Жребий Флетча

Глава 2

— Значит, ты решил шпионить за всей элитой американской журналистики? Лишь потому, что кто-то попросил тебя об этом? Интересная мысль.

Голос Джиббса едва прорывался сквозь помехи. Когда Флетч звонил из Лондона, слышимость и то была лучше.

В другом конце зала ожидания Национального аэропорта духовой оркестр заиграл «Америку».

Флетч ногой вытолкнул коричневый чемодан, который чуть раньше достал из ячейки 719, и захлопнул дверь телефонной будки.

— Флетч?

— Я здесь. Закрывал дверь.

— Ты уже в Вашингтоне?

— Да.

— Долетел хорошо?

— Нет.

— Мне тебя жаль. А что случилось?

— Сидел рядом со методистским священником.

— А что плохого в том, что твоим соседом оказался методистский священник?

— Ты что, шутишь? Его самодовольство росло с каждым футом подъема.

— О Господи, Флетч.

— Вот-вот, он разве что не представлялся Иисусом Христом.

— Ты еще можешь спеть пару строчек гимна Северо-западного университета?

— Я бы и раньше с этим не справился.

Студентом Дон Джиббс верил в футбольную команду (играл в основном составе), пиво (выпивал ящик в промежутке между субботним вечером и утром понедельника), машины фирмы «Шевроле» (ездил на сине-желтом седане), методистскую церковь (для женщин и детей) и прикладную физику (имея в виду постоянный доход, гарантируемый специалистам этого профиля американской промышленностью, в которую он тоже верил, но американская промышленность не ответила ему взаимностью, не предложив работу после получения диплома). Не вызывали у него доверия поэзия, изобразительное искусство, философия, психология, короче, весь блок гуманитарных ценностей. Собственно, такая точка зрения всегда преобладала в американской промышленности, но никем не выражалась столь явно при приеме на работу.

В студенческом городке они с Флетчем жили в одной комнате.

— Из университета я вынес только одно, — прокричал Флетч в трубку. — Все мои наименее удачливые сокурсники пошли работать в государственные учреждения.

— Кто кому звонит? — Джиббс даже осип от негодования. — Скажи мне, Флетчер. Ты — мне или я — тебе. Ты просишь о помощи или я?

— Остынь, Дон. Сегодня утром ты забыл принять античувствительную пилюлю.

— Меня тошнит от вашего брата-журналиста, поливающего нас грязью во всех газетах. Но, стоит у вас вскочить прыщику, вы бежите к нам, заливаясь горючими слезами.

— Не болтай ерунды, Дон. Я никогда не цеплял тебя в своих статьях. Ты слишком мелкая сошка.

— Неужели?

Точно в такой же манере, семнадцатилетними, они спорили в одиннадцать вечера, кому первому идти в душ. Флетча бесила привычка Джиббса двадцать минут стоять под струей. Джиббс терпеть не мог запотевших зеркал.

— Да. Более того, я не прошу тебя об услуге. Я лишь задаю тебе вопрос.

— Зато какой вопрос, Ирвин Морис? Имеешь ли ты юридическое право шпионить за цветом американской журналистики? Нет! Абсолютно нет! — Джиббс понизил голос. — Но, честно говоря, Ирвин Морис Флетчер, я подозревал, что ты всегда именно этим и занимался.

— Забавно, забавно, — Флетчу пришлось хохотнуть, показать Джиббсу, что он ценит юмор. — С каких это пор ты стал адвокатом? Я не просил совета. Я и сам знаю, что тайком записывать разговоры моих друзей с последующим использованием пленок для шантажа — нехорошо, даже если снимать сливки, то есть вить из них веревки, буду не я. Вопрос в другом: должен ли я это делать?

На другом конце провода повисла тишина.

— Эй! Дон?

В трубке щелкнуло.

— Флетч?

— Я здесь.

— Я попытаюсь ответить на твой вопрос. Не мог бы повторить основные моменты.

Голос Джиббса звучал на пол-октавы ниже. Серьезный, уравновешенный, ответственный.

— Я же все рассказал тебе, когда звонил из Лондона, Дон.

— Я хочу убедиться, что ничего не перепутал.

— Ты просто прикрываешься звонком приятеля по местному телефону, чтобы создать видимость работы. Негодяй.

Флетч знал, что телефон отнюдь не местный. Если судить по номеру, он звонил вроде бы в Пентагон. На самом деле Дон Джиббс сидел в подземной штаб-квартире разведывательного ведомства в горах Северной Каролины.

— Мне пора на самолет.

— Давай с самого начала, Флетч. В общих чертах.

— Хорошо. Вчера днем, в воскресенье, двое ваших громил вломились в мой дом в Канья. Это в Италии.

— Имена.

— Гордон Эггерз и Ричард Фейбенс.

— Эггерз, Гордон и Фейбенс, Ричард. Так?

— Чиновники все переворачивают с ног на голову.

— Ты запомнил личные номера их удостоверений?

— Нет. Но номера были. Длинные-предлинные.

— Это неважно. Что конкретно ты имел в виду, говоря, что они вломились в твой дом?

— Я думаю, они вошли через французские окна[3]. Так, кажется, они называются. Днем я их никогда не закрываю.

— То есть фактически они ничего не сломали?

— Фактически, как это не странно, нет.

— Значит, они вошли в твой дом.

— Вошли без приглашения. Я их не звал. Не приглашал. Они нарушили право собственности.

— А как ты оказался в том доме в Италии?

— Я там живу.

