Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА II

Секретарь горкома Петров принес охапку сухого на-носника, измытого добела и щербин.

Георгий в черных широких трусах, загорелый, с легкой мускулатурой, полулежа на песке, быстро рисовал в большой альбом. Он как юный спортсмен, полный сил и здоровья, у которого руки и ноги так и ходят сами собой. Он не мог удержаться, чтобы не рисовать, из него так и била, так и брызгала энергия.

Главный инженер Иван Иванович Тишков, черный как жук, тоже в длинных трусах, с тугими свежими щеками и с большим брюхом в черных вьющихся волосах, стоял на берегу с таким видом, словно собирался поднять руку и произнести речь перед озером.

Нина у самой воды снимала чулки с длинных стройных ног, когда неожиданно послышались сильные шаги и рядом с ней появился Сапогов.

— Какой денек, Нина Александровна! — сказал он. Его синие глаза серьезны, зорки и почтительны.

Она стеснялась своей босоты и старалась, чтобы он не увидел снятых чулок, держала их в руке вместе с красными туфлями. На ней свежее желтенькое платье в белых крапинках, как веселая листва.

— Жаль, что нет Евгении Васильевны.

— Женя решила заняться уборкой. Выпроводила меня.

На песке, где лежал Георгий, собрались полуголые и одетые. Там смеялись, кричали. Вдруг раздался взрыв хохота, и Ольга Вохминцева в купальном костюме со смеху повалилась на песок. Тишков подошел, посмотрел рисунок. Он лукаво улыбнулся, но в глазах мелькнули злые искорки.

Сапогов сдержан, вежлив. Нина, как и Георгий, знала, что стройкой этого прекрасного города руководят самые лучшие и самые честные люди. Как и Георгий, она воспитана на патриотических горячих речах и статьях. Сегодня они среди передовых людей. Ее постоянная сдержанность и уважение к окружающим возбуждают уважение и к ней.

Сапогов для Нины настоящий современный руководитель. С недавних пор Нина подружилась с его женой.

Владимир Федорович высок, у него энергичное лицо с большим подбородком, твердый взор человека, привыкшего командовать. Его черные волосы, зачесанные на пробор на чуть лысеющей голове, слегка поблескивают. Его внимание всегда приятно.

Но гораздо сильнее, чем все окружающие, Нину занимает и заботит собственный муж. Ей хотелось знать, почему все так заразительно смеются, обступив его, что он опять там «натворил». А Сапогов все время говорил сдержанно, но довольно однообразно и скучно… Ольга весела и дружественна с Георгием. Толстый Тишков там тоже принимает горячее участие, Вохминцев в восторге, даже Петров подошел, матросы и те смеются. Около Георгия всегда оживление! В таких случаях ее разбирало что-то похожее на ревность.

Как можно обращать внимание на все вокруг, так всем увлекаться и забываться… Всем, кроме собственной жены. И это в то время, когда к ней внимательны другие… И она чувствует необычайную прелесть дня, и в ней горит огонь, все вокруг радует, и ее тянет к Георгию, в оживленное общество. Но он, кажется, позабыл… А сама она не пойдет. Его отдаленность пьянит Нину, раннее утро с ним было такое нежное, она не думает об этом, но отзвуки живы, и хочется, чтобы счастье не прерывалось. Георгий и в любви бывает вдохновенным, а это страшней и прекрасней всего.

Степан Вохминцев схватил Георгия за руку. Тот, бросив альбом, вскочил и провел по лицу ладонью, как бы просыпаясь. Они в ногу зашагали к воде.

— Я сам не ожидал, что так получится, — сказал Георгий.

— Право, он занятный оказался в трусах! — отозвался Степан.

Георгий весело кивнул, проходя мимо Нины. Тут подбежала Ольга, обхватила ее.

Георгий разбежался, подпрыгнул, полетел вниз головой, погнался за Вохминцевым. Вскоре в воде оказался Сапогов. Он плыл широкими взмахами больших рук, выдаваясь белой чистой грудью из воды. Георгий уходил с головой под воду, Сапогов тщетно пытался его нагнать.

Нина Раменова, оставив красные туфли и стоя на коленях рядом с Ольгой, рассматривала карикатуру, потом стала листать страницы и оживленно рассказывать про другие рисунки. Этот альбом — родной для нее.

Когда Сапогов вышел из воды, толстый главный инженер значительно подмигнул ему и сказал:

— Ну что скажешь? Она не хочет раздеваться!

Управляющий поморщился и прошел не отвечая.

