Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА VI

Звонко стуча каблучками по свежекрашеному полу, Нина в красном коротком халатике подходит к телефону в коридоре и зажигает лампу.

— Алло…

Какая-то невидимая волна ее озабоченности доносится до самодельной кушетки, на которой лежит вернувшийся из тайги Георгий.

— Да… Он дома… — голос ее почему-то стал серьезен. — Да, пожалуйста. Приходите к нам. Он будет ждать вас! — спокойно и безапелляционно заявляет Нина, кладет трубку телефона, гасит свет, и стук ее каблучков приближается.

— Кого еще пригласила к нам? К черту, я не видел тебя десять дней, измерзся, устал, в пургу брел пешком по льду реки, чтобы поскорее добраться… Чуть не сдох. Добрался до трассы и ночевал в вагончике диспетчера. А диспетчер и все его рабочие у меня из рюкзака украли рубашку.

— Звонили из редакции городской газеты… Приехала из Москвы художница Алиса Гагарова. Она в творческой командировке и хочет непременно тебя видеть. Говорит, звонила утром, а день провела на стройке нефтезавода.

— Что же ты меня не позвала к телефону?

— Не думаешь, что тебе надо переодеться? — вместо ответа сказала Нина.

Ведь Георгий мог, под настроение, сморозить что-нибудь по телефону или заявить, что у него нет желания встречаться. Он соскучился и может быть несерьезен. Кажется, впервые с тех пор, как начал строиться город, сюда приехала художница из столицы.

— Да? — вдруг Георгий вскочил с кушетки. — Я сам очень хочу с москвичкой встретиться!

Георгий и Нина мечтали когда-нибудь привезти плоды своих трудов в Москву или хотя бы рассказать людям о том, что делается здесь, что и как чувствуется и видится на месте, что тут общего со всей страной, с ее великим трудовым подъемом. И вдруг сама Москва пришла к ним.

— Она известная художница?

— Довольно известная, — ответил Георгий, — но, кажется, критик более, чем художник. Критик довольно дельный. Но все же художник. График она. Тем лучше, что критик…

Георгий иногда как дитя. Он, может быть, сейчас еще не понимает, как значительна предстоящая встреча.

Нина хотела бы услышать ответы на многие свои вопросы. Ведь у Георгия нет друзей-художников, он почти самоучка. Конечно, ему много дали в юности занятия с профессором. Но с тех пор как старый художник умер, Георгий работает в одиночестве.

Нина — прекрасная хозяйка. Она угостит гостью, расположит ее к себе, она не хитрит, но откровенно признается себе, что рада приезду москвички. Недавно Нина сшила себе платье, придумала фасон сама, и потом оказалось, что именно этот фасон входит в моду в Москве по веяниям из-за границы. Итээровским дамам это стало известно от жены директора завода, которая все время проводит в Москве или на юге. Нина знает, что мода не каприз, в ней есть своя закономерность. Любовь к хорошей одежде, красивой обуви — это слабость?

— Я покажу моих «Первостроителей», — торжествующе сказал Георгий. — Если бы ты знала, как мне необходимо живое слово совершенно чужого, свежего человека. Мне кажется, что, если бы не ты, я бы давно погиб. Я иногда задыхаюсь. Какое счастье, что есть на свете Москва!

Нина просияла, когда раздался звонок. Чуть надушенная, свежая, в простом платье, но в отличных чулках и блестящих черных туфлях, ока пошла открывать.

В дверях вместо одной появились сразу две гостьи.

Алиса Гагарова, очень толстая и грузная, молодая, с рыжеватыми стрижеными волосами, хотела представить свою спутницу, известную писательницу, бывавшую в этом городе лет пять тому назад и оставившую по себе с тех пор самое хорошее воспоминание. Лосева написала роман о прекрасной, вдохновенной молодежи, строившей новый город. Это почти романтическая песня. Приход писательницы — сюрприз, который Алиса приготовила для Раменовых. Но, войдя, Гагарова, казалось, позабыла свои добрые намерения. Она почти смутилась, увидя Георгия. Он совершенно не походил на распространенный тип провинциального «мужичка-художничка» — так называл всех этих опекаемых и подзащитных муж Алисы, известный график.

Георгий в темном костюме, рослый, с разгоревшимся лицом, с безукоризненным пробором в густых темных волосах. Он спокойно и в то же время дружески посмотрел в глаза Алисы, подавая руку.

Писательница оживилась. Алиса перекинула к ней взор как бы в поисках поддержки.

