Желтый дьявол. Том 2

1. Едет…

На столе список:

В поезде Гайды.

Гайда.

Его штаб: Солодовников, Буцков, Мерецкий, Балашев.

И чешские офицеры.

Эсэры: Якушев, Колосов.

Меньшевики: Ахматов, Бинасик, Колко.

И телеграмма.

Ген. Розанову.

По прибытии Гайды во Владивосток — разоружить его штаб и охрану. Его самого выслать за границу. Генеральского чина и орденов, полученных им в русской армии, лишаю.

Адмирал Колчак.

Заспанное и с похмелья — в мешках и багровых пятнах лицо генерала Розанова. Тычется сизым носом, едва разбирает…

— Ага!.. Наконец-то я до тебя доберусь.

А потом еще раз просмотрел список, кто едет с Гайдой, и у фамилии Солодовникова ставит собственноручно пометку: «Наш. Вызвать тайно, немедленно по прибытии — ко мне на свидание. Р.»

Сначала рука, а потом голова просунулась в дверь и шепотом:

— Товарищ Медведев!.. А, товарищ Медведев…

Черный, с проседью, в очках, старый земец повернул к дверям голову.

— Гайда едет!.. С ним — Якушев… Мерецкий и другие… Будем переворот делать?..

Очки на лоб:

— Какой переворот?.. Что едет…

Но голова уже скрылась.

А через минуту по всей земской управе, цитадели эсэров во Владивостоке, катышком катится маленький, толстенький эсэр Мансветов и за собою тянет вереницу слухов:

— …Едет… едет… переворот…

За окном туман и слякоть. Три часа дня, а уже фонари по Алеутской горят желтыми пятнами в тумане…

У окна толстый усатый хохол — фельетонист «Дальневосточного Обозрения» — «Вездесущий», — в восемнадцатом году заядлый меньшевик, а теперь… ему доктора посоветовали поменьше сидеть, и злобный, с разлитой желчью, он ходит по редакции.

В углу над едва тлеющим камином сидит волосатая фигура. Бормочет.

— …Он… замечательный стратег…

— О, щоб тo6и… Стратиг… — уж это не вы ли Богданов?

Фигура подняла патлы и, мигая глазами, залепетала:

— Да, нет… нет… Мерецкий…

«Вот тоже нашелся спец по стратегии — старая калоша…» — думает фельетонист и барабанит пальцами по подоконнику. Неожиданно к фигуре:

— Неудачный он переворотчик, вот кто…

— Мерецкий?..

— Да…

— И Гайда?..

— Авантюрист…

Ночь этого дня.

Туман еще гуще. Небольшую хибарку, возле мельницы, под сопкой совсем не видать.

Далеко по всем направлениям Первой Речки стоят невидимые часовые. В хибарке заседает Ревком.

— …Ну, ты не кипятись, самовар… — и Баев останавливает Кушкова на полуслове. А тот маленький, крепкий, курносый, острыми глазками на него.

— Что, не кипятись?.. — Едет!.. Надо всемерно его использовать… Не упустить… Ведь, Гайда…

— Что, Гайда? Интервенская продажная собака. Авантюрист… Выбросил его Колчак, ну и будет мстить теперь… А вы пользуйтесь… Велика радость… — Баев злобно отвернулся. — Не так, Кушков…

— Вот… как раз так и надо им воспользоваться, а потом…

Штерн слушает — он не хочет пока говорить.

А в два часа ночи из тумана вынырнул поезд, весь освещенный электричеством, и застопорился под виадуком Владивостокского вокзала.

На всех площадках вагонов стояли вооруженные офицеры — русские и чешские.

Это был поезд Гайды.

2. Поезд Гайды

Серое бритое лицо, грубо очерченный нос, губы, подбородок; английский пробор, чуть прищуренные глаза смотрят на собеседника, говорят — да, и не верят ему, и думают — нет…

Это — Гайда.

— Да! Консульский корпус согласен?

— Мы ведем переговоры… — Якушев начинает доказывать необходимость ускорить выступление. Все эсэры его поддерживают.

Им уже мнится, как они будут делить портфели в будущем эсэровском «народном» правительстве. Некоторые из них заранее облизываются.

— …Ну, а с чехами я сам договорюсь… — Пауза. — Что думают меньшевики… — поворот головы в сторону Бинасика.

