Гибель Лю Шаоци

Отстранение

В августе 1966 г. состоялся XI пленум ЦК КПК 8-го созыва. В дни пленума (5 августа) Мао Цзэдун выступил с документом, который он назвал «Моя дацзыбао». Дацзыбао, как уже говорилось выше, это собственноручно написанные крупными иероглифами на листах бумаги и вывешенные для чтения в людном месте заявления; особое распространение получили во время «культурной революции»; Мао Цзэдун поощрял появление дацзыбао, видя в них средство борьбы против своих противников в ходе этой кампании.

В этом заявлении прямо не говорилось о Лю Шаоци, его имя не упоминалось, но был брошен призыв «открыть огонь по штабу», т. е. содержался прозрачный намек на существование в самом ЦК КПК помимо «штаба культурной революции» во главе с Мао Цзэдуном и другого «штаба», а именно «буржуазного штаба». Так по инициативе Мао Цзэдуна Лю Шаоци постепенно подводили под категорию «классового врага», «лазутчика», или «агента» «классового врага», или даже «иностранного ревизиониста» внутри руководства КПК.

Не случайно Лю Шаоци стали впоследствии именовать «китайским Хрущевым». Имелось в виду, что Лю Шаоци — это «бомба замедленного действия», которая заложена «под боком» у Мао Цзэдуна и которая взорвется, когда Мао Цзэдуна уже не будет в живых, причем ее взрыв будет по своему характеру таким же, как действия Н.С.Хрущева, раскритиковавшего И.В.Сталина после его смерти, а это развенчание Мао Цзэдун и его сторонники рассматривали как «огульное и полное отрицание Сталина» и не были согласны с такими шагами Н.С.Хрущева; в их глазах он был политическим деятелем, который повернул СССР и КПСС на путь реставрации капитализма, на путь ревизионизма. Поэтому и Лю Шаоци впоследствии стали именовать политиком, идущим по капиталистическому пути, или «каппутистом».

Попутно представляется уместным заметить, что события, которые произошли в нашей стране в связи с критикой И.В.Сталина на XX съезде КПСС, нашли свое отражение в КНР. В истории КПК имелись по крайней мере два выступления с критикой политики и деятельности Мао Цзэдуна: одно — члена Политбюро ЦК КПК, министра обороны КНР Пэн Дэхуая в 1959 г., другое — заместителя председателя ЦК КПК, председателя КНР Лю Шаоци в первой половине 60-х годов. Оба выступления были реакцией на бедствия, которые переживал китайский народ в результате неверной и преступной политики Мао Цзэдуна, приведшей к гибели миллионов людей и к разрушению экономики страны, и явились своеобразным китайским эхом критики И.С.Хрущевым культа личности И.В.Сталина в нашей стране. В этом смысле можно говорить о своеобразной перекличке в действиях Н.С.Хрущева, с одной стороны, и Пэн Дэхуая и Лю Шаоци — с другой, однако и Пэн Дэхуай, и Лю Шаоци выступили с критикой Мао Цзэдуна при его жизни.

На XI пленуме руководство ЦК КПК было реформировано. Лю Шаоци потерял положение «человека номер два», или «второго лица», в руководстве партии. В избранном на пленуме составе Постоянного комитета Политбюро Лю Шаоци занял только восьмое по рангу место. Лю Шаоци не возражал против этого решения[54].

Фактически это означало, что по инициативе и по решению Мао Цзэдуна Лю Шаоци был отстранен от работы и должен был, как это было заведено в Компартии Китая, ожидать, пока будет дано определение характера его «ошибок».

Вообще в годы «десятилетней смуты» (1966–1976) при рассмотрении персональных дел в КПК, прежде всего тогда, когда против того или иного члена партии выдвигались обвинения в совершении ошибок политического характера или ставился вопрос о неясностях в его политической биографии и т. д., партийный орган соответствующей ступени принимал решение о том, что член партии должен «отойти в сторону».

Такое решение предполагало, что член партии официально не лишался своего поста, но практически отстранялся от работы, оказывался как бы в подвешенном состоянии, В таком положении человек и его «дело» могли находиться в течение длительного времени, иной раз годами. Руководящий партийный орган в это время требовал от него писать объяснения в связи с теми или иными обстоятельствами, самокритично анализировать свои поступки и мысли. Официальные обвинения могли в течение продолжительного времени не предъявляться; никакого уголовно-процессуального кодекса в КПК не существовало.

В то же время отстраненный от дел находился как бы под домашним арестом, под строгим наблюдением, его свобода существенно ограничивалась. По сути дела, он оказался изолированным от общества.

Втайне от члена партии через систему внутрипартийного политического сыска, а в случае необходимости и с привлечением соответствующих государственных учреждений, продолжалась работа по сбору против него обвинений, в ряде случаев организовывалась массовая кампания осуждения ошибок или «преступлений» человека в малоформатной печати (т. е. в газетах как бы неофициальных, формально принадлежавших так называемым массовым революционным организациям) или в официальной партийной печати. Член партии в это время был лишен права голоса. Он мог только давать ответы на запросы вышестоящих организаций или «масс», которые действовали с санкции партийных органов.

Многие члены партии во время «культурной революции», оказавшись в таком положении, не выдерживали и кончали жизнь самоубийством еще в период, так сказать, неопределенности, после чего сам факт самоубийства называли «отделением себя от партии», а мертвых начинали именовать людьми, которые сами поставили себя в положение врагов партии и народа, предателей или агентов либо иностранных держав, чаше всего СССР, либо Гоминьдана.

