Желтое, зеленое, голубое[Книга 1]

ГЛАВА V

Деревянные тротуары покрыты грязной мокрой глиной.

Георгий шагает среди моря грязи, подле слабых саженцев тополя, торчащих, как прутики, на месте былой могущественной тайги. «Улица старых бараков». Им уже по пять-шесть лет. Могли бы у нас выстроить новый проспект и назвать «Улица Старых Бараков»? Была бы огромная магистраль с семиэтажными современными домами. Название сохраняло бы уважение к Витькиному брату. Целое море воспоминаний стояло бы за этим названием.

Георгий подумал, что в один прекрасный день все, что он делает, может оказаться позорно смешным и провинциальным. Мир велик, и художников много, они трудятся, наверное, не только в Москве, повсюду. И в Москве! Но они вместе, а я — один.

В свое время профессор много рассказывал Георгию про приемы работы известных современных мастеров. Жена профессора привезла из Ленинграда библиотеку. Георгий все время проводил за книгами.

…За последнее время Раменов почти перестал писать первостроителей. О стройке города заговорили газеты всей страны. В толстых и тонких журналах появились статьи, и даже написано несколько книг.

Первостроители в фокусе всеобщего внимания. То, чем занимались все, из чего создавалась сенсация, что представлялось в идеальном виде, всегда мало интересовало Георгия. Он любил искать для своего творчества что-то реальное, но что можно изображать через собственные настроения, а не через единый, как бы обязательный взгляд. Ему тоже хотелось быть в своем деле первооткрывателем и быть со своей темой один на один.

Он не любил толкучек, не рвался туда, где теснились все, отступал по какой-то скромности, чистоте, ему стыдно было действовать в творчестве плечами.

Георгий отступал только внешне. Он никогда не расстанется с этой темой. Его понятия о первооткрывателях бесконечно расширялись. Он искал новых людей, теперь каждый человек в новом городе представлялся ему первостроителем и новым человеком. Первооткрывателями он считал и предков Паты.

Дома Георгий тер краски, разводил, злился, что много времени уходит на подготовку, — кажется, больше, чем на самую работу. Кистей новых нет, старьем приходится орудовать. Мазки не ложатся как надо… Руки какие-то деревянные, не чувствуешь кисти, точно кисть еще не продолжение руки и не часть мозга.

Первостроители, как замечал Георгий, люди труда, на них все стоит. Вохминцев — типичен. У него много работы, некогда думать о значении собственной персоны.

У Георгия был этюд: первостроитель Самородов сидит в тайге у костра. Костер в солнечный день. Тут и охра, и белила, киноварь и к месту попала какая-то грязь или смесь красок, бог знает как попала, сам, кажется, подхватил в пылу, или что-то нашлось, но ловко получилось! Костер — живой! Самого огня почти не видно при таком солнечном полыме. Дыма нет. А получились угли, головешки, свежий хворост пылает, невидимое пламя ест сушь. В котле кипит вода. Прогоревшие головешки — белые, как березовые поленья.

Самородов рассказывал Георгию, что в первый год стройки его с товарищами послали рубить лес на речку Быстрянку. Они обовшивели без мыла и без смен белья. Пришлось одежду варить в котле.

Георгий изобразил, как сидит Самородов голый и варит свою одежду. Тело красно до пояса, лицо сильное, крепкое. Самородов получился как глыба красного камня. Он говорил, что пайка им не давали, сами ловили рыбу, ели без хлеба и строили.

Георгий однажды купался с Самородовым в реке. Без трусов человек становится красивее, стройней, трусы безобразят. Голый человек. Костер. Тайга. Солнце.

Самородов сидит среди цветущей тайги, как в райском саду. Красная саранка на длинном стебле. Большие тычинки у саранки.

Мускулы Самородова спокойны, ни единого движения. Он сидит и думает. Самородов голодал, болел цингой, как и многие первые строители. Но не ослаб, а только стал еще сильней. В Самородове цельность чувствуется. Получилось что-то и привлекательное, и страшное своей силой.

Георгий очень гордился случайными находками, которых потом почти никто не замечал. Целое лето писал костер, бросал, снова доставал, откладывал другие работы.