— Мы… — Бинасик выпрямляется. Гордо: — мы находим преждевременным выступление… против Розанова. Союзническая политика еще неизвестна. Японцы… еще более… загадочны… — Пауза. Торжественно: — Но… мы не протестуем… Мы только предупреждаем здесь… В остальном — в случае победы, мы согласны разделить и власть и ее бремя… и ответственность… — Пауза. — Но сейчас мы не берем ответственности…

Гайда ехидно закусывает нижнюю губу: «Сволочи, — думает, — чужими руками жар загребать».

Вторым от Гайды, в оперативной части штаба, сидит и Бурков. Он очень похудел, снял погоны, и белая прядь волос ложится у него на левый висок. Грустная улыбка на его тонких губах: он думает…

«Если Гайда авантюрист, то вы-то, господа меньшевики, — просто трусы…».

Балашев, русский, тоже офицер гайдовского штаба, народник, бросивший Колчака и карьеру, — морщится: ему, как военному, вся эта канитель «ряды» и неприятна, и глупа. Он отвернулся к широкому окну салон-вагона, смотрит и думает: «Как только будем здесь драться, неудобно уж очень… А потом… — какова позиция большевиков?.. Ведь от них, собственно, все будет зависеть — реальная сила…»

Солодовников в это время — первый справа от Гайды, он же и начальник гайдовского штаба, — наклонился к уху Гайды, что-то говорит.

Тот кивает головой.

— Вы!.. Товарищ Кушков?

— … Перевороту не мешаем… — Кушков остро смотрит на Гайду, чуть улыбается. — Даже больше… — средствами связи и передвижения через рабочие организации Розанову ответим всеобщей забастовкой, вам — даем право ими пользоваться… — Остановился.

Гайда насторожился.

— За это мы требуем вооружения рабочих на случай провала восстания… и для защиты рабочих районов… В правительство не входим. Рабочие организуются в дружины охраны — активного участия в восстании не принимают…

— И глупо… — Балашев буркнул про себя. Встает и уходит в соседний вагон в свое купэ. Он знает: большевики высказались — остальные, сколько бы они ни говорили, ничего не значат…

— Это все? — Гайда к Кушкову.

— Все!..

И все чувствуют, что один только Кушков, высказавшийся от Ревкома большевиков, имеет за своими плечами организованную силу пролетарских масс и авторитет…

Буцков, грустный, встает также из-за стола.

Солодовников опять что-то на ухо Гайде.

— Хорошо!.. Мы принимаем ваше предложение… — Гайда встает.

Политическое совещание о перевороте кончено.

Кончено — на глазах у целого города.

3. В мешке

Тук-тук… А потом голос:

— Разрешите?

— Пожалуйста.

Входит в купэ Буцков. Он еще мрачней, чем был вчера, когда они подъезжали к Владивостоку. Садится. Закуривает.

— Как вам это нравится?

Балашев трясет головой…

— Совсем не нравится!.. — он вскидывает фуражку на затылок, — корявое, широкое лицо, простые добрые глаза. — Это чорт знает… что… Этот Солодовников меня сбил с толку… Я отказался и передал ему всю разработку операций… Солдатом пойду…

— Да, трудно здесь развернуться…

— Мешок!.. Настоящий мешок!.. А Гайда не видит или не хочет видеть…

Папиросу за папиросой курит Бурков и молчит, углубившись в свои думы.

Он вспоминает, как он уехал на фронт. Думал там развеять свои сомнения и снова поверить… И как все вышло наоборот. Он там увидел подлинную, неприкрашенную правду всего того, во что верил и за что боролся… и… вспомнилась баронесса… И показалась она ему тогда такой ничтожной и жалкой интриганкой… Но вспомнил он и другую женщину — Ольгу… И тогда захотелось ему умереть… Он бросался впереди полка в атаку… И долго его щадила пуля, а вот на Тоболе наконец дождался… Тяжело раненым его увезли в тыл. Долго лежал в лазарете в Омске и там окончательно выздоровел и от ран и от Колчака. Вышел — все равно, куда было идти… Думал уехать за границу, да вот Гайда подвернулся: поехал с ним… Приехал. И снова захотелось настоящей новой работы… за народ… Не с этими, с Гайдой… а вот с тем, кряжистым рабочим — от большевиков… с большевиками… А как подойти — еще не знал… И думал, думал…

Думал и Балашев тоже и о том же…

— Да, вот… — Балашев заговорил, — этот большевик, тоже… — разве они правильно решили…

Тук-тук-тук…

— Войдите! — Балашев на дверь.