— Идемте купаться! — просто сказал он, подходя к Нине Александровне.

— Идемте! — воскликнула Ольга.

— Нет, мне еще не хочется, — с уклончивой вежливостью ответила Раменова.

— У вас Георгий очень хорошо плавает. Я не мог перегнать, — несколько смущенно, как мальчишка, признался Сапогов.

— Разве? Я слышала только какой-то плеск… Ах, это было соревнование?

Она увидела на воде голову Георгия.

Он наконец выбежал из воды, вышибая фонтаны брызг. У него замечательно стройные, чуть-чуть пухловатые ноги в золотистом пушке.

Голубой огонь вспыхнул в ее глазах. Она заметила, как острые губы Сапогова слегка задрожали, и мысленно невольно улыбнулась.

Владимир Федорович обхватил Георгия за плечи своей широкой тяжелой рукой.

— Ну, пловец…

Они попробовали бороться. Сапогов тяжел, у него широкая грудь, он кажется огромным. Тонкие белые ноги с острыми коленками как обсыпаны мукой.

Загорелый Георгий стройней его, легче. При одинаковом росте кажется, что Раменов ниже. Даже рядом с низкорослым Тишковым он представляется легковесным…

— Давайте я вас лучше нарисую, — сказал Раменов, не поддаваясь лапам белой громады.

— Где? Где вы меня хотите рисовать?

Сапогов размахивал руками, его губы бледнели, он начинал злиться.

— Да хоть в воде… Только почему когда вы плаваете, то наполовину стоите над водой?

Длинные руки Сапогова бессильно опустились.

— Я плохо плаваю?

— По-деревенски, по-нашему, в общем-то по-богатырски, но силы не экономятся. И кажется, что вода для вас холодновата…

Выражение боевой ярости как сдуло с лица Сапогова. Он стал краснеть, вкрадчиво посмотрел на Нину.

Она сделала вид, что не слушает. Ах, как Георгий нетактичен! Не все ведь могли в юности купаться в океане.

Георгий взял альбом, стряхнул с него песок ударом о колено.

Сапогов быстро шагнул к нему:

— Еще одна карикатура? Не-ет… — он закрыл красный альбом в руках Георгия.

— К столу! — раздались крики.

— Товарищи! — стоя циркулем и подымая кулак, заговорил заместитель председателя исполкома Моду-лин. Он в сапогах и легком зеленом костюме. — Секретарь горкома партии совершил исторический подвиг, лично откупорив первую историческую бутылку красного вина, — с каждым словом его рука движется, как резец-долбак на долбежном станке. — Любимый наш вождь и учитель!

Все смущенно и неуверенно улыбались, даже Петров. «Страшноватые шутки!» — подумал Георгий. Он замечал: Модулину все сходило с рук. Жилистый, громкий, с жесткими серыми глазами. Просится на бумагу, но далеко не для романтического сюжета. Простоват или хитер? Никто этого не знает. Петров зорок, сама бдительность, — как он терпит?

— Нина Александровна, будьте хозяйкой стола, — Петров с легким поклоном предложил Раменовой место.

На разостланной скатерти банка с большими красными лилиями — таежными саранками. Все нарезано и разложено аккуратно.

Петров налил женщинам красного вина.

— А нам?

— А нам водочку…

Петров взял бутылку водки и наставил на Георгия, как пистолет…

— Я не пью! — воскликнул Раменов.

— Может быть, портвейн?

— Я вообще ничего не пью…

— Какой же ты мужчина? — спросил Модулин.

— Я и так всегда пьян, разве вы не заметили?

— Это верно, между прочим, — подтвердила Нина. Модулин охотно улыбнулся ей в ответ. — Он пьянеет от работы, от воздуха, от купания, — добавила Раменова.

— А еще от чего? — подмигнул Модулин.

Нина подняла робкие глаза на Петрова.

— Зачем же было ехать с нами? — с укоризной молвил секретарь горкома. — А еще художник, путешественник! Мы все пьем! — вскинул он с деланным удальством свободную руку.

— Наливайте.

— Портвейн?

— Водки.

— Вот так не пьет. Ха-ха! — раздался взрыв смеха, когда после первого официального тоста Георгий отставил пустой стакан.

Петрову все больше нравился Раменов.

Нина Александровна подтверждает, что муж не пьет. Залог большого будущего, возможно. С женой они — ровесники. «Равные дети хорошо играют», — вспомнилась пословица, слышанная когда-то за границей.

