Гибель Лю Шаоци

Встреча во мраке

В создавшейся в начале 1967 г. ситуации Лю Шаоци оставалось обратиться непосредственно к Мао Цзэдуну. Характер взаимоотношений в высшем эшелоне руководителей КПК был таков, что сделать это лично Лю Шаоци не мог. Ему и другим руководителям было известно, что существует форма обращения к Мао Цзэдуну, которая, с его точки зрения, приемлема и допустима. Мао Цзэдун никогда не хотел попадать в неудобное для себя положение. Он предпочитал сначала точно представить себе, о чем идет речь, а затем решать, встречаться или нет с тем или иным из своих коллег по руководству страной; конечно, когда Мао Цзэдун по своей инициативе изъявлял желание обсудить какой-нибудь вопрос с кем-либо из руководителей КПК и КНР, ситуация была иной.

Итак, к Мао Цзэдуну в то время следовало обращаться через посредника, а таким посредником был тогда Чжоу Эньлай. В пекинском механизме власти Чжоу Эньлай был неотделим от Мао Цзэдуна.

Когда Мао Цзэдун сделал борьбу против Лю Шаоци гласной, публичной, выплеснул ее на улицы, причем поднял кампанию преследований его «приспешников» по всей стране, сам председатель КНР посчитал необходимым если не прекратить эту травлю, то по крайней мере выразить свою позицию, свое отношение к происходящему.

В конце 1966 г., «чтобы предотвратить гонения на многих руководящих работников» и добиться прекращения политических преследований, Лю Шаоци выразил намерение уйти в отставку с поста председателя КНР. Со стороны Лю Шаоци это был ответный шаг в политической борьбе. Фактически он пригрозил воспользоваться своим конституционным правом и когда сообщил об этом Чжоу Эньлаю, то получил характерный для этого человека ответ: «Так не годится. Не годится. Это вопрос, относящийся к прерогативе Всекитайского собрания народных представителей»[75]. Чжоу Эньлай говорил об этом в условиях, когда Всекитайское собрание народных представителей в КНР не функционировало.

Чжоу Эньлай, вполне очевидно выражая мнение Мао Цзэдуна, его отношение к Лю Шаоци, пользуясь своим положением при Мао Цзэдуне, изобретательно защищая его позиции, издевался над Лю Шаоци, выдвигая совершенно незначительный, но в то же время формально существующий предлог для отказа обсуждать поставленный председателем КНР вопрос. Это был типичный пример того, что часто называют «дипломатическим искусством» Чжоу Эньлая. В этом, в частности, проявилась отражавшая суть политических характеров Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая бесчеловечность, особенно страшная по отношению к беззащитному человеку. Убедившись в том, что Чжоу Эньлай отвергает предложенный компромисс, очевидно представляя позицию Мао Цзэдуна, Лю Шаоци проявил настойчивость и потребовал личной встречи с Мао Цзэдуном.

Такая встреча состоялась. Глубокой ночью 13 января 1967 г. Мао Цзэдун приказал своему секретарю на автомашине марки «Варшава» съездить за Лю Шаоци и привезти его для беседы в Дом ВСНП[76].

Итак, Мао Цзэдун отправил за Лю Шаоци своего секретаря. С одной стороны, это можно было рассматривать как меру предосторожности: автомашину из резиденции Мао Цзэдуна никто не мог задержать или остановить, что в то время было возможно в отношении почти всех остальных автомобилей в столице КНР. С другой стороны, это был признак того, что председатель КНР Лю Шаоци уже не мог выехать на своей автомашине, да, пожалуй, и вообще был лишен возможности самостоятельно решать вопрос о своих поездках даже по Пекину.

Об этой последней встрече Мао Цзэдуна и Лю Шаоци, которая происходила во мраке ночи, об одном из самых драматичных моментов в истории КПК и КНР и в истории личных взаимоотношений китайских лидеров дети Лю Шаоци спустя полтора десятка лет писали следующее: «В этот день встретились старые соратники, председатель Мао Цзэдун и Лю Шаоци, сотрудничавшие несколько десятков лет.

Однако на сей раз они не говорили о работе»[77]. Впервые за много лет у собеседников и в мыслях не было обсуждать текущие вопросы. Нормальным дедовым отношениям между ними давно пришел коней. Наступил момент последнего решительного объяснения между двумя высшими политическими руководителями партии и страны. Они оказались в состоянии острой, непримиримой борьбы друг с другом, ставшей отражением схватки внутрипартийных сил, которые они представляли, между политическими платформами, связанными с их именами.

Встреча началась с вопроса Мао Цзэдуна: «Как дела с ногой у Пинпин?» Мао Цзэдун то ли хотел создать впечатление, что он был не в курсе дела и верил фальшивой версии о том, что дочь Лю Шаоци сломала ногу, то ли издевался над Лю Шаоци, стремясь с самого начала вывести его из равновесия.

Лю Шаоци был, однако, человеком очень сдержанным, обладал сильным характером. Он не опустился до того, чтобы позволить Мао Цзэдуну перевести разговор на уровень обсуждения бытовых вопросов и личной ссоры, политических дрязг, хотя тут и затрагивалось его чувство собственного достоинства. Председатель КНР перешел к сути деда, т. е. к политическим проблемам.

Прежде всего он вновь признал, что допустил ошибки. Затем Лю Шаоци сказал, что, поскольку ответственность за просчеты в вопросе о «линии», проводившейся на начальном этапе «культурной революции», лежит прежде всего на нем лично, а многочисленные партийные работники тут ни при чем, он готов расплачиваться за все сам и только сам; однако при этом ему хотелось бы, чтобы с огромного числа партийцев как можно скорее были сняты обвинения. «Культурная революция» таким образом должна поскорее завершиться, а потому Лю Шаоци желал бы уйти в отставку с постов председателя КНР, члена Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, председателя комиссии по изданию «Избранных произведений Мао Цзэдуна» и выехать на жительство в Яньань.