В последующие месяцы 1966 г., вплоть до начала 1967 г. Лю Шаоци, лишенный возможности работать, старался внимательно следить за ходом событий. Он знакомился с документами, которые еще продолжали поступать к нему. Читал газеты, расспрашивал своих детей о том, что происходило в Пекине. В кругу семьи не скрывал того, что не одобряет обыски в домах, избиения людей, которые тогда стали просто массовым, обычным и рядовым явлением и в столице КНР, и в стране в целом. На улицах царило беззаконие, когда молодые активисты «культурной революции» могли необоснованно избить человека или разгромить чей-либо дом; при этом многое из того, что они делали, производилось по заданиям, которые они получали от «штаба культурной революции», заинтересованного в преследовании своих политических противников или людей, которые были отнесены Мао Цзэдуном и его сторонниками к этой категории.

Лю Шаоци продолжал жить, находясь практически под домашним арестом, в особняке на территории резиденции руководства партии и государства — в Чжуннаньхае, т. е. в огороженной и тщательно охраняемой части бывшего императорского дворца в Пекине, где работали и жили высшие руководители КПК и КНР со своими семьями.

Лю Шаоци в это время сталкивался с неожиданными для него вещами. Оказалось, что в орбиту кампании массовых обысков, проводившихся молодежными организациями зачастую по заданию и в сотрудничестве с действовавшими иной раз скрытно, а иной раз совершенно открыто органами общественной безопасности, начинают втягиваться его дети.

Однажды вечером за ужином он услышал, как его дочь Лю Пинпин и сын Лю Юаньюань обсуждали представлявшиеся им «героическими подвигами» действия своих соучеников, которые производили обыски в домах «нечисти», и перечисляли при этом захваченные у несчастных жертв «культурной революции» «трофеи» (это могли быть и какие-то личные веши, и, например, письма 30-х годов, имевшие отношение к Цзян Цин или другим руководителям «культурной революции», либо просто свадебные фотографии, также считавшиеся криминалом, ибо изобличали их хозяев в привязанности к культуре враждебных классов). Лю Пинпин и Лю Юаньань собирались пойти вместе со своими школьными друзьями участвовать в подобных «мероприятиях». Услышав о намерениях детей, Лю Шаоци решительно воспротивился этому, сказав сначала только два слова: «Не ходите». Дети не осмелились перечить отцу, но на их лицах выразилось недовольство.

После ужина Лю Шаоци принес из кабинета Конституцию КНР и, позвав дочь и сына, строго сказал: «Нельзя производить обыски в домах; избиения — это нарушение Конституции страны. Я — председатель Китайской Народной Республики и должен нести ответственность перед Конституцией!»[55].

Лю Шаоци ощущал себя гарантом Конституции КНР. Формально он тем самым выступал лишь против методов «культурной революции», но эти методы отражали ее сущность. Мао Цзэдун посягал на Конституцию страны, а Лю Шаоци защищал ее. Пусть Конституция существовала лишь на бумаге, но даже провозглашение верности Конституции КНР, само подтверждение ее положений оказывалось выступлением против планов Мао Цзэдуна. Он беззастенчиво демонстрировал стремление бесконтрольно распоряжаться властью. Структура власти при социализме Мао Цзэдуна — это механизм распоряжения жизнями людей по воле вождя и помогающего ему слоя политических чиновников.

Лю Шаоци, по крайней мере хотя бы формально, делал шаг в сторону демократии и цивилизации. Мао Цзэдун был против этого даже по отношению к основному закону государства, да и вообще к понятию законности, когда речь шла о его лидерстве в партии и в стране. Мао Цзэдун — это беззаконие, это власть без ответственности. Лю Шаоци пытался, даже при Мао Цзэдуне — высшем руководителе, верховном вожде, защищать хотя бы некоторые законные и демократические нормы, которые, будучи сохраненными хотя бы формально, в дальнейшем могли стать основой для развития демократии и упрочения законности в стране.

Лю Шаоци также старался сохранять добрые традиции китайской культуры. Он не желал, чтобы Мао Цзэдун и его политический механизм управления партией и страной отнимали у него детей. Их участие в антиконституционных действиях, в политической кампании, начатой Мао Цзэдуном, отрывало их от отца, от матери, разрушало семью, расшатывало уважение младших к старшим, детей к родителям.

Так углублялся и проявлялся конфликт Лю Шаоци с Мао Цзэдуном и властными структурами, которые действовали в соответствии с его желаниями. Лю Шаоци, конечно же, сознавал, что неучастие его детей в деятельности молодежных революционных организаций создаст трудности для них, да и непременно отразится на его судьбе. И тем не менее он все-таки боролся за детей, отстаивал свою принципиальную позицию, по крайней мере у себя дома, в своей семье. Очевидно, ему становилось все более ясно, что «культурная революция» Мао Цзэдуна, все ее методы, вся ее сущность никак не вписывались в то, что он считал допустимым.

В Чжуннаньхае, как и по всей стране, вывешивались дацзыбао с «разоблачениями преступлений» руководителей партии и государства. Механика появления таких материалов была для Лю Шаоци очевидна: подобные сведения хранились только в партийных архивах, следовательно, Мао Цзэдун дал санкцию на то, чтобы, в обход и «КПК, в обход Лю Шаоци и других руководителей партии, эти материалы передавались вожакам молодежных организаций с указаниями размножить и распространить их для сведения населения страны. Мао Цзэдун намеренно раскрывал некоторые секреты партии и таким образом дирижировал ходом политической борьбы внутри партии, чтобы выгораживать себя и снижать в общественном мнении авторитет своих политических противников, а также всех тех, кого он относил к категории таких людей.

Это не могло оставлять Лю Шаоци равнодушным. Он пришел в особое волнение, когда прочитал грубые выпады в адрес члена Постоянного комитета Политбюро, председателя Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей маршала Чжу Дэ, а также ветеранов партии Кан Кэцин (супруги Чжу Дэ) и председателя Всекитайской федерации женщин Пай Чан. В связи с этим Лю Шаоци сказал: «Так продолжаться больше не может»[56].