Теперь Георгий решил написать группу первостроителей. Без сюжета. С таким же выражением лиц, как у Самородова в тайге.

Георгий с детства умел изображать людей в лицах, передразнивать. Он чувствовал, что изобразит своих добрых знакомых с уважением, но все же каждого передразнит в чем-то. Георгию сейчас смешно, с какой важностью, сознавая свое значение, поглядывает Василий. Он «везучий», самодовольный человек. С охоты никогда не возвращается без добычи. Инженер Севка Мочаев — душа общества, шутник. Болел цингой в первый год. Шустрый, решает все быстро, до смерти нравится корреспондентам… Еще четверо — глыбы. Но ведь и глыба — человек.

Телефонный звонок.

— Для меня место зарезервировано? — спросил Вохминцев. — Так, пожалуйста, возьми кого-нибудь вместо меня. Посылают в район на распространение займа…

Георгий рассердился.

— Условную фигуру нарисуйте или оставьте место. Между прочим, вы хотели бы работать в настоящей студии?

— Мало ли чего я бы хотел! — сдержанно ответил Раменов. Держа трубку в правой, левой тер наморщенный лоб и густые лохматые волосы со следами белил. Все шло не так.

— Как же вы сможете в квартире своей поместить такую огромную картину?

Положил трубку Вохминцев, и сразу же позвонили из горкома.

— Завтра в три часа просит зайти товарищ Петров, — сказала секретарша.

На другой день в приемной Петрова его технический секретарь — бледная хорошенькая женщина — сказала, что первый секретарь очень занят, у него комиссия из Москвы. Раменова просят пройти в горисполком получить ордер.

— Что за ордер? — удивился Георгий.

В новом доме, на пятом этаже, Раменову дают квартиру из двух комнат с кухней, ванной и большой застекленной студией. В горисполкоме его все поздравляли, смеялись, что так поражен.

Оказалось, что прораб, строивший этот дом, — Ольга Вохминцева. На ее участке — десятка полтора домов. Георгию рассказали, что перед тем, как она приняла участок, студию хотели перестроить, превратить в квартиру.

Георгий побежал в редакцию. Нина накинула беличью шубку и вышла. На ее лице густой румянец.

Пошли получать ключи.

Через несколько дней прописались. Надо было приводить в порядок квартиру, отмывать батареи и трубы, чистить ванну, раковину.

Ольга приехала верхом на лошади. Вошла в резиновых сапогах и смеясь подтвердила, что ленинградский проект, по которому была студия для художника, тут хотели изменить еще до того, как она стала прорабом. Намеревались устроить жильцам общую сушилку для белья и еще маленькую квартиру.

В длинном бараке пахнет как в овощехранилище. У каждой двери стоит ларь с картофелем.

Маленькая комната Тани чиста, как девичья кровать. Все в солнце. А сама Таня в грязном платьишке накладывает дрова в плиту. На маленькой скамеечке сидят два мальчика.

— Где вы такую прелесть раздобыли? — спросил Георгий, когда прошло первое потрясение Тани от необычайного известия.

Он спрашивал про картину, висевшую над белоснежной кроватью. На оборотной стороне клеенки нарисованы пальмы и цветы, а из зеленой воды вылезает толстая голая женщина с рыбьим хвостом.

— На базаре за двести рублей, — ответила Таня. — А где еще мне взять! Ты же мне свою не подаришь?

— Подарю. На радостях-то! А у вас в бараке есть еще картины?

— Как же. Мы живем культурно!

«Как я не догадался прежде прийти сюда?»

— А твоему мужу нравится?

— А ему что. Он свое знает — вкалывает на заводе. Видал сегодня портрет его в газете?

Пошли смотреть картины у соседей.

На клеенке намалевано румяное тело женщины. Яркий восточный ковер. Рядом с женщиной — негр. А в комнате пахнет пеленками, в углу новорожденный в зыбке. На плите варятся пельмени.

Как ухитрялась эта большая семья жить на двенадцати метрах и еще помнить об «эстетике»!

— А новую квартиру, Таня, когда вам дадут?

— С их квартирами! — презрительно отвечала маленькая, плотно сбитая женщина.

Нина спросила дома:

— Таня придет?