Лосева шла сюда из снисходительности, не ожидая тут ничего интересного. Но ее острый глаз, кажется, не поддавался первому впечатлению, он проверял, искал на стенах первую картину, как бы желая увериться, узнать, действительно ли ее встретили порядочные люди, нет ли обмана… Она все проверяла, взвешивала.

И вдруг она откинула голову в плечи, сощурилась, жесткая мужская улыбка криво скользнула в пол-лица, почувствовалось, что первая же картина «Охотничий натюрморт с кедровыми шишками», как называл ее для себя Георгий, понравилась. Но Лосева не сразу уступала… Все же знаменитость смягчилась, тут же искоса взглянула на Нину, разговорившуюся с Алисой, обежала взором ее фигуру, чулки, туфли, потом прическу…

Картина, кажется, понравилась… Это женщины, привыкшие к противодействию, неожиданностям, приключениям…

Посмотрели картины в кухне и в спальне. В студии накануне лопнула труба, приходили мастера, отключили отопление, и там довольно холодно. Георгий принес оттуда несколько полотен.

У опытных москвичек такой вид, словно они сразу берут быка за рога. Спросили Георгия, где он выставляет свои картины.

— Пока нигде, кроме клуба и библиотеки.

Неужели он не понимает значения персональных выставок! О нем могли бы судить профессионалы. Хотя бы в краевом городе! Неужели он довольствуется дешевой славой провинциала-полулюбителя, опекаемого на стройке местным начальством? Он, к сожалению, доволен, эта новая отличная квартира, и при ней мастерская, которой могут позавидовать столичные художники. Но ведь надо иметь в виду, что в провинции могут не признать писателя, поэта, даже обязательно не признают, но признают художника, который пишет портреты, похожие на настоящих людей, — это в глазах провинциалов обычно является критерием. Конечно, здесь особенный город и, может, настоящий художник? Он тут нужен! Но стенды с портретом и арки не дело для талантливого парня.

— А это что? — спросила Гагарова. — Какое странное выражение лица у молодого охотника. Он играет со зверьком?

— Нет, охотнику попался соболь, он давит ему пальцами голову, чтобы зверек не укусил. Злой и сильный зверек. Другой рукой охотник отрывает ему сердце под шкуркой, чтобы не попортить мех. А ноги соболя зажал коленями.

— Фуй! — вырвалось у Лосевой. Лицо Гагаровой зарделось.

— У меня таких зарисовок много, не для выставок, а скорее для какого-нибудь альбома, где бы показаны были варварские старинные методы, какими действовали романтические зверобои. Может быть, какой-нибудь «Охотиздат» или «Союзпушниниздат» заинтересуются когда-нибудь…

Он подумал, не показать ли портреты беглых бандитов, с которыми встречался в тайге. Нет, пусть лежат мои уникумы! Не будем путать москвичек. А то начнут учить бдительности! Или перепугаются…

Он показал жене глазами на истрепанный альбом и покачал головой.

Нина довольна сегодня Георгием. То, что другому дается подготовкой, к нему приходит как-то сразу, как от ангелов, и он по-своему выигрывает. В общем он сегодня прекрасно держится, гостьи нравятся ему. И ей тоже нравятся эти представительницы высшей интеллигенции. Может быть, трезво увидят свежее, живое и талантливое?

Когда краевой музей покупал у Георгия картину, на которой был изображен митинг комсомольцев, его вызывали в краевой город. Пришлось услышать суждение зрителей. Много говорили о том, какой свет и как написан воздух на картине. Георгию казалось, что он открыл для себя что-то новое, изобразив этот мерцающий утренний поток над рекой и лесом. После того как он услышал похвалы, захотелось писать пейзажи, где много воздуха и света. Он писал воздух над мрачными болотами, красный — на закате, раскаленный добела — над широчайшими заливными озерами, при плеске рыб, во множестве прыгающих из воды, когда кажется, что под солнцем варится серебряная каша. Он так и назвал картину — «Серебряная каша». Полотно узкое и длинное, как озеро. Это панорама пляски рыб. Он пытался писать просто воздух, один воздух, без гор, без воды и солнца. Над ним смеялись. Вохминцев сказал, что это все равно что раздавать воздух по заборным книжкам в кооперативе.

Еще Георгий писал воздух черный, ночной. А его «Серебряную кашу», где по озеру скачут из воды максуны, хвалили все без исключения: инженеры и рабочие, любители рыбалки и люди, никогда не видавшие пляски рыб.

