Жертва безумия

Глава 1

Гроза началась во второй половине дня; тяжелые свинцовые тучи плыли над озером, холодный ветер срывал листья с прибрежных вязов, дубов и кленов, пригибал белые флоксы и черноглазые гибискусы.

Конец лета. Слишком скоро.

Джон Мэйл спускался на плавучий причал лодочной станции Ирва, где пахло бензином, дохлой рыбой и мхом; старик шел следом за ним, сунув руки в карманы поношенных габардиновых брюк. Джон Мэйл не разбирался в старой технике — воздушных заслонках, свечах зажигания и карбюраторах, но знал все о диодах и резисторах, о достоинствах и недостатках различных микросхем. Поскольку в Миннесоте навыки обращения с моторными лодками считаются частью генетической информации, он без труда арендовал четырнадцатифутовый «Лунд» с навесным мотором «Джонсон 9.9». На лодочной станции Ирва для этого было достаточно водительского удостоверения и двадцатидолларовой купюры.

Мэйл шагнул в лодку, смахнул ладонью воду с сиденья и уселся на него. Ирв, опустившись на корточки возле лодки, показал ему, как запускать и глушить мотор, поворачивать и прибавлять газ. Урок занял тридцать секунд. Затем Джон Мэйл, прихватив с собой дешевую удочку «Зебко», катушку лески и пустую коробку из красной пластмассы для рыболовных принадлежностей, поплыл по озеру Миннетонка.

— Возвращайтесь до темноты, — крикнул ему вслед Ирв и проводил взглядом удаляющуюся лодку.

Когда Мэйл покидал станцию Ирва, небо было ясным, воздух по-летнему прозрачным, а с запада дул легкий ветерок. «Что-то надвигается, — вдруг подумал он. — Что-то словно прячется за верхушками деревьев. Вздор. Это только кажется».

Он проплыл три мили вдоль берега в северо-восточном направлении. Большие дорогие дома из кирпича и камня теснились друг к другу; подстриженные лужайки спускались к воде, между ними тянулись каменные дорожки.

С реки все выглядело иначе. Не найдя нужный ему дом, Мэйл подумал, что заплыл слишком далеко. Он повернул назад, сделав круг. Наконец, значительно севернее, чем он предполагал, Мэйл заметил необычное здание в виде башни — местный ориентир. Крышу из красной черепицы заслоняли верхушки голубых елей, посаженных вдоль улицы. За стеной из плитняка, окружавшей лужайку, пестрели клумбы с красными, белыми и синими петуньями. Возле плавучего причала на стапеле стояла открытая яхта.

Мэйл заглушил мотор, и лодка плавно остановилась. Грозовые облака еще прятались за деревьями, ветер стихал. Взяв удочку, он размотал леску и бросил ее в воду без крючка и грузила. Леска плавала на поверхности. Этого было достаточно. Со стороны казалось, что Мэйл удит рыбу.

Ссутулившись на жестком сиденье, Мэйл наблюдал за домом. Никакого движения. Через несколько минут он начал фантазировать.

Воображение не раз спасало его, когда он оказывался в заключении без книг, игр и телевизора. Тюремщики знали, что он страдает клаустрофобией, и использовали это, усугубляя наказание. Мэйл убегал в мир фантазий, чтобы не сойти с ума: ему рисовались картины секса и жестокости, словно перед его мысленным взором крутился фильм.

Сначала героиней этих воображаемых фильмов была Энди Манет, но потом она появлялась все реже, а за последние два года вовсе исчезла. Он почти забыл о ней. Затем начались звонки, и она вернулась.

Энди Манет. Запах ее духов мог оживить мертвеца. У нее было длинное стройное тело, узкая талия, большая белая грудь, изящная шея и темные волосы, вьющиеся над маленькими ушами.

Мэйл смотрел на воду, широко раскрыв глаза и держа удочку над бортом. Ему казалось, что Энди идет к нему через темную комнату, снимая с себя шелковое платье. Он улыбался и прикасался пальцами к ее теплой, гладкой, чистой коже. «Сделай это, — говорил он вслух и добавлял: — Внизу».

Мэйл просидел так час, потом другой. Иногда он произносил что-то вслух, потом вздыхал, вздрагивал и возвращался к реальности. Внезапно все вокруг изменилось.

Небо стало серым, хмурым, над Мэйлом плыли низкие облака. Поднявшийся ветер погнал по воде моток лески, словно это было перекати-поле. В самой широкой части озера появились белые барашки.

Пора возвращаться.

