Главная роль 8

Глава 13

Москва жила своей обыкновенной жизнью: гремели кажущиеся жителям старо-новой столицы бесконечными стройки, по улицам спешил на работу, в магазины или просто развлечься народ, драли глотки коробейники, продавцы кваса из бочек, пацаны-газетчики и прочий бродяче-торговый люд. Искали чем поживиться солидные, жирные столичные голуби, сороки да вороны с воробьями. В небе над городом висели воздушные шары с полицейскими наблюдателями, призванные сверху следить за порядком. Имелась жизнь и под землей: столичное метро к сегодняшнему дню имеет уже четыре работающие станции, и курсирующие между ними электропоезда ежедневно перевозят почти сто пятьдесят тысяч человек.

Грустно, но из-за войны строительство многих нужных Империи объектов замедлилось. Просто рабочих меньше стало, и не только на собственно стройках, но и на питающих ее производствах. Так, где терять рабочие руки было никак нельзя, пришлось приложить мужиков «бронью от мобилизации» с прямым запретом поступать в войска добровольцем. Ну а там, где сдвинуть график работ на годик-два-три-пять было можно, пришлось замедляться и перебрасывать рабочих на самые важные направления. Метро в эти времена штука больше статусная, чем необходимая, поэтому дальнейшего развития ему придется подождать.

Коммерсам нашим плохо — смесь патриотизма и мощь «благодарственного пакета благ» от государства в первые дни войны заставляли мужиков прямо с завода целыми рабочими коллективами идти стоять в длинной очереди военкоматов. Сейчас ситуация гораздо лучше — не нужно нам столько солдат, учебные полигоны переполнены, а потери — прости-Господи — гораздо меньше, чем даже в самых оптимистичных прогнозах. Полная доминация в небесах, превосходство на море и в артиллерии, ломящиеся от запасов снарядов склады — а ВПК-то последние полгода пашет в три смены, без остановок! — все это делает «мясные штурмы» совершенно бессмысленными. По крайней мере на данном этапе, когда крепости можно разбомбить в пыль вместе с линиями обороны. Дальше, когда начнутся бои за крупные агломерации, станет труднее, но у нас с товарищами из Генштаба хватит политической воли сравнять с землей и города — платить кровью русских солдат за сохранение архитектуры и «освобождение» чужого гражданского населения мы не хотим.

Сейчас на города Австро-Венгрии падают не бомбы, а листовки с классическими «мы не воюем с народом, мы воюем с прогнившим режимом Франца Иосифа», «Франц Иосиф не эвакуирует прифронтовые города, чтобы использовать гражданское население в качестве живого щита» и прочее. Свою порцию листовок получают и вражеские комбатанты: «зачем тебе погибать за государство, в котором ты — человек второго сорта?», «сложи оружие и сдайся Российской армии, и мы гарантируем тебе жизнь, хорошее питание и удобную кровать в центре временного размещения будущих друзей Российской Империи».

Недооценивать мощь подмены понятий нельзя: америкосы моей реальности не зря называют солдат приговоренных ими к демократии стран «террористами». Да, в актуальные времена термин «концентрационный лагерь» еще не приобрел своего пробирающего до ледяных мурашек зловещего флера, не говоря уже о привычном всем «лагере военнопленных», но «Центр временного содержания друзей» все-таки гораздо лучше!

«Друзья» пароль «береза» натурально скандируют, подняв над головами руки и белые тряпочки — те, кто смог пережить многодневные бомбардировки и сохранить рассудок. «Взгляд на две тысячи ярдов» и прочие прелести посттравматического расстройства порой превращают австро-венгерских солдат в натуральные «овощи». В кинохронике фронтовой видел и запретил к чертовой бабушке такие кадры показывать гражданскому населению. Страшно.

Австро-Венгерский аппарат пытается поддерживать дисциплину изо всех сил привычными методами — арестами на пару-тройку суток за хранение наших листовок, грозными обещаниями покарать дезертиров и «шпионов» и банальным спаиванием собственных солдат — пьяным сидеть под трясущейся от падающей с небес овеществленной смерти землей немного легче.