Георгий рассказал про картины:

— Что делать? Не думаешь, что искусство для народа часто находилось в руках подобных личностей? В горкоме такую картину не повесят. Но в какой-то мере это еще и карикатура на наше искусство.

— Я совершенно тебя не понимаю.

— Знаешь, я пойду на базар торговать своими картинами, — заявил Георгий. — Объявлю войну этим бандитам. И хочу проверить вкусы покупателей. Может быть, мои картины не нужны и я донкихотствую?

— Не стыдно идти торговать? Ведь тебя все знают… Нет, ты хочешь легко отделаться. Путь трудней и сложней, чем просто до базара.

— Это только милой Нате кажется, что меня все знают. На самом деле меня никто не знает, кроме узкого круга, и никто не интересуется мной.

Утром Георгий пошел на базар, но без картин.

Огромная толпа двигалась по замерзшей глине между пеньков. По воскресеньям это и зрелище, и радость, и широкий обмен товарами.

Раменов отыскал торг живописцев. Один из них, с приплюснутым носом, кричал:

— Вот произведения мастеров создания кисти лучших советских художников и мирового искусства в копиях и подлинниках!

Другой — худой, краснолицый. От него несет водкой.

Самый разнообразный выбор был у человека малого роста, в полушубке, с темной бородкой, с шапкой, надвинутой на брови, так что лица нельзя было рассмотреть.

Голые русалки, тигр, рвущий лося, похожего бедрами на женщину, опять цветы и пальмы, опять среди них красавицы с хвостами и без хвостов. Иногда мелькали какие-то знакомые сюжеты, напоминающие Штука, Фрагонара, но все опошлено…

Человек со спрятанным лицом просил по триста за штуку. Клеенки брали не слишком часто, но брали.

Георгий потолкался, присмотрелся и, наконец, с притворным интересом стал спрашивать бородача, как он работает.

— А вам нравится? — Шапка приподнялась.

«Спрятанное лицо» разговорилось:

— Я понимаю вас. Вы интеллигентный молодой человек. А я знаю, что я мастер, и могу сказать, что в искусстве всегда есть несколько волнующих тем и в этом суть нашего труда. Если вы идете к широкой массе, то должны знать законы искусства. Люди платят деньги и за это хотят иметь удовлетворение, удовольствие и красоту, какой у них нет. Чтобы захватить зрителя, надо идейно быть на высоте. Это я вам говорю точно. Произведение искусства захватывает, когда изображается женщина, борьба за нее, жестокость, месть, борьба из-за денег, славы. Мне шестьдесят лет, я еще крепок и понимаю жизнь. Скажу прямо, что я люблю искусство. Но, например, пытку надо подать идейно, на высоком уровне. Как это делают в кино.

— Я наслушался! — сказал Георгий дома.

Нина и Таня работали с тряпками в руках, с ведрами и с банкой керосина.

— Вот теперь у тебя простор! — воскликнула Татьяна.

— А ты как?

— А я с мужем хочу построить свой дом. Ему дают премию каждый месяц и дадут материалы. Возьмем ссуду на постройку. Я подработаю.

— А зачем вам, Таня, свой дом?

— У тебя детей нет, ты и молчи! Чтоб давать свежее молоко детям, всегда от одной коровы. Ты когда-нибудь залезь на сопку, посмотри. Земли вокруг много, земля пустует, а меня хотят в многоквартирный дом на шестой этаж. Нужен он мне! Это вот тебе писать свои картины, конечно, красота. А я в своем доме повешу твою картину, как ты обещал.

— А клеенку с русалками?

— А русалку в плиту! Пропади она пропадом.

— Нет, отдайте лучше мне.

— Зачем тебе?

— Потом узнаешь… Я ее на выставке помещу.

— Что ты! Поди-ка, стыдно! Уж не срамись!

Георгий ушел в другую комнату, где было все свалено. Нашел свой альбом и, глядя через дверь, стал рисовать, как две крепкие молодые женщины отскребают от строительной грязи новую квартиру… Спины их, напряженность, крепкие руки, общее светлое настроение, бодрое. Если делать в красках, то все будет бело, стены, ванна, заблестят краны, русые головы, торжество белизны. И за окном собирается зима, стекла белы, все бело…