Черный, в мохнатой шапке, надвинутой на самые глаза, и в шинели с поднятым воротником, входит человек.

Балашев и Буцков вопросительно смотрят, ждут.

— Я — Штерн!

— A-а, товарищ Штерн! — Балашов вскочил, — вот хорошо… Только что говорили: разве вы правильно решили оказывать пассивную поддержку?.. Ну, скажите, вот вы военный, вы лучше понимаете… Рабочие получат оружие… ввяжутся неорганизованно в бой без директив, без вашего непосредственного и решительного руководства… Что получится?..

— Вот за этим я и пришел сюда: мне Революционный Комитет поручил договориться о военной стороне восстания на случай развертывания операций и втягивания рабочих масс в борьбу.

— Что — сговориться!.. Я рассорился из-за диспозиции с Солодовниковым: Гайда ему больше верит… Вот он, — Буцков, тоже не хочет вмешиваться, — не любит эсэров… Ну, а вы?.. Не берете восстания в свои руки… — вот мы теперь сидим и думаем, как будем выбираться из этой ловушки…

Штерн задумался. Теперь он ясно понимал, как был он глубоко прав, думая о том же. Тут что-то было в корне и с самого начала неправильно. Ревкому надо было перерешить…

— Знаете… — вдруг Штерн к ним, — знаете… я согласен с вами… Завтра у нас при Ревкоме будет заседание военного отдела. Хотите принять в нем участие?.. Может-быть, еще не поздно… Поправим дело…

Глаза Буцкова блеснули радостью, он подался всем корпусом.

— Я согласен! — быстро ответил он.

— Я вы? — Штерн к Балашову.

— Придем вместе…

— Хорошо! Я за вами пошлю.

— … И Александр прав… Разве утерпят грузчики, когда у них будут винтовки в руках… Да и какой дурак утерпит!.. — Баев возмущенно машет руками. — А потом — эта дыра, этот проклятый вокзал… Я не военный и то вижу, что не выбраться оттуда… Разве это война?..

Кушков улыбнулся — толстый Баев, действительно, никак не походил на военного.

— Ну, что ты хочешь? Ведь не можем же мы брать на себя ответственность этой явной эсэровской авантюры…

— Да, авантюра!.. И нужно или совсем не вмешиваться… а уж если вмешаться, так брать инициативу в свои руки, а не так: «вооружаемся… пассивно поддерживаем…» — по-меньшевистски…

— Да как же ее брать в свои руки, если это авантюра?..

— Эх!.. — Баев злобно махнул рукою, — да рабочие-то… рабочие ее сами возьмут… ведь не удержать… злоба накопилась… Грузчики — так те прямо кипят…

— Ну, и что тогда? — Кушков с ехидством Баеву.

— А то, что… разгромят всех нас и больше всего грузчиков…

… — Правильно!.. Гениально придумано, господин полковник… Они там, как в мешке… Хорошо, да и рабочих расщелкаем…

— Да, ваше превосходительство.

Розанов подумал.

— Вы только особенно-то много рабочим не выдавайте оружия…

— Будьте покойны, генерал! У меня там есть надежный человек — еще из Омска со мной, — он будет следить за выдачей.

— Прекрасно!.. Значит, нужно сговориться с консульским корпусом сегодня же ночью?

— Да… генерал… сейчас же… От них требуется только внешняя «локализация» восстания.

— Да!.. Итак — начнем миноносцем в три, господин полковник?

— В три! — И Солодовников, чуть наклонив голову, повернулся на каблуках и вышел из кабинета.

— Уже час!.. — американский консул взглянул на часы.

— Да. Закончим заседание… Итак — я резюмирую, — начал Таро, — по докладу генерала Розанова — мы не вмешиваемся активно в подавление восстания, а только «локализуем район» двумя внешними цепями — японской и американской.

— Это все, что я прошу от вас! — генерал Розанов встал и поклонился.

Таро улыбнулся.

— Союзное командование согласно…

Черные, огромные, стальные змеи — с обеих сторон гайдовского поезда проползли, охватили, лежат настороженные.

Это два броневика — калмыковский и семеновский — в погоне за Гайдой пришли сюда.

Ждут.

Ночь. А ветер хлещет с дождем. Начинается тайфун.

Гайдовский поезд освещен — там идет лихорадочная работа: раздают оружие рабочим. Грузчики первые с Эгершельда вооружились. Прибывают также и воинские части, перешедшие от Розанова к Гайде.