Верно подобное положение дел и на Черноморском фронте с поправкой на гораздо меньшее количество пленных, предпочтение харамному алкоголю опиума и упора в наших листовках на гарантируемую свободу вероисповедания. Турок, собака такая, воюет упорно и в плен сдаваться желает редко, полагая, что русские его обманут и один черт убьют. А потом и семью его убьют. И друзей. И даже кошек и собак, потому что люди часто мерят других по себе. Османы геноцида не стесняются, и считают, что Российская Императорская Армия пришла на их земли именно с этой целью.

Механизированный кортеж вез меня на плановое совещание с Генштабом в Военное Министерство, и я, с удовольствием впитывая теплый утренний воздух из открытого окошка автомобиля, коротал дорогу чтением газеты «Московский листок». Просто оценить уровень своего военно-пропагандистского аппарата, потому что ни одна газета в мире не способна поведать мне что-то радикально новое.

«На войне нельзя терять бдительности даже в кажущейся безопасности тыловых лагерей. Коломанов Петр Иванович из казачьей уральской деревни Лужа, как и многие миллионы своих соотечественников отправился на фронт по первому зову Империи. Воевать в первых рядах, несмотря на просьбы самого Петра, ему не довелось: за кулинарные таланты определили Петра Степановича в главные повара тылового лагеря, названия и положения которого мы не можем сообщить уважаемым читателям из соображений секретности. Как и всякое дело в своей жизни, службу Петр Степанович нес исправно, за что не раз терпел ругань офицеров: не в свое, мол, дело лезет. „Залез в чужое дело“ наш герой и в ночь на восемнадцатое августа сего года, когда сквозь бдительный сон услышал подозрительные, несвойственные лагерю глубокой ночью звуки. Посмотрев через окошко палатки старших поваров, Петр Иванович узрел в свете звезд темный силуэт, крадущийся к продуктовому складу. Решив, что это — решивший поживиться дополнительным пайком солдат, Петр Иванович тихо, чтобы не будить заслуживших отдых товарищей, велел ему не дурить и убираться. К удивлению нашего героя, незваный гость резко ускорился и сходу воткнул кинжал в грудь стоящего на посту у склада караульного. Пока Петр Иванович, прихватив револьвер и громко извещая товарищей о беде выбегал из палатки, подлый враг успел бросить внутрь деревянного, полного превосходно горящих припасов склада две бутылки с зажигательной смесью и был схвачен при попытке сбежать. Диверсант, оказавшийся подданным Австро-Венгрии, по законам военного времени был приговорен к расстрелу, а комендант полевого лагеря был разжалован в рядовые за плохо отлаженную караульную службу».

Хорошо, что это — чуть ли не единичный случай, несмотря на невозможную к полному блокированию, исполинскую линию фронта. Невозможно поставить на каждый метр по солдату, и псих-одиночка (даже трижды фанат Франца Иосифа в здравом уме пробираться в лагерь противника с откровенно самоубийственной задачей не будет) всегда может «просочиться» через леса и болота.

Что-то шевелится в голове. Как там? «Петр Степанович Коломанов из уральской деревни Лужа». В этой деревне, как мне рассказывала бабушка, жил мой прапрадед по отцовской линии. Петром Степановичем Коломановым его и звали. Совпадает и профессия — прапрадед подрабатывал поваром в трактире на окраине Луж, рядом с оживленной дорогой. В прошлой моей реальности он ни в одной войне не участвовал, а в этой, получается, ситуация изменилась. Не пришибли бы коварные враги прапрадедушку! Может «выдернуть» его с прифронтовых территорий и отправить домой с заслуженной наградой за бдительность? Технически возможно, но как-то несправедливо: прапрадеда получается «отмазываю», а остальные, значит, тяни лямку? Ну и что, что никто не знает о моем родстве с Петром Ивановичем — я-то знаю, и этого достаточно.

Подумав, я попросил Остапа:

— Запроси информацию по этому славному повару — после войны приглашу его в Кремлевскую столовую работать. Только так запроси, чтобы староста Луж от испуга не помер, а самого Петьку не трогали и не спрятали поглубже в тылу.

— Слушаюсь, Георгий Александрович, — Остап сделал пометку в блокнотике и убрал протянутый мной газетный лист с портфель.