В виде эксперимента можно написать только свет? Можно попытаться изобразить красками какое-то чувство? Однако если не будешь писать понятных картин, то в новом городе всегда будут процветать базарные пошляки и спекулянты!

Знаменитые писательница и критик пришли в восторг от «Серебряной каши». Но, может быть, им кажется, что все это… краеведение?

Георгий попросил надеть шубы и зажег свет в студии. Нина вошла туда позже, набросив шаль.

Большая новая картина готова. Георгий работал над ней все эти месяцы, когда часы так длинны и, кроме работы, почти нечего делать. Закончив картину, он поехал в тайгу на десять дней — отдохнуть, подышать настоящим воздухом, пожить настоящей жизнью.

«Первостроители». Их шестеро. Они все тяжелые, на лицах читаются характеры и мысли, тяжелые руки, у большинства тяжелые взгляды. Это все сильные люди. Они много работают. Алиса смотрела внимательно, с интересом. Общий серый тон, никаких световых эффектов, все приглушено, кроме лиц. Никаких признаков официального города-новостройки, никаких проявлений энтузиазма «по стандартным понятиям». Эти люди не новички в труде. Лица светлы и чисты, и, несмотря на одинаковое выражение силы, все шестеро разные. Первое впечатление захватывает. После рыб и кедровых шишек, зверей и разных экспериментов вдруг попадаешь к современным, сильным, живым людям.

Гагарова немного смутилась. В первый миг даже пробудился какой-то протест, и сразу же подумалось — не подражание ли…

— Все как-то статично! — кисло вымолвила она.

«От Алеши Поповича», — подумала писательница, глядя на шустрого Левку Мочаева, которого она знала хорошо. У него интеллигентное лицо, он готов всегда сорваться с места. Таков с приезжими, деятельный и любезный. Он тоже перенес все тяготы первого года, голодал, искал бруснику под снегом на болоте, чтоб не умереть без витаминов, варил кору вместо супа.

Рядом Перёмин. Комсомолец, ставший председателем исполкома. Честный, старательный, отзывчивый. Всегда покорен интересам своих товарищей, до сих пор как рабочий. Лицо с оттенком властности. Чуть заметны мешки под глазами.

Всех шестерых связывает какой-то дух товарищества.

— Но почему же все-таки они так неподвижны? — повторила Гагарова. — Героическое требует сюжета. А это решено, ну, может быть, в духе рембрандтовских «Синдиков» или «Стрелков святого Георгия» Хаальса… Но и Рембрандт и Рубенс писали группы людей, связывая их тематически, и это лучший путь. И в наше время есть холодные лица, которые, казалось бы, ничего не выражают, например у Дейнеки, но выразительны фигуры и совершенно другой фон. Бьет чувство современности. Оно как бы фонтанирует из всех пор произведения. И главное — современная манера письма, согласный хор красок, лаконичность. У вас неудачно композиционно, — несколько неуверенно говорила Алиса. Она нервничала.

— А лица? — ревниво спросила Лосева.

Алиса вдруг ласково улыбнулась. Она смолчала. Поникший было Георгий заметил, что зрительницы смягчились.

— Да, как это ни странно, но я вспомнила фламандцев. На самом деле, они могут быть близки и понятны на наших новостройках, — сказала Лосева.

— Да тут сила плоти, выражение физической жизни людей. У вас это очень верно схвачено. Чувствуется, что вы любите сильные, здоровые натуры. Это вам удается. Все здешнее — кедры, звери на ваших рисунках имеют свой характер… Когда вы рисуете все местное, природу, вы оригинальны. Но в то же время я боюсь, что ваши строители какие-то несовременные. Так никто не пишет. В них есть что-то старомодное… А когда вы будете в Москве?

Все замерзли и пошли в комнату.

— Старайтесь не разбрасываться, — сказала Лосева, трогая Георгия за рукав, и это было почти императорское прикосновение.

Нина уже расставила чашки. Чай, булочки, испеченные в духовке, сахар, даже масло — все это сейчас почти редкость. Сели к столу. Писательница почти не ела, сославшись, что поужинала. Она отлично понимала, как трудно достается все, чем ее угощают. Алиса была попроще и ела с аппетитом.

Нина, слушая мужа, поражалась сегодня, как он держится уверенно.

Георгий стал рассказывать про свои поездки. У него в самом деле масса наблюдений, и звери у него с характерами, живут как бы человеческой жизнью, со всеми страстями, про людей иногда так не расскажешь. Георгий сегодня в ударе. После десятидневной разлуки он очень нравится Нине.

