Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА VIII

За обедом у председателя Алиса вернулась к привычным ощущениям дружеской беседы. Все остальное было совершенно необычайным: разведенный спирт, угощения. Обед начался с красной икры, осетрины, лосося нежнейшего копчения, потом появилось мясо сохатого. Хлеб белый, пышный, печен дома, а не в пекарне. Максим сказал, что рыбаки получают муку. Горожане об этом и мечтать не смели. Появились пельмени из рыбы такой нежной и вкусной, какой Алиса никогда не пробовала. В Москве свежие продукты доставались с трудом, в очереди, или без труда, через хороших знакомых, которым, однако, при дружбе бываешь чем-то обязан.

Скатерть на столе чистая, посуда простая, но хорошая. Кроме Максима, Алисы и Георгия время от времени появлялась жена председателя, очень скромная, белокурая, тоненькая женщина, неразговорчивая и серьезная. Сквозь открытую дверь видно, что за кухонным столом она кормит трех детей, таких же светленьких, как сама. Алиса заметила чистоту и опрятность маленького дома с дощатыми побеленными перегородками.

Максим Васильевич долго рассказывал, почему рыба может подо льдом задохнуться, и добавил, что после обеда поведет на реку и там все объяснит. Будет понятней.

«Еще не хватало!» — подумала Алиса. Ей не хотелось выходить из теплого помещения. Упоминание о том, как интересно на реке, лишь раздражало ее.

Георгий не пил, несмотря на молчаливую укоризну хозяина.

У всех колхозников есть икра, осетрина, мясо, водка, белая мука. Но ни у кого не бывает таких вкусно приготовленных кушаний, как у Ткачевых. А сама хозяйка при этом как-то не видна, словно все время хочет скрыться за своим платком.

Ткачев здесь вырос, его предки были потомками первых переселенцев, как у Наты.

У Максима лов рыбы всегда идет как-то необыкновенно. Он лучший председатель рыбацкого колхоза. Ткачев член партии.

После обеда Максим повел гостей на лед.

— День недолог, — сказал он.

Рыбаки отобедали. Как по команде, они потянулись из всех домов на лед, держа на плечах тяжелые ломы. Среди них несколько девушек.

Максим увел гостей далеко.

— Вода убывает, — объяснил он. — А вот здесь подо льдом у нас протоки. В них — караси. Сейчас тут тонн пять. Дальше вот тут… — он показывал это, как гид на художественной выставке, хотя вокруг не было ничего, кроме льда и легкой мглы под ярким солнцем. — Вот тут от убыли воды протока подо льдом пересыхает, рыбе в ямах не хватает воды. Она задыхается и погибнет, если не вычерпаем вовремя.

— Только караси? — спросил Георгий более для гостьи, чем для себя.

— Нет, тут… — председатель продолжал рассказывать.

Георгий слушал с интересом, а Гагарова с досадой. И ей, конечно, интересно, все это особенное, небывалое. Но сколько можно ходить по этому древнему городу из льдов. Устала, надоело и холодно.

Георгий показал на цепи рыбаков вдали. Они рассыпались по льду и взмахивают ломами, словно танцуют какой-то танец с копьями.

— Здесь у нас есть и устрицы и миноги, — вдруг сказал Максим. — Оставайтесь, завтра, когда потянем мотню, я выберу для вас.

Алиса вопросительно посмотрела на Георгия.

«Неприятно то, что труднодоступно? — спрашивала себя Алиса. — Может быть, и то мне чуждо в живописи, что просто далеко от меня? Я никогда прежде не думала об этом до встречи с Раменовым… Многие сочтут его работу примитивной, черной».

Шли в гору. Рядом поднимался Барабашка с ломом на плече.

— Максим свои амбары показывал? — спросил он Алису. — У Ткачева амбары богатые.

«Амбары Ткачева», — подумал Георгий. — Чем это не название. Да как выразишь на полотне? Нет, это не тема для картины. Художник все же ограничен, очень ограничен в средствах. Тут нужен поэт или писатель».

Сели на сено, простились с Ткачевым.

— У вас нос мерзнет, погрейте его, потрите, — сказал Раменов через некоторое время. — А то придется оттирать снегом. — Он сам закрыл ей лицо воротником. — Сейчас ветер в лицо.

Его прикосновения приятны. Она отогрела лицо и снова открылась. Опять над головой проплывал огромный бок горы с висящими друг над другом скалами. Все небо в розовых и красных перьях или в красных лесах, а между ними голубые и желтые лагуны и опять красные косы коралла.

На земле темнело, только торосы, вмёрзшие в становой лед, как огромные битые зеркала, вдруг вспыхивали красными огоньками, словно на льду зажигались вечерние костры.

— Вам нравится?

— Да.

— И мне всегда нравится. И всегда по-другому…

— Вы знакомы с Пабло Пикассо?

— Он, как у Чехова кузнец, который колесо чинил, ударил два раза — и все встало на место.

— А вы не описываете свои путешествия? — спросила Гагарова.

— Иногда пишу очерки для газеты. Делаю еще подписи под своими рисунками.