Прослежу на примере прапрадеда насколько сильно изменилась реальность. Изменилась очень сильно хотя бы потому, что Петр Иванович попал в войска. Может я как таковой в этой реальности и на свет-то не появлюсь. По спине пробежал неприятный холодок мистического свойства, и я открыл окно пошире, чтобы солнечный свет и сдобренный запахами и звуками жизни отогнали бесплодные мысли о материях, разобраться в которых человечеству не суждено еще очень долго, несмотря на мои поразительно эффективные пинки научно-техническому прогрессу.

Заехав на подземную парковку Военного Министерства (ноу-хау, которое очень нравится уважаемым людям), мы в скромненьком, но просторном лифте поднялись на третий этаж и ловя по пути поклоны от встречных военных, добрались до зала для совещаний номер один. Приветствия от Генштаба (тех его членов, которые занимаются работой в Москве, а не откомандировались в прифронтовые районы) были без сомнения уважительными, как по регламенту и положено, но я не мог не заметить некоторой подавленности на лицах и в голосах.

— Вольно, — скомандовал я и уселся в главное кресло «круглого» (на самом деле прямоугольник) стола (на самом деле нескольких столов). — Присаживайтесь, господа, — подождал, пока все рассядутся. — Выражения ваших лиц заставляют меня предполагать, что у нас возникла большая проблема. Это так?

— Никак нет, Георгий Александрович, — излишне-бодро ответил генерал-лейтенант Роман Исидорович Кондратенко. — Кампания идет в том же духе, что и ранее — при полной доминации Русского оружия.

— Флот считает так же? — посмотрел я на Степана Осиповича Макарова, тот самый флот в Генштабе и представляющий.

— Так точно, Георгий Александрович!

— А чего тогда рожи кислые? — откинувшись в кресле, спросил я. — Роман Исидорович, просветите меня — тоже похандрить хочется.

Помявшись пару секунд аки смущенная гимназистка, генерал ответил:

— Виноват, Ваше Величество. Рожи у нас кислые исключительно потому, что у нас получается не война, а избиение.

Генералитет покивал, выражая согласие. Не удивлен: передо мной же высшая воинская аристократия, в головы которой накрепко зашиты всяческие «чести». Стыдно им вот так воевать, тупо забрасывая врагов начиненным взрывчаткой железом. Вот бы тыщонок этак сто-двести солдат красивыми коробочками на пулеметы и траншеи героически послать, помереть за Веру, Царя и Отечество!

— Понимаю вас, господа, — кивнул я. — И сам испытываю изрядное смущение от подобного положения дел. Однако будучи защитником подданных Российской короны, я считаю такой способ ведения войны прекрасным. Денег и железа у нас, слава Богу, — перекрестились. — Хватает, а рабочих рук — сами знаете. Чем больше мужиков вернется домой живыми и невредимыми, тем лучше мы сможем подготовиться к следующей большой войне.

— Так точно, Георгий Александрович, — с фальшивым энтузиазмом выразил согласие Кондратенко.

— С этим разобрались, — я открыл положенный передо мной Остапом большой блокнот с названием «Для совещаний» и «окошками» для даты и номера собственно совещания и вооружился перьевой ручкой. — Значит можно переходить к «избиению». Начнем, как обычно, с Черноморского фронта…

Лейтенант Собственной Его Императорского Величества Георгия Романова частной военной компании Федор Ильич Чижиков сидел на крылечке старого, почти развалившегося охотничьего домика в глухом лесу. В доме спали его подчиненные, и лейтенант отправил часового присоединиться к ним. Не до утра — толку от невыспавшегося командира не будет — а на пару часиков: хотелось посидеть в темноте и тишине. Глядя на яркие звезды на ночном небе в прорехах древесных крон, Федор выпускал в них папиросный дым, словно подвергая испытанию: достаточно ли ярок небесный огонек, чтобы такая мелочь как сгоревший табак не смогли помешать ему радовать глаз капитана?

Небес за пять последних лет Федор повидал столько, что скажи ему кто-то о том до перевода из Императорской армии в Личную Его Императорского Величества Георгия Романова частную военную компанию, Федя бы только посмеялся: небо оно небо и есть, как оно может быть разное?

