесились… Даже комендант умаслился, выпятил грудь…

— Эй, Иван, горит! — сказал Кравчук. Он только что с работы.

Окурок прожег салфетку на тумбочке.

— В бога мать! — Иван вскочил с койки. Схватил валенок, раздавил окурок на полу, выбросил в форточку.

— Дай газету… — быстро сказал он.

«Ах, вон что! Оказывается, ее художник рисовал!» Досада стала жечь сильней.

Утром Иван ждал у проходной. Накануне была оттепель, снег подтаял, и сегодня опять сухо. Дороги и обмерзшие тротуары, похожие на дощатые мостики со слоем льда, стали скользкими. Чуть светает, белая полоса над сопками. Из полутьмы течет сплошной молчаливый людской поток. Слышно, как сотни ног быстро, мелко шаркают, торопятся к проходной.

Кое-кто знает Ивана, приходится держаться в сторонке. Если идти к ней в цех — так шуганет! А в столовой все будут смеяться. Самодеятельность им устраивать!

В ватных штанах и в стеганке, Иван, покуривая зажатую в кулак папиросу, неспокойно прохаживается, отворачиваясь всякий раз или заходя за пустые грузовики и автобусы, когда замечает кого-либо из своих.

Иногда он постукивает валенком о валенок, но не потому, что холодно — сейчас не более восемнадцати градусов, а просто ему как-то неловко. Непривычно ждать и унижаться.

Вот и она. В толпе словно вспыхнул прожектор и осветил душу.

— Ната, постой! — выкрикнул он, грубо получилось. Подошел, не чувствуя ни себя, ни ног.

Она, казалось, не слышит.

— Натка! — он нагнал ее. Твердил себе, что надо действовать смелей. «Кто ищет, тот всегда найдет!» Он так разволновался, что ни на кого не обращает внимания, даже не стыдно.

— Ната!

Она обернулась, как бы удивилась, потом наклонила голову, словно прыснула со смеху.

Еще не хватало! Смеяться надо мной! Он положил ей руку на плечо:

— Ната, подожди, поговорим немного.

Она глядела насмешливо, но не сбрасывала руки.

Перемена явная. В хорошую сторону. У Ивана отлегло на сердце. Но и зло не проходило. «Ну погоди, попадешься ты мне!»

— Приди вечером в кино «Ударник» на восемь часов… — стараясь быть ласковым, сказал он.

Ната молчала. Лицо ее стало добрей. Она подумала, что он, должно быть, как говорил Георгий Николаевич, осознал свою вину. Что-то милое, знакомое показалось ей в эту минуту в его лице. Она смягчилась. И сразу заметила, что он уловил перемену. Красивые глаза его посмотрели с самоуверенной наглостью.

— Приди в кино «Ударник», — повторил Иван. — На восемь.

— Что-о? — брезгливо скривилась Ната.

— В кино… На восемь… — он опять стал жалок. — Я билеты возьму, Наточка, буду ждать тебя…

Стал какой-то противный, ничтожный.

Ната пошла в проходную, предъявила пропуск женщине с винтовкой и в валенках, прошла мимо стальных упоров, через узкий проход и очутилась во дворе. Иван шагал за ней.

— Ну подожди… Натка, чего ты надулась…

Она рассмеялась. У нее на душе было легко и спокойно, и она не чувствовала былой обиды. Ната скрылась в воротах цеха.

— Зануда! — процедил Иван сквозь зубы.

После работы он снова ждал ее.

— Ната, ну зачем ты меня обижаешь… Я тебе все расскажу, как получилось, ты поймешь. Это была роковая ошибка.

Нате казалось, что она теперь совершенно свободна от былого чувства к Ивану. Что бы он ни говорил — ей все равно. И она неожиданно для себя разговорилась.

Едва Иван появился в общежитии, раздался взрыв хохота, над кроватями замелькали босые ноги, все вскакивали.

— Ты чё сегодня у проходной околачивался?

— Тебе больше там не отломится!

И опять хохот. Иван не обращал внимания. Скрипнул дверцей тумбочки, вытащил учебник по электросварке, с серьезным видом прошел меж коек к столу.

— Ты очки себе купи!

— А ну, шшить! — прикрикнул Иван.

— Здоровэньки! — сказал он на другой день, догоняя Нату на подходе к проходной.