Он размышлял, пытаясь вложить в привычные для себя рамки и нормы то, что происходило у него на глазах. При этом разум и логика подводили Лю Шаоци к крушению его прежних представлений; в то же время совместная деятельность с Мао Цзэдуном и другими руководителями партии тесными узами связывала его с прошлым. Лю Шаоци потерял покой и сон, еще больше похудел. Очевидно, пытаясь получить дополнительные сведения о том, в чем же его обвиняют, Лю Шаоци по своей инициативе выразил желание послушать мнение о себе людей, которые долгие годы работали в его аппарате, — телохранителей, повара, шофера и др. Когда все они собрались, Лю Шаоци обратился к ним с такими словами: «Великая культурная революция только началась. Я был очень занят и до сих пор не имел случая выслушать вас. Сейчас я надеюсь, что вы откровенно выскажете все, что у вас накопилось…»

Своим шагом Лю Шаоци поставил этих людей, как, впрочем, ранее и своих детей, в весьма затруднительное положение. Несомненно, что о его разговорах дома, в кругу семьи, а также о его желании побеседовать с прикрепленными к нему работниками аппарата ЦК партии тут же становилось известно и компетентным органам, т. е. там, «где надо», и, естественно, Мао Цзэдуну. Обслуживавший персонал, вероятно, получил соответствующие инструкции, и люди говорили в основном то, что считали нужным довести до Лю Шаоци Мао Цзэдун и его приверженцы. Кроме того, они были также обеспокоены судьбой своих близких и своей собственной карьерой и судьбой.

Один из них сказал: «Мы работали здесь много лет. Вы работаете так, словно для вас нет ни дня ни ночи. При этом живете очень просто, скромно. Тут не о чем говорить… Как же все-таки могло получиться, что вы совершили ошибку?»

Весьма характерный ход мыслей «простого» китайского человека той эпохи. Он не сомневался в том, что Мао Цзэдун прав, а Лю Шаоци совершил политические ошибки. И здесь все личные достоинства человека, его безупречное поведение отходили на задний план, ничего не значили; политика была главным, «политика — превыше всего*, а потому на Лю Шаоци следовало смотреть как на совершившего политические ошибки руководителя партии. Только такая позиция позволяла рядовым сотрудникам аппарата хотя бы на время сберечь свою собственную жизнь.

Другой сотрудник обслуживающего персонала заметил: «Вам все же нельзя думать только о том, как тащить за собой телегу, и не поглядывать вперед, на дорогу!» Лю Шаоци упрекали в том, что он ошибся в стратегии, пошел не по тому пути, который указывал Мао Дзедун.

Итак, даже для тех, кто если не всю жизнь, то много лет провел вблизи от руководителей страны, Лю Шаоци был всего лишь практическим исполнителем указаний Мао Цзэдуна. Получалось так, что в КНР был только один вождь, а все остальные должны были быть исполнителями его воли. Любой исполнитель, в том числе и глава государства, председатель КНР, «человек номер два» в партии, мог быть произвольно и бездоказательно в одну секунду объявлен Мао Цзэдуном деятелем, совершившим ошибки в политике, и это утверждение не подлежало сомнению. Более того, выжить можно было, только слепо следуя за Мао Цзэдуном. Такова была тогда обстановка в партии и в стране.

Третий сотрудник обслуживающего персонала бросил упрек: «Направить на места рабочие группы — это ведь важнейшее дело. Как же вы не запросили указания у председателя Мао Цзэдуна?» И этот человек был убежден в абсолютной правоте Мао Цзэдуна. Было очевидно, что Лю Шаоци не мог найти понимания ни в партийном, ни в государственном аппарате. Люди, жившие в Китае, хотя и страдали от разных бед, но каждый конкретный человек, когда дело касалось его судьбы, старался прежде всего публично продемонстрировать свою лояльность Мао Цзэдуну и благодаря этому сохранить жизнь, свою и своих родных. Китайцы не разволновались из-за того, что Лю Шаоци был отнесен к числу политических деятелей, совершивших, по мнению Мао Цзэдуна, политические ошибки. Разрыв между Мао Цзэдуном и Лю Шаоци не расколол население КНР. Лю Шаоци остался наедине со своими бедами и страданиями. Он с самого начала «культурной революции» находился во власти Мао Цзэдуна.

Лю Шаоци был столь подавлен тем, что услышал, что все время, пока длилась эта встреча, хранил молчание. И после нее он продолжал молчать. Только спустя несколько часов в кругу семьи Лю Шаоци сказал: «Я не понимаю, что происходит; но я постараюсь не отставать от развития ситуации!»[57].

Лю Шаоци был поражен тем, что утрачивает связь, которая, как он думал, у него раньше была не только с детьми, но и с народом, даже с теми людьми, с которыми он общался каждый день. К удивлению Лю Шаоци, оказывалось, что в этой обстановке, да и, собственно говоря, вообще в КПК и в КНР при единоличной власти Мао Цзэдуна, в существовавшем тогда китайском обществе, структуру которого он так долго создавал вместе с Мао Цзэдуном, люди готовы были легко отказаться от уважения к нему, к его делам. Очевидно, что Лю Шаоци мучил вопрос о том, почему так происходило; он искал ответ на него везде и всюду и, вероятно, поэтому счел нужным беседовать с людьми, которые держались за свои должности, докладывая «куда надо» о всех его словах и поступках.

Понимал ли Лю Шаоци уже тогда, что Мао Цзэдун действительно ведет против него борьбу как против смертельного врага, т. е. что речь идет о его жизни? Во всяком случае, Лю Шаоци был загнан в тупик; он много размышлял и никак не мог прийти к окончательным выводам. При этом он продолжал подчиняться правилам, установленным в КПК. Из них, в частности, следовало, что партией, которого обвиняли в совершении политических ошибок, должен был давать разъяснения, оправдываться.

