Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА XX

Окна открыты. На столе скатерть из парусины с вышивкой и зеленая вода с красными саранками.

— Опять приезжали картины покупать, — сказал Георгий.

— Отдохни. Все в свое время. Теперь я буду хозяйничать сама. Мне дают два свободных дня за сверхурочную работу. Завтра я приготовлю тебе вкусный обед.

Она принесла с базара ранние овощи.

— Самое страшное стать провинциальной знаменитостью, — говорил он, — но бросить город, бросить людей, которые мне верят, тоже глупо. Пусть будут мои картины, это лучше, чем клеенки… Но что, если бы я свой успех принял всерьез?

Последние дни Георгий опять бывал на заводе. Там закладывались новые суда. Монтировались новые станки, шла кладка новых печей. В вечерних школах экзамены. Почти все рабочие учились: заочно, в кружках, а самые способные, как Ната, — в вечернем техникуме.

Георгий вернулся, и у него новый прилив интереса ко всему, чего он не видел за это время. Теперь он говорил, что заниматься баловством, фантазиями — провинциально, не ко времени. Он чувствовал себя так, словно он еще не мог найти какой-то ключ, чтобы весь видимый мир писать по-новому и с новой силой. Даже Ната замечала, что с ним творится неладное, и спросила его однажды: правда ли, что он ездил с Шестаковым в Вознесеновку и там они познакомились с двумя приехавшими молоденькими учительницами?

— Нет, неправда.

— Напрасно. Вам нужно какое-то знакомство для вдохновения, и тогда у вас все пойдет как по маслу. Я теперь читаю разные книги про художников и писателей. И Нина Александровна не будет обижаться.

…Вместе со студией квартира Раменовых занимала все крыло верхнего этажа дома. Иногда она казалась Георгию замком, особенно в ночные часы, когда, как со сторожевой башни, он смотрел из окна вниз.

Нина прекрасно понимала, что с ним…

— Ну отдохни, не спеши, все придет к тебе.

Она убеждена, что в нем — поворот к лучшему, что он задет, тронут откликами и суждениями, как бы грубы и нелепы они подчас ни были. Все перерабатывается в его душе. Он понял: жизнь, общество ждет от него чего-то большего. Про старуху немку Нина сказала ему: «Первая встреча с иностранкой в твоей творческой жизни». Он призадумался.

Иногда говорил, что хотел бы опять жить на гроши и писать не в студии.

В эту пору, когда все так внимательны к нему и к ней, Георгий и Нина все больше стремились к уединению, избегали шума, похвал.

Тишина, счастье, окна открыты днем и ночью, бушует ли гроза и потоки свежести льются в квартиру и оживляют стоящие всюду цветы, или палит солнце. Все прекрасно в эти дни.

— Может быть, мне в самом деле все бросить и ехать в этом году учиться, проситься без экзаменов, хлопотать…

Жаркое и томительное лето. Жара чувствовалась даже в самые ранние часы, едва всходило солнце, оно жгло и томило, и приятно было вытянуть на горячем уже подоконнике обнаженную руку.

А завтра, может быть, что-то уже будет найдено. Явится новая смелость и страсть любопытства, умение видеть по-новому людей, и оба они, отдохнувшие и сытые всем, что только может желать чистая молодость, пойдут опять к людям, в их густой трудовой поток.

— Выключим радио! — сказала она.

— Мы одни в целом свете.

Они опять вместе, опять среди цветов и картин, на ярком ковре, у ярких дешевых блюд, у ярких огней на кухне. Уха была, как самый бледный янтарь, и густа, как сок. Помидоры и огурцы были их волшебными фруктами, а воздух пьянил.

Сегодня воскресенье, они целый день в своем рыцарском замке. В редакции Нине разрешили сегодня не выходить на работу.

Какое лето идет, какой зовущей тревогой веет с реки, из океана тайги, с гор, оттуда, где горные потоки падают в великую реку, где чайки плачут и кричат, как малые дети, где рыбы, сверкая, выпрыгивают из тихих вод!

— И вот когда я ничего не делаю — меня хвалят в газетах… А когда буду все забывать ради работы, начнут беспощадно ругать.

— Люди хотят красоты, украшения жизни, рады, что в городе есть художник. Это признают, и все хотят верить, что у тебя есть будущее. Все рады, что Москва занялась тобой… Но, кажется, один из Гонкуров писал, что чем шире круг поклонников у художника и чем громче его слава, тем меньше тех, кто понимает его талант…

— Едем купаться…

Жара. Кажется, что раскален верхний слой воды. Дюны голые и дюны, обросшие жестким кустарником. Огромные белоснежные отмели. Тишина, ни голоса…

Под солнцем, на этих песках, показалось, что он до сих пор ни разу не видел ее с этими поразительными отливами персика на коже. И счастье их, как само солнце, и все заботы, и все огорчения вылетели из головы, являлась сила, торжество было в душе, и он хотел, чтобы сегодня она была бесконечно счастлива. Она отстранялась от него, как девушка…

— Почему я так редко видел тебя? — спросил он. — Я всегда смотрю куда-то вдаль, куда-то гонюсь, лечу… А ведь я забываю, что ты всем нравишься… Что будет, когда мы приедем в Москву.

— Там ждет успех тебя!

— А тебя? Сейчас ты такая прекрасная, что вся моя работа кажется такой ничтожной по сравнению с тобой, я поражаюсь, как я мог о чем-то еще думать, кем-то увлекаться, кроме тебя… Теперь, наверное, я буду писать только тебя, и это будет мой ответ на все упреки… Странно, сейчас меня разбирает такая досада… Как я люблю тебя!

Он хотел поцеловать ее колени, но она отскользнула по песку. У нее стройное тело с мягкими мускулами, но сейчас она сильна и напряжена как пружина.

Он смотрел ей в глаза. Они голубые и чистые. И вдруг что-то гордое сверкнуло в них, какой-то блеск счастья.

— Может быть, ты в кого-то влюблена? — спросил он в приливе внезапной ревности.

— Ты — безумец! — смеясь сказала она и отстранилась.

Они шли домой с берега в темноте.

— Я люблю только тебя, — тихо говорила она, — и не бойся за меня никогда и нигде, что бы ни было…

— Я знаю, — отвечал он слабо и счастливо. Они еле волочили ноги от усталости. Целый день на реке почти обессилил их. — Я верю тебе, как себе.

— Да? — с деланной обидой отозвалась она.

У него, как от вина, туманилась голова при мысли, что любовь и творчество могут слиться и что он вечно будет с ней так же счастлив, как сегодня. И он все время помнил этот отлив персика при солнце.

— Я никогда в жизни не была так сыта счастьем, как сегодня! — сказала она дома, почти валясь от усталости.

Утро без похмелья. Нежные потоки горного воздуха, напоенные таежной прелью.

Нина уже ушла на работу.

«Какой вчера был чудный день».

Он услыхал на лестнице быстрые шаги Нины. Они были тревожные, страшные, что-то случилось. Быстро щелкнул ключ. Она была бледна, ее лицо некрасиво, ее голубые глаза округлены.

— Георгий! Война! — воскликнула она, еле сдерживая рыдание. — Вчера Германия начала военные действия, и вся наша граница перейдена… Быстро включай радио. Возможно, будет говорить Сталин… Все ждут.

Конец 1-й книги