Петров выпил вина, стало легче. Подумал, какая хорошая растет молодежь. Не знают ужасов войны! Довольствуются малым, без колебаний, воспитаны в труде. Люди цельные, твердые, убежденные. Чище и гуманней старшего поколения. И в эти годы не переменились…

Петров разговорился с Ниной о цветах. Рассказал, что в Забайкалье растут эдельвейсы, помянули про пионы, лилии, тюльпаны в здешней тайге.

— В них что-то есть от красок Японии.

— Говорят, что в Японии культ цветов… Я читала, что там существует праздник, посвященный цветению розовой вишни.

Он помнил, какие цветочные клумбы, грядки перед домиками в Шотландии, в Швеции… Да зачем далеко ходить, — у нас на Кубани! Как увиты цветами террасы!

— Нельзя ли у нас в городе построить со временем оранжерею и привезти семена цветов с Запада?

— Оранжерея уже построена… Осенью будут хризантемы. На Октябрьские праздники поставим в президиум. Мы из Владивостока выписали редчайшие сорта, каких нет и на Западе, — с тихой гордостью ответил Петров. На душе у него стало еще теплей.

Хотелось бы сказать: «Я пришлю вам с Георгием прекрасных цветов…»

«Представят ли, поймут ли потомки наше напряжение, — думает Петров. — Строится три новых завода. На построенных осваивается техника и выпуск новой продукции. Пустые, стертые слова. Завтра прибудет две тысячи молодых ребят и сразу пойдут учиться к станкам. Строится жилье, лесопильные и цементные заводы, рубится лес, в тайге расчищаются пашни для посевов картофеля и овощей. Организованы для этого два пригородных хозяйства. Придут баржи с тракторами. Открыты техникум, больница. Достраивается родильный дом… Сегодня мы на отдыхе. Мы на отдыхе, а Раменов на работе. Может быть, не очень хорошо, если он познает актив? На отдыхе…»

Далеко-далеко над тайгой белели снежные зубцы…

Черноволосый толстяк Тишков, поджав под себя ноги, стал играть с Петровым в шахматы.

Георгий присел у ног Нины. Он всегда чувствует себя в жизни так, как будто сидит у ее колен, а смотрит вдаль. С другой стороны устроился Владимир Федорович и сделал вид, что хочет положить голову на ее плечо. Но не посмел и, подняв брови, взглянул испытующе. Нина улыбнулась, как будто ответила, что понимает шутку.

— По пути к этим вершинам, — рассказывал Георгий, — растут леса черемухи и сирени. Целые километры я шел как в белом пушистом облаке. Когда-нибудь там будут дома отдыха. «Черемуховый мир» и «Сиреневый мир»… И туристские базы… Спортивные лагеря комсомольцев, заиграют горны. По тропам, в вершины гольцов пойдут пионеры в зеленых костюмах.

— Если товарищ Тишков в борьбе за красное знамя строителей и за перевыполнение плана не вырубит там весь сиреневый мир! — заметил Модулин.

— Неужели вы и туда добрались? — воскликнула Ольга Вохминцева.

Почти все жители нового города — приезжие с запада. Они не знают края и привыкают к нему, это для них новая страна. До сих пор далекие зубцы гор казались им лишь декорацией. Нашелся человек, который, оказывается, забирался туда и теперь рассказывает об этом, и это были не декорации, а что-то подобное Кавказу. Все слушали с удовольствием.

— Меня вел Никифор, председатель колхоза. По склонам хребтов текут каменные реки, а между ними голые поляны в глубоком мягком белом мху. Это ягель, который очень любят олени. Эвенки гоняют оленей на ягельники и выкармливают их там. Зимой олени сами разгребают снег и достают пропитание. Там можно развести десятки тысяч оленей, прокормить наши города. Меня угощали оленятиной жареной, вяленой, оленьей печенкой… Когда мы пришли, то увидели берестяный чум, летнее жилище, в нем живет дочь Никифора. Черноглазая, высокая, похожая на испанку. Всегда с ружьем.

— Ах вот он что там исследовал! — заметил Сапогов.

— Отец говорит, что она не боится ходить ночью по тайге, на что не всякий мужчина осмеливается… Утром солнце выкатилось по камням и застряло на рогах оленя.

— Вы это нарисовали? — сказала Ольга. — Я видела!

— А поодаль стоял другой дикий самец, как каменный. Дочь Никифора сказала мне, что от пришлых из тайги диких оленей родятся самые сильные оленята.

— Так бывает не только в тайге! — заметил Модулин.