Гайдовские часовые перекликаются:

— Женька!.. Товарищ Цевелев…

— Я! — сзади из-под вагона голос.

— Ты что там?.. — и Горченко, тоже часовой партизан, пришел из сопок, и тоже не выдержало партизанское сердце — уже здесь, — ты что там?..

— Да, вот к Калмыку добираюсь…

— Погоди, не торопись. Сказано — под утро мы их окружим.

И… у-у-у-у-х… ух… ух… жжжжжшш.

Разворачивается тайфун.

Уже три часа ночи.

В Ревком, весь залитый дождем, быстро входит Штерн. — Кушков… придется наше решение пересмотреть: там, в самом штабе Гайды, раскол. Балашов и Буцков высказывают ту же мысль, что и я говорил по поводу нашей резолюции о восстании, а также и на…

Бууммм…

Все вскакивают.

— Поздно!.. — Баев надевает шапку и выходит в ночь, в тайфун.

4. Тайфун

— Товарищ Снегуровский. К вам товарищ… с поручением…

В свете фонаря белое крупное лицо, щетинистые хохлацкие усы из-под капюшона. С усов льет вода…

— Фу ты, бисова погода!.. — и Филипп Тимофеевич, хозяин нелегального «особняка», стал отирать усы.

— А, товарищ Дубровский…

— Вот от Штерна из штаба… — и Дубровский, токарь из военного порта, подал ему записку:

«…Организацию рабочих дружин и командование. По получении оружия — стягивай полукольцом от Гнилого Угла, Рабочей и Первой Речки к центру. Организуй непрерывную связь с Ревкомом и штабом, а также — поставь разведку. Свяжись с Баевым, который сейчас находится у грузчиков на Эгершельде.

Штерн».

В Мальцевском овраге тоже не дремлют.

В квартире толстого, добродушного, хорошего конспиратора и прекрасного товарища Бухтиярова идет усиленная подготовка и вооружение дружин. Весь стол завален испанскими браунингами.

Здесь работают максы[19].

Архипов, весь потный, с желтыми кудрями волос, в английском солдатском обмундировании — высокий, стройный — засучив рукава, отирает жирно смазанные револьверы… Сам раздает их, организует команды разведчиков.

Там же у них для связи со штабом Штерна — маленькая Ольга и Шаров дежурят.

Это внизу, в самом овраге. А немного повыше, в другом доме — работает Штерн со своим полевым штабом.

Буумм.

Вот еще… Редкие мерные выстрелы — и все в одну точку, в вокзал, туда, где стоит поезд Гайды. Это стреляет миноносец с рейда Золотого Рога.

Уже четыре часа утра.

Тайфун все усиливается и усиливается.

Ууууу… жжжжжжиии… ууииии… — воет и стонет, гремит камнями и ворочает хибарки на сопках.

Уужжжжжжжиии…

Утро. Серая муть ноябрьского утра с тайфунным дождем и снегом.

Слизкой мутью сдавила горбатые улицы морского города. А на улицах ветер полощет, как белые тряпки, воззвание «народного» правительства с ультиматумом Розанову о сдаче власти им — действительным представителям народа…

Но даже и ветер точно издевается над эсэровской литературой — рвет и смывает летучки и гонит их по грязным, залитым тайфунным и потоками, улицам.

А в туман и в свист ветра и сирен равномерно…

Бууммм… — выстрелы пушки с миноносца. И все по вокзалу.

А там, — стягиваются все отряды, делаются последние приготовления.

Семеновский и калмыковский броневики, почуяв опасность близкого соседства вооруженных грузчиков, под утро ушли со станции. Гайдовцы их не успели захватить и обезоружить.

Но Розанов не дремлет. Он тоже стягивает свои силы, группируя их по Алеутской и Светланской.

Всю ночь с американского крейсера «Бруклин» производили высадку десанта. К утру она была закончена. А потом, когда две цепи — японцев и американцев, — полукольцом охватили район восстания, оставив свободный выход в ноябрьскую полуобледенелую бухту — начальник штаба Гайды, Солодовников, отдал приказ выступать.

Только гайдовцы развернулись внизу по вокзальным путям, а Балашев вверху стал выводить батальоны с вокзала, торопясь ликвидировать пробку, образовавшуюся по лестницам и коридорам…

Вдруг, — совсем близко, вот тут, со всех сторон зачакало: та-та-та-та-та-та-та… Тарррр… — и залились многочисленные пулеметы.