— Здесь, кажется, очень хороший народ?

— Да…

— Вы знаете, мне холодно! — вдруг сказала Гагарова. — Очень холодно, я замерзла.

— Вы замерзли? — встревожился Георгий. Он некоторое время помолчал, глубоко погруженный в воспоминания.

— Да, мне очень холодно, — как-то странно сказала она.

Гагарова лежала на сене. Он сидел рядом. Слышно было, как скрипели сани и екала селезенка у коня. Алиса ждала, что он сделает, чем и как ее закутают нежные его руки.

Он смотрел на черную скалу. Это опять то место, у которого открылся ночной вид на новый город.

— Знаете, в самом деле холодно. Вам надо бежать, если хотите согреться, — сказал Раменов.

— Ну нет…

— Как нет?

— Мне не хочется сходить, но я так мерзну, как-то сразу мороз подобрался.

— Бегите, а то вы простудитесь.

— Ну как же бежать? — наивно спросила она, и легкое кокетство послышалось в ее голосе.

— Я сам начинаю замерзать, — сказал он и приостановил лошадь. Вдруг он с силой столкнул Алису с саней.

Она упала, как тяжелая бочка, на белый наплыв голого льда. Она упала, как с дивана, на огромную закуржавевшую от мороза шкуру.

Она еще не могла опомниться от ужаса, а Георгий уж ударил вожжами по лошади и помчался прочь.

Он только успел заметить, что пальто ее задралось и что она одета очень плохо, что ее толстые голые ноги красны от мороза.

— Бегите! — крикнул он.

Знаменитый критик и художница, обиженная и испуганная, вскочила и побежала. Она бежала, кажется, очень долго и, наконец, почувствовала, что огонь разливается по ее телу и согревает ее.

А Георгий остановил лошадь.

«Ну все-таки это очень грубо?» — с обидой хотела сказать она.

Он встретил ее очень радостно, опять его сильные руки стали кутать ее. Она чуть ли не в слезах.

— Теперь тепло? — спросил он.

— Да… — неохотно ответила она.

Она обиделась не потому, что он столкнул ее так бесчеловечно. Нет — он из этой поездки сделал что-то деловое, словно она была только художницей и критиком, а не женщиной.

И, желая быть с ним холодной, она отвечала неохотно.

Вот и город. Бараки на берегу, землянки. Вон горб, под которым землянка Наты. Начались и новые улицы больших домов. У гостиницы Алиса хотела выйти, но Георгий не пустил:

— Жена ждет нас ужинать. Она будет огорчена, если вы не придете. Она накормит нас ухой и еще одним кушаньем здешним, какого и у Ткачевых не бывает.

Опять в нем было что-то милое и дружеское.

— Но я должна привести себя в порядок.

— Вы так долго приводите себя в порядок? Поедемте к нам и там приведете.

Она охотно согласилась. Ей не хотелось оставаться одной. Она вдруг почувствовала дружеское расположение к Нине Раменовой, захотелось ее видеть и ближе познакомиться.

Георгий поднялся по лестнице, заглянул домой, перемолвился с Ниной и отправился на конный двор сдавать лошадь.

Нина извинилась. Ей на кухне надо из-за стекла достать мороженую рыбину. Между двумя рамами целый склад. Георгий просил угостить москвичку строганой сырой рыбой с уксусом.

Алиса вышла из ванной и задумчиво присела у столика, разглядывая свежий журнал.

«Но все-таки как могло случиться, что перед Раме-новым не поставили никаких задач, что он остался «неорганизованным»? Здесь должны быть передовые вкусы у людей, это строители нового мира, наши лучшие люди. Может быть, Раменов развился здесь как раз потому, что люди сознают, что у них передовая стройка, они нужны и поэтому не скрывают вкусов? Может быть, это и есть вкусы народа? Они прекрасно понимают, что если вся страна кричит о них, то они имеют право быть независимыми и выбрать, что им хочется? Явился человек, который пришелся им по душе! Как знать, может быть, так и должно быть, а мы, москвичи, обязаны взяться со всей энергией и помочь.

Чувствуют ли здесь люди по-настоящему, что искусство развивается? Видимо, тут за кулисами всего стоит Петров. Про него не скажешь, что человек без вкуса или провинциал. Старый чекист, большевик с большим опытом. Петров — сила, и с ним считаются в Москве. Но он погружен в свое…»

— Как вы съездили? — входя с блюдом тонко нарезанной рыбы, спросила Нина.

— Да, с трудом достаются произведения реалистического искусства? — ответила Алиса улыбаясь.

Нина осторожно стала рассказывать о новых работах мужа.

— Он очень страстно рисует самые обыкновенные вещи, — сказала Алиса. — Например, цветы.

Наедине с Ниной она снова стала серьезна. Нина услышала много нового, интересного. Она очень рада за мужа, никогда не думала, что кто-то так верно может понять его. Да, его натюрморты страстно нарисованы.

Алиса почувствовала большую симпатию к Раменовой.

Вернулся Георгий. Ужинали.

— Мне понравилась здешняя природа, — говорила Алиса.