— Вам надо выставку о каждой поездке делать, — сказал Вохминцев.

— На обратном пути попали в горелый лес. Травы нет еще до сих пор, хотя горела два года тому назад. Черная хвоя, чистое небо, бледное, и черные, совершенно черные и голые огромные деревья, колоннада, которой нет конца, все страшно и торжественно, как в грандиозном разрушенном древнем храме где-нибудь в Египте. И вдруг — река, а за ней зеленый мир, листва, свежая, голубая хвоя елей, лиственницы, птицы поют, сказочный мир весь в цветах. Болота и кочки в длинной светлой траве, как головы белокурых красавиц…

«Бездельники эти художники и писатели! Белокурых красавиц увидел!» — вырывая черного коня с доски, подумал Тишков и сказал:

— А вы знаете, что там зона вечной мерзлоты под вашими белокурыми красавицами?

— Да, я был на новой станции «Почин», которую вы, Иван Иванович, строили, там под зданиями оттаяла вечная мерзлота, и все они валятся набок, как пьяные, — ответил Раменов.

Раздался оглушительный взрыв хохота.

Тишков выдержал характер. Он слушал и молчал.

— А когда я возвратился, наш город показался мне прекраснее всего, что я видел за эту весну. Рельсы проложены прямо по улицам, разгрузка платформ, грохот бревен по ночам… Я люблю красные бревна лиственниц. Город — самое совершенное… произведение самой природы, часть тайги…

— Вы действительно любите наш город? — спросила Ольга ревниво.

— Он же художник! — сказал Тишков. Он снова сорвал фигуру с шахматной доски.

Петров казался рассеянным, Иван Иванович, не упустив случая, разгромил в шахматы первого секретаря горкома.

Потом, заискивающе улыбнувшись, сказал:

— Владимир Ильич тоже, случалось, в шахматы проигрывал!

Петров позвал Сапогова побродить в чаще трав, там должны быть озерца с рыбой, остров покрывало водой.

Тишков грубо свалил фигуры, сложил и застегнул доску, орлиным взором осмотрелся вокруг.

Георгий и Вохминцев стали прыгать с места в длину. На широком песке удобно.

Вохминцев желт от загара. Ноги упругие, как стальная пружина.

Раменов встал на руки, похлопал ногами в воздухе, перевернулся через спину и опять, ногами вверх, подошел на руках к жене, спросил:

— Почему ты не купаешься?

Нина нагнулась, накрест сложенными руками захватила полы желтенького платья. У нее гибкая нежная шея и чуть желтоватое тело, напоминающее цвет персика.

Георгий прокатился колесом и, рухнув в песок, стал валяться.

— Пошли! — Нина взяла его за руку. Она мягко вошла в воду и, опустившись, уверенно поплыла. Она могла так плыть бесконечно, и Георгий, нырявший вокруг, устал бы неизбежно.

Когда она вместе с Ольгой ушла на катер переодеваться, из чащи трав вышли «бродяги».

— Где ты был, идиот? — сказал Тишков своему управляющему. — Здесь раздевались красивые женщины.

На обратном пути Ольга сидела, обнимая Нину. Мужчины пели.

Ольга была пьяна и от воздуха, и от вина, и от необычайных рассказов Раменова. В них открывался мир, в котором она до сих пор только трудилась, не имея досуга оглядеться. Может быть, когда-нибудь ее дети пойдут в те далекие горы?

Подошел Степан, она взяла его руку и не отпускала до самого города.

С этим ощущением любви, счастья и опьянения она сошла на пристани. Вечереет, лучшее время.

Она, казалось, смотрела на свой новый город поэтическим взором Раменова. Она — инженер. Начала здесь простым землекопом. И училась. Заканчивала заочно. Никогда не думала, что так красивы эти ряды двухэтажных домов из бревен красноватой лиственницы и эти остатки болот со вздымавшимися из них чудовищными корневищами. Чувствовала, но никогда не думала.

Вот и большие каменные дома. А в окнах уж зажигались огни.

С охапкой цветов Ольга вошла в квартиру на четвертом этаже, застекленная дверь открыта на балкон с железными грубыми прутьями, город шумел внизу и жил, тысячи людей возвращались из тайги и с реки, в окнах горели огни в разноцветных абажурах, слышалось радио, музыка.

— Тебя тронули рассказы Георгия? — спросил ее муж.

— Да, а тебя?

Ольга горячо обняла Степана и здесь же на балконе стала целовать его крепкие губы.