О презумпции невиновности в партии, руководимой Мао Цзэдуном, да и самим Лю Шаоци, речи никогда не было. Если вождь или его соратники полагали, что кто-то виноват, то человеку приходилось оправдываться. Его оправдания обычно использовались как лишнее доказательство его же вины. Это был заколдованный круг. Это была бесчеловечная практика бесчеловечной машины власти, рожденная бесчеловечной теорией в бесчеловечных умах.

После того как Лю Шаоци был отстранен от работы, «отведен (отставлен) в сторону», внутри руководства партии, в недрах партийного аппарата (в данном случае имеются в виду только внутрипартийные структуры, действовавшие по заданию Мао Цзэдуна, или люди, выполнявшие его указания) начался процесс определения характера ошибок в политической деятельности Лю Шаоци. При этом с самого начала подразумевалось, что его действия были ошибочными; стороны в конфликте внутри руководства КПК и КНР находились в неравном положении: нападающая сторона была не обязана реагировать на разумные доводы обвиняемого. Лю Шаоци же должен был оправдываться, объяснять свои действия, каяться и признавать ошибки.

Подчеркнем, что расследование велось по партийной линии. На деле Лю Шаоци был лишен сразу же всех политических и гражданских прав. Он уже не имел возможности действовать не только как председатель КНР, но и как гражданин КНР. Нормы Конституции КНР на него не распространялись. В понимании партии Мао Цзэдуна внутрипартийные решения и разбирательство были вне и выше Конституции и законов государства.

Расследование по партийной линии было также дальнейшим (скажем, по сравнению со сталинским периодом в ВКП(б) и СССР) шагом Мао Цзэдуна по усовершенствованию системы преследований своих политических противников или тех, кого он считал таковыми. Расследование по партийной линии не требовало передачи дела в судебные органы, не требовало соблюдения каких бы то ни было законов. Оно становилось как бы внутренним, своего рода семейным делом партии. Обвиняемый или преследуемый как бы выводился из категории граждан КНР и оставался только собственностью или принадлежностью партии, имуществом партии, с которым она могла поступить по своему произволу; при этом партия — это был исключительно Мао Цзэдун. Основной принцип партийна: «Я — человек партии и признаю суд только моей партии» — был возведен в абсолют, использовался для бесконтрольной расправы с людьми, для того, чтобы творить беззакония.

Для этого существовала целая система тюрем, концентрационных лагерей или лагерей трудового перевоспитания, в которых люди испытывали мучения, но обратиться в суд у них не было даже формальной, не говоря уже о физической возможности, так как все эти репрессии стали внутрипартийными, не касались никого, кроме партии, ее высшего суда, т. е. мнения Мао Цзэдуна и тех политических чиновников, кому он доверял в тот или иной момент или исторический период, которым и поручалось расследование такого рода дел, вынесение приговоров и их исполнение все по той же партийной линии.

Кстати сказать, когда настала пора и оказалось возможным и необходимым дать новую оценку тому, что произошло с Лю Шаоци, то обстановка в стране, а это было на рубеже 80-х годов, хотя и после смерти Мао Цзэдуна, оставалась такой, что никто, даже родственники Лю Шаоци не могли обратиться в суд и потребовать наказать за беззакония и преступления, совершенные Мао Цзэдуном и его приверженцами, имея в виду даже чисто уголовные аспекты их злодеяний, нарушения правовых норм и Конституции страны в «деле» Лю Шаоци.

В августе и октябре 1966 г. Лю Шаоци пришлось дважды выступать с документами, которые в КПК в то время именовались «самокритикой», «самоанализом», «самоизобличением» или «саморазоблачением». В листовках, распространявшихся в то время в Пекине, в частности, сообщалось, что впервые он представил такой документ 22 августа 1966 г. Это заявление было направлено им в ЦК КПК для того, чтобы высказать свое мнение по вопросу о предъявленных ему обвинениях в совершении политических ошибок. Фактически это была часть борьбы Лю Шаоци в защиту своей правоты. Формально он получил возможность по-своему трактовать то, что было определено как его ошибки. Однако при этом те люди, которые расследовали его дело, обычно использовали такого рода «самопризнания», как документы, к которым подходили исключительно с критических позиций; на основании их строились дальнейшие обвинения, их использовали для того, чтобы унижать подследственного партийца и продолжать выдвигать обвинения в его адрес.

В своем «покаянии» Лю Шаоци заверял, что ошибался он не преднамеренно, а просто потому, что не понял глубины идей Мао Цзэдуна, сразу не осознал необходимости наращивания массового движения и именно потому проявил излишнюю осторожность, когда решил не пускать это движение на самотек, а ввести его в организационные рамки, направив в некоторые вузы и учреждения рабочие группы. Не признавая себя врагом идей Мао Цзэдуна, автор «самоанализа» твердо заявлял, что он никогда не занимался «закулисной деятельностью», и подчеркивал, что теперь вообще отошел от практического руководства «культурной революцией». Это утверждение перекликалось с тем, что скажет Лю Шаоци в ноябре 1966 г.: «Начиная с XI пленума ЦК КПК 8-го созыва я не участвую в руководящей деятельности, и за культурную революцию с меня не должно быть спроса»[58].

На этом этапе Лю Шаоци, вероятно, еще надеялся ограничить дело вопросом о направлении рабочих групп или просто писал лишь о том, о чем стали открыто говорить на заседаниях руководства в июле-августе 1966 г., бросая обвинения в его адрес. Лю Шаоци, по сути дела, реагировал лишь на открыто прозвучавшие на заседаниях руководства выпады по поводу его деятельности летом 1966 г., всячески подчеркивая, что он не враг идей Мао Цзэдуна, не занимался закулисной деятельностью и допустил лишь ошибки тактического характера, частично затруднившие осуществление планов Мао Цзэдуна. Лю Шаоци стремился оставаться одним из высокопоставленных функционеров партии, попавшим, правда, в политически сложное положение. Ставя вопросы таким образом, он создавал основу для возможного, как ему казалось, дальнейшего политического маневрирования. Прямая политическая конфронтация с Мао Цзэдуном в КНР того времени была просто невозможна.