Судя по тому, что писали, излагая содержание этой беседы, дети Лю Шаоци много лет спустя, Мао Цзэдун фактически оставил без ответа предложения Лю Шаоци, а лишь пожелал ему «хорошенько учиться», почитать Хайдеггера и Дидро, «беречь здоровье». На этом и закончилась последняя личная встреча Мао Цзэдуна и Лю Шаоци[78].

Таким образом, Лю Шаоци использовал в политической борьбе свои, как ему представлялось, последние козыри: предложил добровольно уйти в отставку с постов председателя КНР и члена Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. Лю Шаоци тогда, с одной стороны, вероятно, как бы давал Мао Цзэдуну шанс исправить ситуацию, положить коней беззаконию в деятельности Мао Цзэдуна и его «штаба». В то же время становилось все более очевидно, что для Мао Цзэдуна и его приверженцев Лю Шаоци был нужен в тот момент уже только как «живая политическая мишень», используя которую можно было придать ускорение «культурной революции».

Возможно, именно поэтому, с другой стороны, Лю Шаоци в беседе с Мао Цзэдуном изложил свою позицию в расчете на потомков: по сути дела, он осудил «культурную революцию» Мао Цзэдуна, выступил в защиту партии, как бы попутно заметив, что мог бы начать все сначала в Яньани. Лю Шаоци чувствовал себя при этом в качестве представителя интересов подавляющего большинства членов партии, а возможно, и вообще китайского народа, хотя многие тогда этого не понимали. Одним словом, Лю Шаоци перед лицом Мао Цзэдуна, при разговоре с ним с глазу на глаз не оробел и не дрогнул, остался тверд до конца и даже при последней представившейся ему возможности высказать Мао Цзэдуну свое мнение не пошел на принципиальные уступки, позволив себе обидный для Мао Цзэдуна намек на то, что всю свою «культурную революцию» тот затеял, в частности, для того, чтобы отнять у него пост председателя КНР, который Лю Шаоци, проявив широту души, предложил Мао Цзэдуну у него забрать.

Думается, что Лю Шаоци, зная характер Мао Цзэдуна, к тому времени понимал, что своим поведением он подписывает себе смертный приговор. Но он не мог поступить иначе. Лю Шаоци был человек сильного характера. Его можно было уничтожить физически, но нельзя было заставить сдаться, отступить от своих главных позиций. Лю Шаоци был во власти Мао Цзэдуна, который мог терзать его плоть так, как он того хотел. Однако духовно Лю Шаоци не сломался и не покорился ему. Мао Цзэдуну оставалось находить удовлетворение только в том, чтобы сделать уход Лю Шаоци из жизни как можно более мучительным и медленным.

После этой беседы Лю Шаоци очень скоро испытал на себе реакцию Мао Цзэдуна и исполнителей его воли на свое поведение и свою позицию во время состоявшегося разговора. Ведь Мао Цзэдун, бесспорно, расценил предложения Лю Шаоци как вызов, как показатель того, что Лю Шаоци продолжает считать, что историческая правда на его стороне, что история решит его спор с Мао Цзэдуном в его пользу, что Лю Шаоци никогда не пойдет на уступки в вопросе о методах проведения этой политической кампании, а это, с точки зрения Мао Цзэдуна, означало и противодействие его далеко идущим политическим замыслам, да и вообще его мировоззрению. Поэтому с Лю Шаоци следовало поступать как со смертельным врагом.

«Бунтари» — работники обслуживающего персонала резиденции руководства КПК-КНР, т. е. «пекинского Кремля» — Чжуннаньхая, ворвались в дом Лю Шаоци, расклеили там дацзыбао и лозунги, провели митинг «критики и борьбы», на котором объектом нападок стал Лю Шаоци.

На все обвинения, которые ему предъявлялись во время этого митинга, Лю Шаоци отвечал, что он никогда не выступал против идей Мао Цзэдуна, а лишь иногда отклонялся от них, никогда не выступал против самого председателя Мао Цзэдуна, а лишь порой расходился с ним во взглядах на текущую работу.

В полночь 16 января 1967 г. Чжоу Эньлай, который после смешения Лю Шаоци фактически занял его место, став первым помощником Мао Цзэдуна по повседневному руководству партией, порекомендовал Ван Гуанмэй «выдержать испытания»[79]. На языке Чжоу Эньлая и «культурной революции» это означало, что руководство партии приказывало Ван Гуанмэй добровольно отдать себя на расправу участникам собраний и митингов «критики и борьбы». В словах Чжоу Эньлая содержалась скрытая угроза: если Ван Гуанмэй сама, так сказать добровольно, не пойдет на эти митинги, то Чжоу Эньлай не гарантирует, что ее не схватят в доме Лю Шаоци и не отправят туда насильно. Это еще одно проявление «дипломатии» Чжоу Эньлая.

На следующий же день, после звонка Чжоу Эньлая, в особняке председателя КНР сняли телефон, соединявший членов Политбюро ЦК КПК, и Лю Шаоци с этого момента, если бы даже и захотел, уже не мог позвонить ни Мао Цзэдуну, ни Чжоу Эньлаю, ни кому бы то ни было еще из руководителей партии и государства[80].

Можно предположить, что все это стало непосредственным результатом аудиенции 13 января 1967 г. у Мао Цзэдуна.