Родился Федор в далекой сибирской деревеньке, в крепком хозяйстве большой семьи Чижиковых, через что был крепок телом и разумом: регулярный голод не способствует ни тому, ни другому, но у Чижиковых никто не голодал уже поколения этак четыре, и за это они не забывали регулярно возносить Господу благодарности. Везло им — там, где другой конь сломал бы ногу, Чижиковский умудрялся выбрать единственно верную точку опоры. Там, где у других мерли младенцы-мальчики и выживали девочки, у Чижиковых выживали все.

Везло мужикам семейства и на войне — большой род, и в солдаты его мужчины попадали регулярно. Дед Федора так и вовсе «полный бант» с Русско-Турецкой на груди принес, и когда внуку пришла повестка, крепко обнял Федора и строго-настрого наказал ему служить так же исправно, как он сам. Ну а матери, бабушкам, сестрам да теткам велел не выть аки по покойнику — вернется Федя, и вернется обязательно героем.

Служба забросила рядового Чижикова на Дальний Восток, и первый околобоевой опыт он получил во время попытки китайцев-«боксеров» прорваться на земли Николаевской губернии. Отстрелял «куда-то туда» пару магазинов из винтовки, и на этом для него восстание Ихэтуаней закончилось. Ну а потом к ним в часть наведался рекрутер царской ЧВК, который на общем построении честно предупредил, что работу делать предстоит опасную, в ужасных для русского человека климатических зонах, и порой она будет казаться работникам ЧВК откровенно грязной и позорной. Только казаться, потому что Его Императорское Величество «голова» не чета простым смертным, и никому не дано угадать, чем обернутся его приказы. Служба в ЧВК сурова, но взамен щедро награждает материальными благами, карьерными перспективами, дает возможность посмотреть наш огромный мир (ну и что, что через прицел?), архипочетна и даже сакральна, потому что обслуживает интересы не абы кого, а Помазанника.

На отборы после такой многообещающей речи записалась половина контингента. Две трети из них забраковали еще на этапе чисто внешнего осмотра невооруженным глазом: этот хлипок, этот староват, этот — неграмотен и так далее.

Дальше наступила без преувеличения адская неделя: по пятнадцать часов в сутки штурмовали кандидаты полосы препятствий, стреляли по мишеням, отжимались, подтягивались, бегали марш-броски с тяжеленной снарягой, а в качестве отдыха писали диктанты и заполняли анкеты, нередко дивясь вопросам из нее, не зная, что за составление анкет и «методичек» по их расшифровке отвечал НИИ Психологии при Российской Академии Наук. Проставленные испытуемым галочки в окошках позволяли с изрядной долей уверенности измерить психологическую стойкость кандидата, спрогнозировать его поведение в критической ситуации и — что для ЧВКашных задач даже важнее — наблюдательность, прикладное логическое мышление и все остальное, что можно объединить ёмким словечком из сибирского диалекта — «тяма».

До конца отбора «дожили» лишь двое — Федор и сын провинциального дворянина в чине лейтенанта с профильным военным образованием. Кто-то не выдержал физических нагрузок, кто-то умудрился травмироваться, кто-то облажался на диктанте, а кого-то «зарубили» после проверки анкеты. Как бы не было обидно тем, кто не смог попасть в ЧВК, провожали «счастливчиков» они как героев — сослуживцы все же, считай — свои.

Рекрутер привез обоих выдержавших отбор мужиков в Хабаровск, в филиал ЧВК. Лейтенанта поселили в офицерское общежитие, а Федю, соответственно, в общагу для рядовых. С тех пор они не виделись.

Двое суток в комфортной по сравнению с армейской казарме комнате на четыре человека, с общими удобствами в коридоре, где Федор впервые в жизни испытал на себе современные технологии — горячий душ и сияющий белизной унитаз — закончились общим построением благополучно набранной группы. Вместо ожидаемых младших офицеров или хотя бы коменданта «филиала» перед будущими воинами ЧВК выступил сам Его Императорское Величество, сидящий за обитом сукном столом на фоне Имперского флага. Не во плоти, а в виде двигающейся и говорящей картинки на натянутом между двух столбов белом полотне, куда «светили» какой-то здоровенной, жутковато тарахтящей штуковиной операторы кинопроектора и синхронизированного с ним фонографа.