Повернувшись к корме, чтобы завести мотор, Мэйл вдруг увидел ее. Она стояла в эркере в белом платье. Их разделяли три сотни ярдов, но он узнал ее фигуру и особую, свойственную только ей настороженность. Мэйл почувствовал, что их глаза встретились. Энди Манет была сумасшедшей, и ей удавалось угадывать тайные мысли.

Джон Мэйл отвел взгляд, чтобы защитить себя.

Тогда она не узнает о том, что он идет.

Энди Манет смотрела на дождь и темную завесу вдали. На лужайке у берега раскачивались на ветру высокие соцветия белых флоксов. К уик-энду они отцветут. Одинокий рыбак сидел с пяти часов дня в арендованной у Ирва лодке с оранжевой каймой и, похоже, ничего не поймал. Она могла бы сказать ему, что здесь нет рыбы, что она и сама ни разу ничего не поймала.

Он наклонился к мотору. Всю жизнь имея дело с лодками, Энди поняла по движениям человека, что ему не хватает опыта.

Когда он повернулся лицом к ней, Энди ощутила его взгляд, и в ее голове мелькнула странная мысль, что она знает его. Отсюда она не могла разглядеть черты его лица, но весь облик этого человека — голова, глаза, плечи, движения — казался ей знакомым…

Заведя мотор, он поплыл вдоль берега, одной рукой придерживая шляпу. «Он не видел меня», — подумала она.

С озера надвигался дождь.

«Собираются тучи, дождь собьет листья с деревьев», — размышляла она.

Конец лета.

Слишком скоро.

Отойдя от окна, Энди двинулась по гостиной, включая лампы. Массивные деревенские диваны и кресла, столы ручной работы, лампы, ковры создавали ощущение надежности и уюта. Натуральное дерево и ткани приглушенных тонов хорошо сочетались с яркими красками ковра.

Дом, прежде всегда теплый, стал холодным после ухода Джорджа.

Из-за того, что сделал Джордж.

Крупный, напористый, подвижный, Джордж излучал энергию, был источником вечных споров, давал ей чувство защищенности; его лицо излучало силу, а глаза светились умом. Теперь… это.

Энди была высокой стройной женщиной с темными волосами и врожденным чувством собственного достоинства. Часто казалось, будто она позирует, хотя изящество ее движений не было нарочитым, а горделиво приподнятая голова словно была создана для портрета. Глядя на ее прическу и жемчужные серьги, хотелось думать, что она увлекается лошадьми, яхтами и отдыхает в Греции.

Да, Энди была такой и не стала бы ничего в себе менять, даже если бы могла.

Когда в гостиной зажегся свет, разогнав сгущающийся мрак, Энди поднялась по лестнице. Надо было заняться девочками: собрать вещи перед первым школьным днем и рано лечь спать.

Идя по коридору, она услышала дешевую музыку из плохого фильма, доносившуюся с противоположной стороны. В большой спальне смотрели телевизор. Кто-то переключил каналы. Девочки смотрели выпуск новостей Си-эн-эн. Двое ведущих обсуждали индекс потребительских цен.

— Привет, мамуля, — ласково сказала Женевьев; Грейс подняла голову и улыбнулась.

— Привет, — ответила Энди, обводя взглядом комнату. — Где пульт?

— На кровати, — невозмутимо отозвалась Грейс.

Пульт находился далеко от девочек, на середине кровати. Его бросили в спешке, подумала Энди. Она пробежалась по каналам. На одном из них увидела постельную сцену с обнаженными актерами.

— Безобразие, — недовольно заметила она.

— Это нам полезно, — возразила младшая. — Мы должны все знать.

— Это не лучший способ, — бросила Энди, выключив телевизор. — Пойдемте поговорим.

Она посмотрела на Грейс, но старшая дочь, недовольная и смущенная, отвела глаза в сторону.

— Пойдемте, — повторила Энди. — Нужно собрать вещи к школе и принять ванну.

— Ты снова говоришь как доктор, мамочка, — проговорила Грейс.

— Простите.

По пути к детской спальне Женевьев выпалила:

— Господи, этот парень совсем выдохся.

Удивленная Грейс захихикала, Энди тоже засмеялась, и тут же все трое, хохоча, повалились на ковер в коридоре. Они смеялись, пока на глазах не выступили слезы.

Дождь шел всю ночь; утром он прекратился на несколько часов, потом зарядил снова.