С другой стороны, Лю Шаоци решительно отмежевался от методов «культурной революции», от практики ее осуществления. Это было совершенно неприемлемо с точки зрения Мао Цзэдуна, который полагал, что критика методов «культурной революции» была замаскированным отрицанием ее сущности, И в этом Мао Цзэдун был недалек от истины. «Самоанализ» Лю Шаоци, представленный им в августе 1966 г., никак не мог удовлетворить Мао Цзэдуна и его соратников по «культурной революции».

В октябре 1966 г. в Пекине было проведено рабочее совещание ЦК КПК, на котором присутствовали руководители всех отраслей хозяйства страны, больших административных районов, провинций, городов центрального подчинения, автономных районов. На этом совещании с докладом выступил член Постоянного комитета Политбюро ИК КПК, руководитель ГКР Чэнь Бода. Он заявил, что Лю Шаоци «представляет ошибочную буржуазную контрреволюционную линию», которая существует в партии. По словам другого оратора, заместителя председателя ЦК КПК Линь Бяо, массовое движение — естественно и разумно, а «линия», представителем которой выступает, в частности, Лю Шаоци — это линия на «подавление масс»; это линия, противодействующая, по мнению Линь Бяо, революции, направленная против масс[59].

Таким образом, в октябре 1966 г. был сделан следующий шаг в эскалации обвинений против Лю Шаоци. Он был назван представителем «буржуазной контрреволюционной линии», противопоставленной политической линии Мао Цзэдуна, именовавшейся тогда пролетарской. Так уже тогда Лю Шаоци был обвинен не просто в том, что он «боялся масс», «не доверял массам», а в том, что у него с партией, с Мао Цзэдуном были противоречия классового характера; запахло обвинениями в переходе на сторону классового врага, и ощущалось приближение зачисления Лю Шаоци в классово чуждые элементы, что предполагало смертельную борьбу против него как классового врага.

«Самокритика» Лю Шаоци была представлена на октябрьском рабочем совещании ЦК КПК в письменном виде. Документ был датирован 23 октября 1966 г. В нем автор прежде всего отметил, что он «решительно одобряет указания председателя Мао Цзэдуна и товарища Линь Бяо, согласен с выступлением товарища Чэнь Бода» (имелся в виду доклад, с которым Чэнь Бода выступил на этом совещании).

Далее Лю Шаоци писал: «На протяжении более 50 дней, начиная с 1 июля 1966 г., я, руководя великой пролетарской культурной революцией, допускал ошибки… Главную ответственность за эти ошибки должен нести я…

…До 18 июля председателя Мао Цзэдуна не было в Пекине. Повседневной работой ЦК в это время руководил я…

…И я, и многие другие товарищи не поняли нового этапа социалистической революции. Мы можем только учиться у масс; мы не должны были направлять рабочие группы, которые подменяли бы собой массы, и таким образом создавать структуру органов для руководства великой пролетарской культурной революцией… В то время некоторые товарищи считали рабочие группы ненужными. Товарищ Чэнь Бода давно высказывал такое соображение. (Чэнь) Бода понял мысль председателя Мао Цзэдуна…

…Я совершал в прошлом принципиальные ошибки.

…В 1946 г. у меня были иллюзии относительно возможности мира (между КПК и Гоминьданом. — Ю.Г.)…

В том же, 1946 г. я недостаточно поддерживал товарища Линь Бяо.

В 1947 г. я ошибался в оценке аграрной реформы.

В 1949 г. я проводил ошибочную политику по отношению к торгово-промышленным капиталистическим предприятиям.

В 1951 г. я неправильно оценил предложения о переходе от групп взаимопомощи к коллективным хозяйствам в деревне.

В 1955 г. при моей поддержке Дэн Цзыхой провел неправильное решение о двухстах тысячах коллективных хозяйств (они были распушены как неэффективные. — Ю.Г.).

В 1962 г. я заявил, что мы уже в основном исправили ошибки, допущенные начиная с 1958 г.

В 1964 г. я внешне был „левым“, а по существу „правым“. В 1964 г. я допустил ошибки, исправленные после того, как по личной инициативе председателя Мао Цзэдуна были приняты „23 пункта“».

Лю Шаоци писал также, что документы XI пленума и< КПК 8-го созыва, на котором, в частности, обсуждался вопрос о его ошибках, он одобряет и считает правильными организационные выводы, изменения, произведенные на пленуме. Он обещал строго следовать партийной дисциплине и не двурушничать.

Далее Лю Шаоци объяснял, почему он «совершал ошибки» в ходе «культурной революции»:

«1. Я не понял, что нынешняя культурная революция является новым этапом еще более глубокого и еще более широкого развития социалистической революции в нашей стране… Методы, которыми мы действовали в свое время, означали фактически проявление недоверия к массам. Мы посылали рабочие группы потому, что боялись беспорядка, опасались широкой демократии, страшились возмущения масс против нас, боялись, что на сиену могут выйти контрреволюционеры.

2. Мы ошибались в оценке культурной революции, правомерных явлений, которые возникли во время этой революции, а некоторые неизбежные промахи и недостатки приняли за выступления против партии, против диктатуры пролетариата. Отсюда мы сделали ошибочные выводы, что неизбежно столкнуло нас на буржуазные реакционные позиции, к проведению буржуазной линии.

3. Я еще не полностью искоренил свое буржуазное мировоззрение. В моих взглядах еще много идеализма и метафизики. Поэтому когда я анализировал и решал вопросы, то часто был негибок, а иной раз действовал с буржуазных позиций; работая, я считал, что правда на моей стороне, любил выступать в роли наставника.