— Спасибо, что откликнулись на призыв Империи, братцы, — неожиданно задушевно поблагодарил их Царь. — Вы — достойнейшие сыны России. Вы — лучшие ее воины, и я верю, что вы докажете это своею службою в забытых Богом, далеких краях. Велика Российская Империя, и интересы ее размерам под стать. Природа не терпит пустоты — как в оставленный копытом след набирается вода, так и в стратегически или экономически важные районы нашей планеты лезут наши извечные враги. Велика наша Родина, недрами богата, но отдавать врагам то, что в ближайшую войну превратится в снаряды, пушки да крейсера мы себе позволить не можем. Куда бы ни забросила вас служба в самой лучшей частной армии земного мира — в непролазные тропические джунгли, в безжизненную пустыню, в дальние уголки океана, в ледяные горы или благодатные острова, помните о главном: вы оказались там не зря. Проливать чужую кровь и стараться сберечь свою за тридевять земель от Родины русскому человеку тяжело — мы по природе своей больше всего на свете ценим мир и покой, и лишь из-за происков недобитых покуда врагов наших обзавелись мы могучими армией и флотом. Они — инструменты Империи для защиты ее добрых жителей. Так было, так есть и так будет. Частная военная компания — инструмент другой, более тонкий, но при умелом применении ничуть не уступающий в главном: в деле защиты Родины. Каждая выполненная вами задача сделает наших врагов слабее и усилит нас. Каждая выполненная вами задача улучшит положение России в грядущей Большой войне. Каждая выполненная вами задача обернется спасенными жизнями наших соотечественников.

Поднявшись на ноги, Его Императорское Величество грузно навис над столом, опершись на него руками и тяжелым, словно проникающим в самые потаенные уголки души и вызывающим в ней священный трепет пронзительным взглядом как будто заглянул каждому прямо в глаза. Лицо его торжественно «закаменело», а голосе слышались барабанная дробь, звон стали, грохот сапог по камням площадей и канонады артиллерии. Отеческой заботы в голосе и расслабленности в позе и движениях не осталось, и взглядам собравшихся предстал Хозяин одной пятой части Земли. Хозяин, железными руками и без малейших сомнений передавивший паразитов на теле Родины. Хозяин, способный одними лишь словами заставлять соседей сраться в штаны от страха. Хозяин, по воле которого перерисовываются карты мира. Хозяин, по одной лишь тени желания которого каждый на плацу был готов отправиться не то что в пустыни, джунгли (что это кстати такое?) или океаны, а самую Преисподнюю, чтобы показать чертям, кто тут рулит геополитическим процессом.

— Сыны Империи! — пророкотал Царь. — Родина ждет от вас многого. Родина верит в вас так же, как верю я! Ступайте с Богом, мои верные воины! Ура!

Федор как сейчас помнил восторженный рёв сотен глоток. Помнил свои и чужие слезы восторга на лицах. Помнил удивительное чувство в душе, словно наполнившее его свежими силами на долгие годы вперед. Это чувство заставляло его и его коллег по опасному бизнесу переносить африканский зной, превозмогать малярию в джунглях Бенгалии, километрами тащить на себе раненых товарищей, без сомнений стрелять в безоружных (ну какое «оружие» из копья? Это ж курам на смех) и почти голых негров, плотнее вжиматься в землю чужого материка, чтобы выпущенные другими бледнолицыми чужаками пули не снесли бритую, испачканную в грязи и крови голову и без пощады класть длинные очереди из пулемета, превращая беззаботную колонну тех, на кого указал командир в кровавые ошметки.

Приказ Российского Императора должен быть выполнен любой ценой! Приказы Российского Императора не обсуждаются! Служба Российскому Императору — высшая честь, доступная подданному Российской Империи! И какое же это на самом деле счастье — чувствовать внутри тот самый, дарованный самим Православным Царем, теплый и уютный шарик света, который вдали от Родины странным образом усилился, напитывая усталые тела и согревая еще более уставшие от крови и испытаний души. Может этот удивительный «шарик» и есть ощущение от пригляда Господа-Бога, которого попросил за своих воинов Помазанник?