Посадив девочек в автобус, Энди поехала на работу и появилась там на десять минут раньше. Она принимала пациентов, внимательно выслушивая их и ободряюще улыбаясь. Одну женщину преследовали мысли о самоубийстве, другая ощущала себя особой противоположного пола. Крупный мужчина испытывал маниакальную потребность анализировать мельчайшие детали своей семейной жизни. Зная, что поступает неправильно, он не мог остановиться.

В полдень Энди отправилась в кулинарию и принесла пакет с ленчем для себя и коллеги. Они перекусили, разговаривая с бухгалтером о социальном страховании и налогах.

Во второй половине дня случилось приятное событие: полицейский, пребывавший в хронической депрессии, похоже, начал реагировать на новое лекарство. Этот мрачный бледный человек, от которого пахло табаком, застенчиво улыбнулся Энди и сказал: «Господи, это была моя лучшая неделя за пять лет — я смотрел на женщин».

Рано покинув офис, Энди направилась под противным моросящим дождем к западной окраине микрорайона с хаотично разбросанными белыми новоанглийскими коттеджами и зелеными спортивными площадками Березовой школы. Вокруг автостоянки росли могучие клены; на их роскошных зеленых кронах уже горели красные осенние пятна. Золотая листва берез у входа в школу радовала глаз в этот хмурый день.

Оставив машину на стоянке, Энди поспешила в школу. Над мокрым асфальтом поднимался теплый запах дождя.

Родительские собрания были традиционной процедурой. Посещая их ежегодно в первый день занятий, Энди знакомилась с новыми учителями, соглашалась принять участие в подготовке празднования Дня Благодарения, выписывала чек для оплаты факультативных занятий. Работать с Грейс так приятно, она очень способная девочка, активная, школьный лидер.

Энди любила посещать эти собрания, но радовалась, когда они заканчивались.

После собрания Энди и девочки вышли на улицу. Дождь усилился.

— Вот что я тебе скажу, мама, — начала Грейс, когда они остановились под козырьком у входа и увидели бегущую по улице женщину со сломанным зонтом. Грейс часто говорила «взрослым» тоном. — На мне очень хорошее платье, оно почти не помялось. Может, ты подъедешь сюда на машине и заберешь меня?

— Хорошо. Зачем мокнуть под дождем?

— Я не боюсь дождя, — возразила Женевьев. — Пошли.

— Почему бы тебе не подождать с Грейс? — спросила Энди.

— Нет. Грейс боится растаять, старая ведьма.

Посмотрев на сестру, Грейс изобразила большим и указательным пальцами щипок.

— Мама, — жалобно протянула Женевьев.

— Грейс! — с укором воскликнула Энди.

— Вечером, когда ты будешь засыпать… — пообещала Грейс, умевшая расправляться с сестрой.

Двенадцатилетняя Грейс была выше Женевьев; ее нескладная фигура только начинала оформляться. Эта серьезная, почти угрюмая девочка словно жила в ожидании несчастья. Будущий врач.

Игривая, шумная Женевьев обожала соревноваться. Глядя на ее хорошенькое личико, все говорили, что девятилетнюю Женевьев ждет успех у мальчишек. Но это еще впереди, а сейчас она сидела на бетоне, пытаясь оторвать подошву теннисной тапочки.

— Жен, — начала Энди.

— Она все равно оторвется, — отозвалась Женевьев, не поднимая глаз. — Я же говорила тебе, что мне нужны новые тапочки.

Дэвид Гедлер, проходивший мимо них в плаще, без шляпы, с опущенной головой, называл себя психотерапевтом и активно работал в родительском комитете. Этот зануда вечно твердил о жизненных ролях и детерминированности поведения. Ходили слухи, что он использует в работе карты Таро. С Энди он был любезен.

— Доктор Манет, — сказал он кивнув. — Какой отвратительный день.

— Да, — согласилась Энди, думая, что бы еще к этому добавить. Психотерапевт не вызывал у нее симпатии. — Похоже, дождь будет лить всю ночь.

— Боюсь, что так. Вы видели последний номер «Психотерапии»? Там есть статья о восстановлении памяти…

Женевьев громко перебила его:

— Мама, мы опаздываем.

— Нам пора ехать, Дэвид. Я обязательно посмотрю эту статью.

— Был рад встретить вас, — сказал Гедлер.

Женевьев проводила его взглядом.

— Ну что, мама?

— Спасибо, Жен, — улыбнулась Энди.

— Пустяки.

— Я сбегаю за машиной, — сказала Энди, увидев, что слева от ее автомобиля стоит красный микроавтобус.