Гостьи слушали с интересом.

А Нина, сидя у чайника и булок, вдруг подумала, как она любит мужа и в то же время как это трудно. Она невольно вспомнила свою редакцию, где она была так нужна. Она никогда и никого ни о чем не просила на работе. Наоборот, нуждались в ней.

Еще вспомнилось ей, что сегодня звонила Сапогова, звала к себе, потом взял трубку Владимир Федорович и говорил очень почтительно. Стыдно и неприятно. Может быть, не надо показывать, что придаю значение его поступку? Может быть, он сам раскаивается? Но ведь это наглость, мужицкое, кулацкое нахальство у советского инженера. Он считает подобное обращение естественным? Может быть, попытаться ему как-то объяснить… И жаль, жаль ссориться с Евгенией Васильевной.

Писательница заметила, что Нина задумалась. Оживленно спросила, как они тут живут, нравится ли ей, и, между прочим, осведомилась, кто ей шьет.

Гагарова стала спрашивать Георгия, кто снабжает его холстами, красками, какими. Слыхал ли он, что теперь есть совершенно новые краски, что за границей по этой части сделаны интересные открытия. И у нас есть замечательные изобретатели. Можно было понять по некоторой недосказанности, что этим новаторам ходу не дают.

Муж Алисы, например, пользовался только заграничными красками. Алиса прямо сказала, что у нас выпускают дрянь, а не краски.

Писательница спросила, кто из московских и ленинградских художников приезжал сюда и есть ли в городе начинающие.

Георгий сказал, что торговые работники будто бы из холста хотели сшить летние костюмы.

Смеялись.

Гагарова помянула, что на живописцев надвигается грозная техника фотографии, в том числе цветной, кино, многие спешат менять позиции. Да и сам новый мир, видимо, потребует новых средств выражения. Намечается эпоха экспериментов. Сказала, что, между прочим, предки Кандинского из Сибири, из Забайкалья, были богатыми кулаками. Старая школа на Западе начинает быстро сдавать позиции. В Германии — фашизм. Талантливые люди протестуют, хлынули в Америку. А в Америке и во Франции процветают экспериментаторы. Европейские музеи покупают картины Кандинского. Англичане и французы остаются судьями.

Давно рассказывал про Кандинского профессор…

— Кандинский есть в запасниках в Третьяковке?

— Да! — ответила Алиса. — Там все есть.

— Но современная тематика требует сегодня своего отчетливого выражения, — заговорила Лосева. — У нас другой мир…

— Да… — отозвалась Гагарова. — А вы не думаете, что ваше творчество несколько односторонне, — решительно сказала она. И добавила с улыбкой: — Хотя мне нравится.

— Как это понять? — спросила Лосева.

Алиса, кажется, не хотела пускаться в подробности. Ей, может быть, надо что-то обдумать.

— Вы очень хорошо знаете край, — сказала она, пристально поглядывая в глаза Георгию. — Но я совершенно не представляю жизни местных охотничьих племен. Ваши рассказы поразительны. Когда я ехала сюда в новый город, то заодно мне очень хотелось побывать в рыбацком стойбище. Может быть, редакция могла бы дать лошадь?

— В редакции мы лошадь не получим. Завтра я позвоню в сельский райком. Они всегда дают мне подводу. Ведь я иногда печатаю зарисовки в газете. Я могу свозить вас в очень интересное стойбище. Это, конечно, по старой памяти оно называется стойбищем. На самом деле — современная деревня. Кстати, сейчас там рыбу подо льдом ловят. Там очень хороший председатель.

— Прекрасно! — мягко сказала Алиса и взглянула на Раменову. Та была спокойна.

Простились дружески…

Нина убирала посуду. Георгий ходил по комнате и думал. Потом он вошел в кухню, снял пиджак и стал мыть тарелки.

— Знаешь, с ними интересно, они обе умные, дельные. Но они как бы все время проверяют меня.

Нина подумала, что и охотники, и пейзажи, реки, моря, первооткрыватели, свет, воздух, ее тело, которое он тоже пишет, — все это частицы огромной художнической жизни, еще юной и зеленой, которая началась в этом солнечно-желтом мире. И все это огромное зреет в его душе, цельное, если посмотришь со стороны — величественное и торжественное. Да, он настоящий человек, но идти с ним трудно, он все время рвется куда-то…