— Здравствуй! — ответила она.

— Подожди… Ну подожди, пойдем вместе.

Его задержали в проходной, проверяли почему-то пропуск. Может быть, женщина в валенках заметила, как он преследует Нату, и хотела охладить пыл нахального парня. Против заводской охраны Иван бессилен. Он терпеливо ждал, пока женщина с ружьем разглядывала его фотографию, потом посмотрела в лицо, потом на Нату…

А Ната терпеливо ждала.

«Дуреха, что же ты сегодня не бежишь от него? — как бы говорил ей взгляд женщины-охранника. — Эх, сердце девичье!»

— Вот твой портрет! — подходя к Нате, сказал Иван, доставая газету из кармана стеганки. — Я всегда ношу с собой. Ну чё ты так надулась на меня? Это же не я виноват. Стенька Клебов натрепался в общежитии, а я всегда заступал за тебя.

Еще вчера ей захотелось пококетничать с ним, сделать вид, что все простила, потом — оттолкнуть, обидеть еще сильней… Опозорить перед всеми.

— Куда ты хочешь вечером повести меня?

— Куда? — у Ивана голос дрогнул. Он почувствовал, что от радости все тело его начинает дрожать как от озноба. — Хоть куда! Ты знаешь, как я рад, что мы помирились. Вчера варил, как зверь.

Ему казалось, что сейчас он сможет сварить от радости небо с землей. И шва не будет видно.

— Сегодня в обед у меня беседа с корреспондентом, будет писать, как я откликнулся на призыв о повышении производительности труда… Ну приди в кино.

— В субботу открывают новый театр, — сказала Ната.

— А что у них идет? Какая постановка?

— «Егор Булычев» Горького. Разве ты афиш не читаешь?

Сидели с Натой в высоком зале, среди моря черных и светлых кудрей.

На потолке большая люстра с синими и желтыми стеклами, как клумба анютиных глазок из парка культуры. Оправа из золоченых листьев дуба похожа на корону и на ограду от фонтана.

Прошла Нина в бархатном платье. Над открытой шеей уложена тяжелая светлая коса. Вырез, белизна спины, топазы. «Как красиво», — с завистью подумала Ната. И ей хотелось красиво одеваться.

За Ниной шел Георгий, высокий, волосы расчесаны на пробор, он не такой косматый, как всегда. От этого далекий, чуждый.

Раменовых посадили на приставные стулья, в проходе.

Ната представила себя проходящей через весь театр в черном бархатном платье. Она знала теперь о себе все. Она — стройней, свежей. Ну когда же я так оденусь? Неужели только когда закончу техникум? Скоро в нашей стране будет все! А разве крановщица не может так одеться? Разве у работницы не может быть вкуса? Ведь мы — советские люди! Разве я не могу ходить в театр в вечернем платье?

Она посмотрела на Ивана. Он строен и красив. Если его одеть как следует… Она уже согласна была помириться, забыть все и не издеваться над ним. Если бы только он стал человеком! Стремился бы учиться. Пусть он на всю жизнь останется рабочим, это ничего, даже хорошо. Ей захотелось помочь Ивану, объяснить ему, что значит вкус, вежливость, сдержанность.

Но Иван тоже все заметил и понял по-своему.

— Тяпнуть бы сейчас по двести грамм! — сказал он.

Ната притихла. Как ударом, он грубо заглушил в ней все.

— А ты с художником часто встречаешься?

— Ну вот еще, что за глупости! Он просто рисовал меня. Я с его женой знакома. Видел, они сейчас прошли?

— Эти художники знаешь какой народ! И ты передо мной не запирайся. Ребята видели, что ты с ним в тайгу ходила.

Ната гордо улыбнулась:

— Но тебе до этого нет никакого дела! — Она открыла сумочку и достала несколько нераспечатанных писем.

— Я только сейчас получила, на заводе. Еще не прочла.

Нате присылали много писем. Писали рабочие с других предприятий. Солдаты и командиры. Студенты. Ее приглашали на вечера, просили разрешения познакомиться. Об этом знал теперь весь завод.