— Я тоже пойду, — сказала Женевьев.

Они побежали под дождем. Энди держала Женевьев за руку. Возле микроавтобуса Энди нажала кнопку на электронном брелке. Раздался щелчок, и дверные кнопки поднялись.

Энди потянула ручку двери.

Услышав, как сдвинулась дверь микроавтобуса, Энди ощутила присутствие человека. Она обернулась и увидела незнакомую круглую голову с копной светлых волос.

Молодое лицо, изборожденное морщинками, напоминало сетку дорог на карте. Успев заметить зубы, слюну, огромные руки, она закричала:

— Беги!

Мужчина ударил ее в лицо.

Она не успела уклониться и отлетела к двери машины; колени у нее подкосились, и Энди сползла вниз.

Она не ощутила боли, хотя лицо было залито кровью. Увидев мокрую грязь на своих ладонях, она почему-то подумала об испорченном костюме. Мужчина шагнул в сторону.

Энди хотела снова закричать: «Беги!» — но вместо слов у нее вырвался стон. Энди почувствовала, что он приближается к Женевьев. Она опять попыталась закричать, но тут из носа хлынула кровь и дикая боль ослепила ее.

Услышав крик Женевьев, Энди привстала, но мужчина схватил ее за пальто, отшвырнул в сторону, она ударилась обо что-то твердое, покатилась и услышала, как задвинулась дверь.

Обезумевшая от ужаса, Энди увидела окровавленную Женевьев с блестящими от слез глазами. Она вдруг поняла, что девочка залита не кровью, а чем-то другим. Женевьев закричала:

— Мама, у тебя идет кровь…

Микроавтобус, подумала Энди.

Значит, они в микроавтобусе. Поняв это, она поднялась на колени. Машина сорвалась с места, и Энди отбросило назад.

Грейс нас увидит, подумала она.

Приподнявшись, она снова упала — микроавтобус свернул влево и резко остановился. Дверь водителя открылась, в салон хлынул свет, и Энди услышала крик. В микроавтобус швырнули Грейс и она упала на Женевьев. Белое платье Грейс было в красно-бурых пятнах.

Микроавтобус с ревом умчался со стоянки.

Энди встала на колени, пытаясь осмыслить происходящее. Грейс кричала, Женевьев плакала.

Энди поняла, что она действительно в крови, и закричала крупному мужчине, сидевшему на месте водителя:

— Остановитесь, остановитесь!

Но тот не обращал на нее никакого внимания.

— Мама, мне больно, — всхлипнула Женевьев.

Энди повернулась к дочерям. На лице у Грейс было такое выражение, словно она знала, что однажды этот человек придет за ней.

В поисках спасения Энди посмотрела на дверь, но вместо ручки увидела металлическую пластину. Откатившись назад, она изо всех сил ударила ногой в дверь, потом еще и еще раз. Тщетно! Задыхаясь, она пробормотала:

— Мы должны выбраться, выбраться, выбраться…

Человек за рулем засмеялся; его громкий ликующий смех заглушал вопли Женевьев. Наконец он сказал:

— Вам не выбраться. Я позаботился об этом.

Услышав его голос, девочки съежились. Шатаясь, Энди поднялась на ноги и поняла, что потеряла туфли и сумочку. Сумочка оказалась на переднем сиденье. Как она туда попала? Чтобы сохранить равновесие, Энди ухватилась за сетку и ударила ногой в боковое стекло. Оно треснуло.

Микроавтобус свернул и остановился. Мужчина обернулся, поднял черный пистолет калибра 0.45 и с дикой злобой произнес:

— Если ты разобьешь окно, я убью детей.

Разглядев лишь правую часть его лица, она внезапно подумала: я его знаю, но сейчас он выглядит иначе. Откуда он? Где она его видела? Энди опустилась на пол, мужчина отъехал от обочины дороги бормоча:

— Только попробуй разбить окно, только попробуй.

— Кто вы? — спросила Энди.

Это разозлило его еще сильнее. Кто же он?

— Джон, — резко бросил он.

— Какой Джон? Что вам надо?

Какой Джон? Какой, черт возьми, Джон?

— Ты знаешь, какой Джон.

Из носа Грейс текла кровь, в глазах блестели слезы. Женевьев сжалась в углу. Энди беспомощно спросила:

— Какой Джон?

Он обернулся, в его глазах сверкнула ненависть. Когда он сорвал с головы светлый парик, Энди прошептала:

— О нет! Нет! Только не Джон Мэйл!