Тяжелые минуты на службе в ЧВК казались бесконечными, но пять лет пролетели поразительно быстро, и Федор сам не заметил, что в какой-то момент дослужился до офицерского чина. Прямо перед Большой войной некоторую часть работников ЧВК перебросили в Европу, сформировав под командованием опытных командиров «войска особого назначение». «Особенностей» за три насыщенных месяца перед войной хватило так, что хоть лаптем хлебай — Феде и его отрядам приходилось грабить банки, проводить ликвидации армейских чинов Австро-Венгрии, помогать прибывшим на чужую землю химикам и взрывотехникам изготавливать, собирать и закладывать куда надо смертоносные вещества, а когда Его Императорское Величество все-таки вынудит трусливого Франца Иосифа объявить России войну, стало совсем динамично: вот Федя с отрядом забрасывают гранатами военкомат, имитируют бегство на автомобиле, бросают его в ближайшей рощице и на оснащенных небольшими, но на удивление мощными моторчиками велосипедах быстро делают полукруг, чтобы повторить процедуру на другом военкомате. Когда все силовики и добрая половина жителей городка встали на уши, и работать внутри города стало невозможно, мужики спокойно ушли лесами, не забыв на прощание подорвать пару пролетов железнодорожного моста через реку.

Вздохнув, лейтенант потушил окурок и достал новую папироску. Вспомнился отпуск двухгодичной давности, когда на полянке собралась вся деревня. Гуляли два дня, с драками, братаниями и прочими неотъемлемыми атрибутами настоящего веселья, а Федор находился в смущенных чувствах. Рассказывать о своей специфической службе всем подряд было нельзя, поэтому он пересказывал байки из служебной брошюрки «Сборник для застолий номер четыре», то есть — врал, и от того, что односельчане принимали его рассказы за чистую правду, Феде было даже хуже, чем в той деревне на границах с Матабелелендом, когда он в ужасе смотрел на мертвого негритянского мальчика лет шести. Стрелял-то он во взрослого, спрятавшегося в глиняной хижине, а получилось…

Зато потом, когда на смену большой гулянке пришли камерные посиделки с отцом, дедом и братьями под бутыль мутного самогона, Федор не выдержал и рассказал все, как есть. Рассказывал много часов, пока за окном не забрезжил рассвет. Рассказывал со слезами на глазах, запинаясь и задыхаясь как мальчишка-гимназист на первых своих экзаменах. Рассказывал о сожженных деревнях, о диверсиях, грабежах, собственноручно отрезанных головах, кои для устрашения врагов водружали на копья, рассказывал о сотнях почти безоружных покойников на своей совести. Теплый шарик, так хорошо помогавший ему выполнять царёвы приказы, куда-то делся, и больше всего на свете Федя боялся презрения деда. Он-то честный вояка, «бант» свой выслужил как положено — лицом лицу к врагам, строй на строй, штык на штык — а вот внучек как-то подозрительно похож на обыкновенного разбойника-душегуба.

Когда Федор иссяк, он прикрыл глаза и не заметил восторга и мечтательного выражения на лицах братьев. Не заметил гордой улыбки на лице отца. Не заметил, как сильно в глазах дедах отражается пламя отгремевшей войны. Не заметил, как тихонько плакали сидящие по углам женщины. Не заметил за считанные часы углубившиеся морщины на лице матери и седины, тронувшей ее доселе роскошно-черные волосы. Зато услышал короткую фразу деда, которая подобно разорвавшемуся снаряду разметала отравляющий душу мрак так, что уже и не соберешь даже если очень захочется:

— Ты, Федя, ври-то поменьше, а то вон мелочь со двора дёру даст да тоже в ЧВК проситься будет. Героев, как ты да я — мало, а дураков голову без толку сложивших — как у нас за баней говна.

Осознав услышанное, тогда еще прапорщик Чижиков похлопал на деда глазами, оценил рожи младших братьев да племянников и громко, до судорог в животе рассмеялся.