Корень же всего в том, что я недостаточно изучал идеи Мао Цзэдуна и не овладел этими идеями, не мог в работе и в борьбе применять идеи Мао Цзэдуна. Я не шел в массы, чтобы учиться у них… Я не обо всем докладывал председателю Мао Цзэдуну… Практически иной раз действовал вопреки идеям Мао Цзэдуна… не прислушивался к правильным критическим замечаниям, а, наоборот, принимал некоторые ошибочные предложения»[60].

Лю Шаоци направил этот документ прежде всего Мао Цзэдуну, который наложил на нем следующую резолюцию: «Самоанализ» «в основном хороший, очень строгий, особенно хороша вторая половина». Следует отметить, что когда заявление Лю Шаоци печаталось для распространения по всей стране, то текст резолюции Мао Цзэдуна был опушен[61].

Казалось, что Мао Цзэдун добился того, чего хотел: Лю Шаоци признал свою позицию, линию и мировоззрение буржуазными, признал, что он на практике действовал вопреки идеям Мао Цзэдуна и покаялся в этом. Однако здесь проявились определенные черты характера Мао Цзэдуна. Он почти всегда оставлял своим политическим противникам призрачную надежду на возможность справедливого рассмотрения их «вопросов» и в то же время беспощадно вел дело к полному моральному и физическому уничтожению тех, кто показался ему посягающим на его власть, тех, чьи политические действия расценивались как потенциально опасные для проводившегося им политического курса.

Именно поэтому после появления покаяния Лю Шаоци в октябре 1966 г. кампания борьбы против него стала расширяться и усиливаться. В то время никто не смел выражать сочувствие Лю Шаоци. Возможно, единственным исключением оказалась вдова Сунь Ятсена — заместитель председателя КНР Сун Цинлин. Касаясь критики в адрес Лю Шаоци, она говорила в своем окружении: «Как же можно так относиться к такому старому революционеру, как Лю Шаоци?»

Хотя с августа по ноябрь 1966 г. Лю Шаоци, отстраненный от работы, представлял в ЦК КПК «самоанализы» и ждал решения своей участи, он тем не менее продолжал принимать участие в некоторых официальных церемониях, в частности присутствовал при встречах Мао Цзэдуна с членами массовых революционных организаций. Эти встречи проходили в Пекине 18 и 31 августа, 15 сентября, 1 и 18 октября, 3 и 10–11, а затем 25–26 ноября 1966 г. Допуская участие Лю Шаоци в этих мероприятиях, Мао Цзэдун решал несколько задач: во-первых, все это не мешало следствию по делу Лю Шаоци, не изменяло фактически его положение человека, отстраненного от дел и находящегося под партийным следствием, лишенного возможности активно участвовать в политической жизни страны; во-вторых, это позволяло сдерживать возможные протесты и самого Лю Шаоци, и его сторонников в КНР, и протесты мировой общественности против ущемления прав председателя КНР; наконец, это позволяло разворачивать среди активистов «культурной революции» и вообще в массах кампанию осуждения Лю Шаоци, обвиняя его в том, что он «не разоружается», что выступает против Мао Цзэдуна, который, дескать, «по-доброму» относится к «источнику» «буржуазных взглядов» в КПК.

В то же время это давало возможность обставлять важные государственные мероприятия с видимой благопристойностью. Предпоследний раз Лю Шаоци появился в ранге главы государства на собрании по случаю столетия со дня рождения Сунь Ятсена 12 ноября 1966 г. Кстати сказать, возможно, далеко не случайно Сун Цинлин, выступавшая на этом собрании с докладом, подчеркнула, что главное в завещании Сунь Ятсена — это три основные политические установки: союз с Россией, союз с коммунистами и поддержка рабочих и крестьян[62].

Тем временем «культурная революция» разворачивалась очень быстро. Лю Шаоци внимательно следил за изменением обстановки, видел, что эта кампания встречает сопротивление. В малоформатной печати появились сообщения о том, что в декабре 1966 г. Лю Шаоци «отозвал из ЦК свою самокритику», утверждая при этом, что «если в свое время направление рабочих групп было охарактеризовано как проведение реакционной линии, то происходящее в настоящее время (ноябрь-декабрь 1966 г. — Ю.Г.) — это тем более действия, „левые“ по форме, но „правые“ по существу»[63]. Конечно, эти сообщения могли быть сфабрикованы организаторами «культурной революции» с целью подъема очередной волны наступления на Лю Шаоци и тех, кого причисляли к его сторонникам. В то же время нельзя исключать и правдивости этой информации.

В декабре 1966 г. положение Лю Шаоци еще более осложнилось. Очевидно, что руководители «культурной революции», исходя из ситуации в стране, нуждались в обострении борьбы именно против «руководителя» «буржуазного штаба» внутри руководства партии. Им нужен был «главный враг» в ходе «культурной революции», высокопоставленная политическая фигура, предпочтительно вторая по значению в партии и в государстве, которую можно было бы представлять как воплощение «ревизионизма», «загнивания», «перехода на капиталистические позиции внутри страны» и «национального предательства», т. е. отказа от самостоятельности и независимости Китая, превращение его в сателлита Советского Союза. Только выдвижение таких задач, как борьба с упомянутым «ревизионизмом» и «национальным предательством», давало Мао Цзэдуну возможность проводить линию на «новое начало», на отрицание всей предшествовавшей истории страны, в том числе и истории КНР, и на то, чтобы считать, что только с «культурной революцией» в стране начинаются подлинные революционные преобразования, что «культурная революция» дала возможность выйти на историческую арену и обновленному китайскому народу, китайской нации, и обновленным Коммунистической партии Китая и Китайской Народной Республике.

18 декабря 1966 г. заместитель руководителя ГКР Чжан Чуньцяо вызвал к себе вожака одной из опорных молодежных организаций Куай Дафу и сказал ему, что Лю Шаоци «все еще не сдается», а потому «молодым генералам революции» следовало бы «объединиться и действовать в последовательно революционном духе, безжалостно бить свалившегося в воду пса, да так, чтобы от него остался только смрад; не останавливаться на полпути»[64].