— Понятно, но почему ты там живешь? Работаешь в каком-то международном информационном агентстве?

— Нет. Я теперь искусствовед. В прошлом месяце у меня вышла статья в «Бронсоне». Хочу написать биографию Эдгара Артура Тарпа, младшего…

— Того, что обожал рисовать ковбоев и индейцев?

— Однако. Ты, значит, что-то да знаешь.

— Не он ли дружил с художником Уинслоу Хомером?

— Нет.

— А журналистские расследования ты оставил?

Флетч выдержал паузу.

— Я в отпуске.

— Значит, тебя опять уволили? Я рад, что не входил в число лучших учеников нашего выпуска, кому сулили самые радужные перспективы.

— Сам знаешь, на работе умников не жалуют.

— Так чего хотели эти джентльмены?

— Они не джентльмены.

— Твои слова весьма огорчительны. За границу мы посылаем лучших из лучших. Мне еще не удалось войти в их число.

— Меня это не удивляет.

— Так чего они хотели?

Оркестр уже играл «Глаза Техаса смотрят на тебя…»

— Они предложили мне поехать на конгресс ААЖ в Хендрикс, это здесь, в Виргинии, тайком установить микрофоны в спальнях моих горячо любимых коллег и записать их постельные разговоры, после чего передать пленки им, для последующего шантажа. Они пообещали, что чемодан с подслушивающим оборудованием будет поджидать меня в Вашингтоне, и не обманули, — глядя на коричневый чемодан, который он достал из ячейки 719 и вытолкнул из телефонной будки, Флетч отметил, что он совершенно не гармонирует с остальными чемоданами. — Ты хочешь сказать, что понятия не имеешь, о чем идет речь? Так я тебя понял, Дон?

— Не так уж часто нам сообщают о наших операциях со стороны.

— Позвонив вчера вечером из Лондона, я просил тебя разобраться.

— Я пытался. Проверил все, что мог.

— Тогда почему я стою в телефонной будке, опаздывая на самолет, лететь на котором у меня нет ни малейшего желания, и повторяю тебе то, что ты и так знаешь?

— Скажи мне еще раз, почему ты согласился. Я просто хочу убедиться, совпадают ли твои слова с тем, что мне уже известно.

— Сколько же можно твердить об одном, Дон! Меня шантажировали!

— Я знаю, но повтори еще раз.

— Ну…

— От тебя не убудет, Флетчер. Тем более, что мне уже все известно.

— Ну и ублюдок же ты, — Флетч только сейчас заметил, какой же грязный пол в будке. — Налоги.

— Ты никогда не платил налогов?

— Только те, что вычитали из моего заработка. Даже живя в Штатах, я ни разу не подавал налоговой декларации.

— Понятно. А в последние год или два?

— Тем более.

— Это указывает на то, что у тебя есть деньги, за которые ты не можешь отчитаться. Так?

— Да.

— Не понял.

— Да!

— Так почему ты звонишь мне?

— Ты — мой друг в американской разведке.

— Мы не друзья.

— Знакомый. А звоню я тебе потому, что хочу донести до начальства, чем занимаются подчиненные. К примеру, шантажируют меня, чтобы получить компромат на элиту американской журналистики, людей, занимающих важные посты в газетном бизнесе, на радио, телевидении.

— Ты полагаешь, что наша правая рука не знает, что делает левая?

— Я так не думаю. А если так оно и есть, вам должно быть стыдно за себя.

— Мне стыдиться нечего. Меня никто не шантажирует.

— Ради бога, Дон, перестань!

— Как, по-твоему, мы получаем информацию, Флетчер? Читая ваши паршивые газетенки? Или из телевизионных выпусков новостей?

— Дон, это противозаконно, и ты это знаешь.

— Я знаю много чего, — Джиббс чуть повысил голос. — Позвонив из Лондона, ты сказал мне, что эти парни особенно интересовались мистером Марчем.

— Да. Совершенно верно. Уолтером Марчем. В свое время я работал у него.

— К какому выводу ты пришел?

— Почему они выделили именно Марча?

— Да.

— Едва ли не самый влиятельный человек. «Марч ньюспейперс», — правое ухо Флетча раскраснелось, начало болеть. — Послушай, Дон, у меня осталось лишь несколько минут, если я хочу успеть на самолет. Ты говоришь…

— Нет, мистер Флетч. Говорю я, — другой голос, более зрелый, властный.

— Кто это? — переспросил Флетч.

— Роберт Энглехардт. Начальник отдела, в котором работает Дон. Я слышал весь разговор.

— Однако! — Флетч усмехнулся. — Вечно вы со своими штучками.

— Насколько я понимаю, вы звоните Дону, чтобы спросить, должны ли вы выполнить порученное вам дело.

— Вы все поняли правильно.

— И каким, по-вашему, будет ответ?

— Мне представляется, что утвердительным.

— У вас сложилось правильное впечатление.

Вновь в трубке щелкнуло.

— Дон, ты еще здесь?

— Да.

— Вы так запутались в собственной загадочности, что не можете ответить на вопрос простым да или нет, не напустив дополнительного тумана.

— Какой загадочности?

— Перестань, Дон.

— Мы всего лишь пытаемся убедиться, что конгресс ААЖ продолжается.

— Продолжается? А с чего ему прерываться?

— Вы, журналисты, узнаете новости последними, не так ли?

— Какие новости?

— Сегодня утром Уолтера Марча убили. В Хендриксе. До свидания, Флетчер.