— Тут много интересных людей, — сказала Нина. — Но нет развитой городской жизни. Все интересное и увлекательное — на заводах, а собираясь, люди избегают о деле говорить, поэтому общество может произвести ложное впечатление.

Георгий спросил: неужели на Западе природа уже никого не трогает? А разве сквозь картины природы не виден человек и его психология? Разве пейзаж не выражает чувства?

— Конечно, пишут природу. Я никогда не была за границей, но, кажется, художники погружаются в психологию иными средствами… И они стремятся в сферу подсознательного, их занимают отступления от норм, психопатия, пороки, а природу, кажется, они в основном отдают ученым и фотографам. Говорят, что по-настоящему только сейчас поняли Достоевского. А природой, Ривьерой, Альпами занимается туристская реклама. Художники перестают чувствовать, что может существовать как бы психология природы. Может быть, боятся, что это обязывает к традиционности… Цветное фото придет со временем и сюда… А ваших первостроителей я хочу еще раз посмотреть вместе с вами, — и она многозначительно поглядела на Раменову.

На другой день Гагарова уезжала.

Накануне на авиасанях куда-то на север, чуть не к Ледовитому океану, отправилась с военными Лосева. Она позвонила Нине, попрощалась, сказала, что, может быть, пересядет на самолет и полетит надо льдами по направлению к Северному полюсу.

Раменовы провожали Алису на вокзале. Она была немного грустна и, глядя на них, чувствовала свое одиночество. Мужа она не любила. Она хотела бы жить по-новому. А это почти невозможно. Ей надоело слушать одни и те же разговоры. Это в общем тоже провинциализм и ограниченность. И может быть, из всех провинциализмов самый тупой и ужасный — столичный провинциализм.

Несколько дней она прожила с Раменовыми чистой и здоровой жизнью. Но надо возвращаться. Владеет чувство долга, она знает, что самое важное делается в Москве. У нее есть убеждения, и она совсем не намерена от них отступаться. Но ей не нравится односторонность, пристрастие своих союзников. Она бы хотела судить свободней, независимей.

И были еще причины, может быть для женщины гораздо более важные. Пора, пора возвращаться в Москву. Там ждут. Там все так неясно и запутанно с личной жизнью.

В общем ее поездка удалась. Когда ехала из Москвы, то ей знакомые дали еще некоторые дополнительные поручения. Она должна была их исполнить. Но оказалось, что все не так, как ей говорили в Москве, и она рада, что ничего не стала делать. При Нине сказала Раменову на прощание:

— Помните, я график и критик. А вам нужны советы опытного мастера живописца… Вам нужен умный друг, талантливый и свободный от предрассудков… К тому же я не могла быть беспристрастной… Я…

Она густо покраснела. Так и не решилась сказать…

Нина и Георгий возвращались пешком. Раменова тронута, что гостья так горячо поцеловала на прощание ее и Георгия и просила заходить в Москве. Нине хотелось говорить с Георгием. А он опять думал о чем-то с неприступным видом.

Еще она помнила, как Алиса выразительно взглянула ему в глаза, когда поезд тронулся.

А сам рыцарь как в рот воды набрал. Долго не работал, его, видимо, мучают замыслы. Но он не вытерпит и все расскажет.

Они шли по снегам, через лес, мимо огромной строящейся школы.

Взошла луна. Прошли бетонный завод. Начался березник с огромными деревьями. Здесь уже была прорублена будущая улица. Она между стен темного леса. Тут построят квартал семиэтажных домов. Солдаты особого строительного корпуса уже прорыли экскаваторами и лопатами траншеи для будущей канализации, и водопровода, и для линии с горячей водой от ТЭЦ, которая недавно пущена и будет согревать весь город. По снежным ухабам быстро прошла машина. Кажется, Сапогов проехал, его лицо мелькнуло, не заметил, кто идет. Или стыдно ему? Так лучше.

А вековой лес еще стоял. Нина чувствовала его красоту. Снег очень сухой, — значит, мороз крепкий.

— На меня, знаешь, от ее приезда пахнуло жизнью столицы. Художники там не очень хорошо живут, многие нуждаются, но у них настоящая жизнь. Они мыслят!

Он вспомнил московские квартиры. Лестницы с затхлым запахом. Новые дома пока там редкость, хотя о стройке города пишут много.

— Но в этих старых квартирах — огромная деятельность. Интересы связывают их со всем прогрессивным миром.

— А Шолохов живет на Дону среди природы, — через некоторое время сказала Нина.

— Природа — великий художник.

Пришли домой. Нина посмотрела на себя в зеркало. Ее щеки свежи, вид здоровой, сильной женщины.

Георгий ушел в студию. Он там, кажется, опять что-то подправлял на «Первостроителях».

Нина была очень польщена суждениями москвичек. Муж вырос в ее глазах. Она представляла его будущее.

Причесанная и довольная, она долго ждала его. И опять ей несколько жаль было своей юности и красоты, которыми она все же жертвовала. Но жертвовала она ради большого или, по крайней мере, ради стремления к большому и настоящему.