За фразеологией «культурной революции» сквозил призыв организовать столь массовое, столь масштабное осуждение Лю Шаоци, чтобы оно, с одной стороны, заставило самого председателя КНР перестать сопротивляться любым решениям ГКР и, с другой стороны, дало возможность и основания Мао Цзэдуну и ГКР перевести борьбу против Лю Шаоци на более высокий уровень, предъявив ему новые, еще более серьезные обвинения.

Такое поручение было дано именно Куай Дафу не случайно. Этот студент химического факультета университета Цинхуа с самого начала «культурной революции» стал ее ревностным участником: призывал «захватывать власть», разъяснял, как это делать на практике. В сентябре 1966 г. ГКР доверила Куай Дафу «захват власти» в университете Цинхуа; иначе говоря, распоряжаться всеми делами в университете вместо прежнего парткома стал Куай Дафу, который, в свою очередь, ориентировался на указания ГКР. Более того, его даже поставили во главе большой группы массовых молодежных организаций Пекина, наградив звонким титулом «командующий Куай»[65].

18-20 декабря Куай Дафу развернул в университете Цинхуа бурную деятельность, направленную на подготовку и проведение в Пекине демонстрации под лозунгом: «Долой Лю Шаоци!» В ходе подготовки некоторые студенты выражали сомнение в дозволенности такой манифестации, напоминая, что Лю Шаоци — председатель Китайской Народной Республики, член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК и никто еще не выступал с лозунгами против него. Куай Дафу прямо отвечал, что это поручение доверено ему руководителями ГКР ЦК КПК, что это делается по их инициативе и указанию.

25 декабря 1966 г. «командующий Куай» привел в центр столицы КНР — площадь Тяньаньмэнь пять тысяч студентов и провел там митинг, участники которого затем разделились на пять колонн по тысяче человек в каждой и прошли по главным улицам Пекина с плакатами и призывами: «Долой Лю Шаоци и Дэн Сяопина!», «Довести до конца кровавую борьбу против Лю Шаоци и Дэн Сяопина!». Листовки с теми же призывами и лозунгами раздавались прохожим. Демонстранты также выдвинули требование, чтобы Ван Гуанмэй (супруга Лю Шаоци) «вернулась для отчета» в университет Цинхуа, где она работала в составе рабочей группы летом 1966 г.[66].

30 декабря 1966 г. Цзян Цин и член ГКР Яо Вэньюань приезжали в университет Цинхуа и одобрили действия Куай Дафу.

В конце декабря 1966 г. заместитель руководителя ГКР Цзян Цин в одном из своих выступлений перед членами молодежных организаций, активно участвовавших в «культурной революции», говорила, что характер вопроса о Лю Шаоци «давно определен»: речь идет о выступлении «против партии, против социализма»; решение же этого вопроса — дело, требующее времени, так как «в настоящий момент простые люди не могут повернуться сразу; нужно идти шаг за шагом»[67].

4 января 1967 г. член Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, советник ГКР Кан Шэн в Доме ВСНП вручил Куай Дафу подборку выступлений Лю Шаоци в прошлые годы и дал указание, вернувшись в университет, организовать там критику высказываний Лю Шаоци[68].

Так «штаб» Мао Цзэдуна организовывал кампанию борьбы против Лю Шаоци. V этого «штаба» была своя логика: жена Лю Шаоци работала в составе рабочей группы летом 1966 г. в университете Цинхуа; учащиеся, выражая возмущение действиями рабочей группы, требовали отчета от Ван Гуанмэй; одновременно они выдвигали тезис о виновности ее супруга — Лю Шаоци в деятельности, направленной против «культурной революции», т. е. против Мао Цзэдуна, и требовали его к ответу. По сути дела, все детали кампании разрабатывались в «штабе» Мао Цзэдуна с использованием архивных материалов ЦК партии. Студенты действовали с санкции высших руководителей партии того времени. Они просто-напросто выполняли приказ Мао Цзэдуна, приказ его партии.

И все это было представлено китайскому народу, всему миру и самому Лю Шаоци таким образом, будто народные массы сами требуют от него ответа и осуждают его деятельность. Здесь нашла свое отражение и сущность политической системы, существовавшей тогда в КНР, ее традиционно демагогический и провокационный характер, стремление прикрывать истинную суть дела ссылками на волю масс, а также в полной мере выразился и характер Мао Цзэдуна как политика и человека. Мао Цзэдун ставил при этом по крайней мере двуединую цель: низвержение и преследование Лю Шаоци как политического деятеля, которого он считал своим основным противником, видя в его деятельности концентрированное выражение опасного для Мао Цзэдуна подхода к решению вопросов в стране, и дальнейшее развертывание «культурной революции», подпитывание массового движения лозунгами, призывавшими к открытой борьбе против Лю Шаоци.

После того как прямая критика Лю Шаоци была вынесена на улицы, из обслуживающего персонала Чжуннаньхая была создана и специальная так называемая массовая революционная организация «бунтарей», которой было предписано устроить против Лю Шаоци митинг «критики и борьбы», провести обыск в его доме, подвергнув при этом хозяина дома унижениям. Конечно, подразумевалось, что все это будет описано в пропагандистских материалах, которые в виде листовок и малоформатных газет будут распространены по всей стране. Это был важный, с точки зрения Мао Цзэдуна, сигнал: активным участникам «культурной революции» по всей стране, да и вообще всему ее населению давали понять, что можно, нарушая Конституцию и все законы, проводить обыск в ломе самого председателя КНР, действуя будто бы исключительно согласно воле народа.