«Дорогой товарищ, передовик производства Ната Кузнецова, — начала читать она. — На первых строках моего письма сообщаю о себе, что я моряк Тихоокеанского флота, отличник боевой подготовки, участник последних событий по уничтожению японских империалистов, осмелившихся на гнусную провокацию. Мне довелось приехать в ваш замечательный город…»

— Вот смотри, — передала она письмо Ивану, — очень вежливо пишет. Правда? А вот фотография. — На ней широкоплечий парень в бескозырке с подбритыми бровями.

— Ты ему ответишь?

— Обязательно! Как можно не ответить! Ведь человек пишет.

— А ты уже ходила знакомиться с кем-нибудь?

— Назначил мне свидание летчик. В березовой роще около вокзала. Я долго думала, ехать или нет. Ну, думаю, поеду посмотрю и там решу. Приехала на автобусе и вижу, ходит военный парень, волнуется. Мне так стыдно стало, что я тут же села в автобус и уехала обратно…

— А потом?

Ната не ответила.

— А когда ты ехала, то думала, наверно, что вот, мол, может, станем целоваться? А?

Ната все молчала.

Иван не узнавал ее.

Когда шли домой, он вспомнил спектакль, жену художника в красивом платье, зависть Наты… и она рвется туда же! Не выдержал прилива ревности, схватил Нату, обнял, прижал. Она почувствовала его сильные руки. Лицо ее было зажато. «Ну целуй, если хочешь, — подумала с новым приливом злости и подставила губы. — Целуй, тебе же хуже!"

И он яростно, как бы с болью, целовал. Руки его скользнули вниз, она вырвалась, оттолкнула его:

— Нет!

Он схватил ее снова.

— Нет!

Она ударила его по лицу, иного выхода нет, надо приводить парня в сознание. Он уже валил ее на скамейку в снегу. Поднялся как озверевший, пьяный. Она еще раз с силой ударила его.

— Натка… — плаксиво сказал он. И вдруг кинулся снова.

Она пришла домой как избитая. Но Иван так ничего и не добился.

На другой день, странное дело, он не выходил у нее из головы. Он вытеснял оттуда Георгия. Вся эта драка, возня, его грубые руки — все оскорбляло и возмущало ее. Как он посмел?

В перерыве Иван сел к ее столику.

— Я больше с тобой не пойду никогда, — сказала она.

— Пойдешь с художником?

— Да.

— Я напьюсь сегодня, разнесу все общежитие.

— Ну и дурак.

— Вот! — показал Иван горлышко от бутылки с водкой, когда шли из столовой. — Я сегодня даже одной нормы не выполнил.

Она с отчаянием начинала сознавать, что и ее издевательство над ним, и эта драка, и бутылка — все снова сближает их. Она опять запутывается. Ну как быть? Она все время помнит его грубые, отвратительные руки. Во что бы то ни стало она теперь желала освободиться от него. Она хотела его тянуть вперед, но пока, как всегда, он тянул ее обратно. Она проклинает себя, что пошла с ним в театр. Да разве можно его перевоспитать? Он уже конченый, никто его никогда и не воспитывал…

Зная, что он ждет ее после работы, Ната осталась на вторую смену, не пошла на занятия в техникум. Попросила мастера смены объяснить ей кое-что по электротехнике.

Уселись в цеховом красном уголке, на почерневших от спецовок скамейках. Мастер — молодой еще, черноволосый парень в очках и в военной гимнастерке.

— Что с тобой, Кузнецова? — удивился он. — Как ты такой простой вещи не понимаешь? Ну пойдем к распределительному щиту, и я тебе покажу наглядно.

Пошли к щиту.

Она вышла с завода ночью. Никто не ждал. Нет Ивана. «Ну да, ему не очень нужно!» Но вместо радости она вдруг почувствовала досаду.

На другой день она, идя на завод, встретилась с Георгием и обрадовалась.

— Что вы теперь пишете? Я давно вас не видела и хотела бы прийти к вам и Нине Александровне.

Светает теперь раньше. Почти совсем светло к началу смены. Кажется, что сопки стали больше и подошли к заводу и что от доков до их каменных огромных обрывов нет четырех километров, кедрачи стоят прямо над заводскими крышами.

Ната издали заметила, что за пустыми автобусами, которые привезли рабочих с дальних участков, прячется Иван.

Она подхватила Георгия Николаевича под руку и, смеясь от радости и счастья и чуть не прыгая, прошла вместе с ним в проходную.