Снизу, — по путям двигалась навстречу гайдовцам унтер-офицерская школа с Русского Острова, — прекрасно обученная и хорошо вооруженная американскими автоматами.

Сверху — на вокзал был брошен егерский полк…

И началось…

В гайдовском поезде переполох… — Куда-то скрылись эсэры… Неизвестно где Солодовников…

Уже стемнело…

В поезд вбегает Балашев.

— Бой проигран!.. Кольцо розановцев уже совсем сомкнулось… Мы окружены… За розановцами — японские и американские цепи… — Его шинель изорвана, фуражка в нескольких местах прострелена.

— Ну? — Гайда надевает шинель.

— Есть только один путь — сделать попытку прорваться внизу у порта через добровольный флот, через сад, на Светланскую, а там — через горы… в тайгу…

Гайда поморщился.

— А на Эгершельд?..

— Поздно — мешок: там уже грузчики пытались — американские пулеметы…

И Гайда ушел в цепь…

— Урраа!.. — кинулись в атаку гайдовцы через колючую проволоку заборов, через портовый дренаж.

— Урраа!..

Ночью, — прямо на трескотню пулеметов. И вот, когда уже начали отступать унтера и гардемарины — белыми метлами шаркнули прожектора «Микасо» и «Бруклина» и белым пологом накрыли цепи гайдовцев…

Та-та-та-та-та… таррр… — застрочили в упор пулеметы розановцев.

— Уррраа!.. — прямо на пули…

А грузчики в это время дерутся на Эгершельде, прорываясь к бухте.

Но кольцо и там замкнулось у моря. Оставлен свободный путь только в бухту…

Попробовали:

— Урраа!.. — с криками ворвались на пароход. Завладели.

— Выбирай якорь!.. — кто-то кричит, — уйдем в море… Но и туда снопами полос прожектора и — бууммм…

Жжжжжии — жжах… бахх… зззии… — прямо по рубке: смело несколько человек.

Перебежками по одному с трапа к бухте на лед. А в белом тумане: та-та-та… так-так… — немногим удается перебежать живыми.

Многие скошены пулеметами, падают вниз на лед и тонут…

А навстречу…

Урраа!.. — уже несется оттуда все ближе и ближе: смыкается кольцо…

— … Эх!.. Дьяволы… провокаторы… стратеги… — кряхтя лезет под вагон Баев. За ним несколько грузчиков тоже. Отстреливаются. Последний:

— Надо тикать, пока не поздно…

Дзанн! — по рельсе и рикошетом ему в живот.

Поздно — свалился, смолк…

Чок-чок…

— А а!.. Сволочи!.. — Баев нагнулся, рвет рукав и начинает обматывать руку: пониже локтя — кровь… Ну-ка, ребята, подержи винтовку…

Несколько грузчиков помогают ему, а потом все ползком, ползком под вагонами во тьму, наугад… что будет…

В вокзале шел бой в рукопашную гранатами и в штыковую…

Теперь — кончен.

Гирляндами висят по лестницам, балюстрадам, нишам готических окон — гайдовцы. Как дичь, набитая розановцами.

Задохлись — не вышли…

Кучами трупы навалены на вокзале и по путям… Трупы…

— Разрешите вас поздравить, господин генерал, с победой!.. — Таро чокается бокалом с Розановым.

— И с легкой победой… — добавляет майор Джонсон, начальник американской контрразведки.

— Да-а!.. — Розанов уже пьян. Он сплевывает и мычит что-то себе под нос.

Тайфун стихает.

Хлопьями ложится на трупы снег.

Ночь.

Кой-где — выстрелы: это гардемарины достреливают раненых пленных.

Совсем ночь. И караульные костры по улицам: американские и японские патрули возле них.

Консульский корпус ложится спать спокойно: локализация восстания вполне удалась.

Как по нотам.

5. Белый флаг

И над городом навис ужас.

По ночам с окраин — рабочих слободок, Гнилого Угла, с Эгершельда — прокрадывались к вокзалу тени, раскапывали из-под снега трупы и растаскивали к себе, а потом хоронили…

Шепотом разговаривали женщины по слободкам рабочих.

Не дымились фабрики и заводы — рабочие не работали.

По городу ползли страшные зловещие слухи.

Трупы, покрытые снегом, не убирались…

Кой-где из кучи торчала рука и засыпанная снегом точно махала белым флагом — флагом мира…

И трепетал ужас в сердцах…

А с Нагорной у «Бастилии» раздавались залпы — это расстреливали восставших…