Так создавалось впечатление, что массы сами ведут борьбу против Лю Шаоци даже внутри резиденции руководства партии и государства. Одновременно была организована осада Чжуннаньхая; он был окружен большими группами членов городских молодежных революционных организаций Пекина. Их демонстрации проходили под лозунгами: «Вытащим весь бикфордов шнур Лю Шаоци!», «Окажем давление на ЦК КПК!»[69]. Таким образом, речь шла о нажиме Мао Цзэдуна и на Лю Шаоци, и на ЦК КПК в целом, во всяком случае на ту его весьма значительную часть, которая все еще колебалась и не принимала активного участия в «культурной революции».

Здесь хотелось бы сказать следующее: Мао Цзэдун, осуществляя репрессии против тех, кого он считал своими политическими противниками, не только не отдавал их под суд, не передавал их хотя бы формально в распоряжение органов правопорядка, государственных учреждений — суда и прокуратуры, но передавал весь процесс следствия и осуждения из рук государства в руки партии, ее специально созданных институтов, т. е. групп по особым делам, однако и этого ему было мало, он перестраховывался еще больше — из работников специальных служб партии, которые и составляли обслуживающий персонал резиденции ЦК КПК, создавались будто бы совершенно стихийно, по воле народа, народные революционные массовые организации, которые по указаниям соответствующих партийных руководителей получали право и приказы производить обыски даже в домах репрессируемых руководителей, устраивать первичные судилища и издеваться над ними, держать их фактически в состоянии домашнего ареста или тюремного заключения; и все это внешне или формально делалось уже даже не государством, не партией, а народными массами; Мао Цзэдун, очевидно, предполагал, что никогда в будущем, при другом повороте событий, нельзя будет предъявлять претензии ни к его партии, ни к его государству, ни к нему самому, ни даже к конкретным исполнителям, поскольку они оказывались «безымянными героями», «представителями революционных масс».

Прямая персональная критика Лю Шаоци была начата организаторами «культурной революции» не в партийном порядке, не в партийной организации того или иного уровня, а силами «народных масс». Это было сделано для того, чтобы создать такое впечатление, как будто бы сами народные массы требуют от ЦК КПК принять меры в отношении Лю Шаоци и его «ошибочной политической линии». Причем кампания велась таким образом, что Лю Шаоци был лишен возможности что-либо предпринять в ответ, сказать публично хотя бы слово в свою защиту. В кругу своих родных он говорил: «Больнее всего, когда народ понимает тебя ошибочно»[70]. Лю Шаоци очень беспокоило то, что усилиями организаторов «культурной революции» у народа намеренно и сознательно создавалось искаженное представление о его взглядах и деятельности.

В январе 1967 г. «культурная революция» добралась до дома, до семьи Лю Шаоци. 6 января Куай Дафу по указанию Цзян Цин, прибегнув к прямому обману, сумел выманить Лю Шаоци и его супругу Ван Гуанмэй из Чжуннаньхая. Это был бесчеловечный замысел, полностью отражавший бесчеловечную сущность политических действий Мао Цзэдуна и его «штаба» по руководству «культурной революцией». Собственно говоря, расчет первоначально был на то, чтобы побудить Ван Гуанмэй выехать из охраняемой резиденции в Чжуннаньхае в город и там захватить ее силами массовых организаций. Куай Дафу и его подчиненные задержали дочь председателя КНР Лю Пинпин, которая училась в средней школе при университете Цинхуа, и сообщили родителям по телефону, что она стала жертвой дорожно-транспортного происшествия, в результате чего получила перелом ноги. Встревоженные родители вдвоем приехали в больницу. Там члены молодежных организаций на глазах председателя КНР схватили его супругу и увезли ее в университет Цинхуа на массовый митинг «критики и борьбы», где ночь напролет унижали и оскорбляли Ван Гуанмэй[71].

7 января 1967 г. «по одному слову Цзян Цин» в тюрьму бросили сына Лю Шаоци Лю Юньжо, обвинив его в «связях с заграницей», так как в свое время он учился в советском вузе[72]. Таким образом, семья Лю Шаоци уже тогда непосредственно на себе испытала функционирование механизма «культурной революции»: когда Мао Цзэдун и его подручные считали это необходимым, они отдавали приказы органам общественной безопасности, т. е. политической полиции и сыска, бросать в тюрьму и истязать тех, в ком они видели своих политических противников, или членов их семей, дорогих им людей. Далее Цзян Цин лично «убедила» сына и дочь Лю Шаоци от первого брака — Лю Юньчжэня и Лю Тао опубликовать дацзыбао под заголовком: «Загляните в черную душу Лю Шаоци». Листовка с текстом, под которым стояли имена Лю Юньчжэня и Лю Тао, появилась на улицах Пекина в январе 1967 г.

В начале января 1967 г. во дворе особняка, где жил председатель КНР, и в его рабочем кабинете были расклеены лозунги. Затем был проведен митинг, во время которого «бунтари» тщетно пытались заставить Лю Шаоци оптировать на память целые разделы «Сборника высказываний председателя Мао Цзэдуна», так называемого «цитатника», отпечатанного в то время в сотнях миллионов экземпляров. Лю Шаоци отказался это делать[73]. Мучительно переживая происходящее, Лю Шаоци говорил: «С такими методами я не согласен, но я не могу противопоставлять себя массам»[74].

Мао Цзэдун избрал такую форму преследований, которая лишала Лю Шаоци возможности оказывать сопротивление в рамках принятых среди руководителей КПК установок, согласно которым Мао Цзэдун и народ были тождественны; и в то же время сложившаяся ситуация позволяла Мао Цзэдуну практически углублять «культурную революцию», развивать и продолжать ее, направляя по всей стране массы взбудораженных и вышедших из нормального, разумного состояния людей на поиски «приспешников» Лю Шаоци.

Без Лю Шаоци не было бы главного персонифицированного противника «культурной революции». Лю Шаоци в то время оказывался для Мао Цзэдуна главным врагом.