Голубой велосипед

14

Машина приехала в пять утра. Ее привел совершенно измотанный молодой человек. Положив голову на руки, он уснул за кухонным столом перед чашкой кофе. Выпить его у него уже не хватило сил.

Леа воспользовалась моментом, чтобы с помощью Жозетты спустить в машину вещи и устроить Камиллу, которая не переставала повторять, что чувствует себя превосходно. Оставив машину под охраной Жозетгы, Леа поднялась разбудить водителя. После совсем недолгого отдыха тот очнулся совершенно одурманенным. Подогретый кофе помог ему чуточку прийти в себя.

Следуя указаниям Камиллы, Леа отключила счетчики газа и электричества и повернула ключ в дверном замке, спрашивая себя, вернется ли она сюда когда-нибудь.

Перед подъездом шофер заканчивал укладывать чемоданы и большой баул на крышу автомашины.

– Забыл представиться. Меня зовут Антуан Дюран. Я довезу вас до Этампа, где должен буду присоединиться к товарищам. Благодаря месье Тавернье у нас есть пропуск, разрешающий выехать через Орлеанские ворота, и шестьдесят литров бензина.

– А зачем пропуск, чтобы там проехать? – спросила Леа.

– Не знаю, мадемуазель. Но гражданских, стремящихся выехать из Парижа, направляют в сторону Итальянских ворот.

Им потребовалось три часа, чтобы добраться до Орлеанских ворот. Оттуда военные направляли толпу к Итальянским воротам. Проверив их документы, офицер дал им проехать. До национальной дороги № 20 они ехали, сопровождаемые градом оскорблений, и, прежде чем выбраться на ведущее к Орлеану шоссе, им пришлось пройти еще одну проверку. За исключением военных машин на шоссе движения не было. После Монлери они обогнали первых пешеходов. Одни женщины шли в мягких тапочках, другие – в туфлях на высоких каблуках, таща за собой торопливо одетых детей или толкая детские коляски, откуда из-за множества узлов выглядывали ребячьи головки. Юнцы тянули перегруженные ручные тележки, на которых иной раз сидел старик или инвалид. На шоссе попадалось много сбежавших солдат без шлемов, с блуждающим взглядом. Кто-то из них с винтовкой, кто-то с чемоданом. Они всячески старались скрыться от военной проверки.

Машине становилось все труднее продвигаться вперед в ширящемся потоке, который нес велосипеды, мотоциклы, кареты, бычьи упряжки, грузовики, трехколесные роллеры, пожарные машины, автомобили столь почтенного возраста, что трудно было понять, как они еще способны двигаться, и даже катафалки. Черепашьим шагом миновали Арпажон. К ним подошел солдат-регулировщик и предупредил, что обгон запрещен. Леа показала ему пропуск, но тот лишь поднял вверх руки, словно говоря: "Ну, раз так!" На перекрестках где летчик, где моряк или пехотинец пытались самим своим присутствием придать хотя бы видимость организованности горестному исходу. Проехав по полю вдоль дороги, шофер сумел обогнать около двадцати автобусов с заключенными и их тюремщиками. Из какой тюрьмы они были? Вскоре Антуану пришлось вернуться на шоссе. Под ослепительным солнцем, от которого заливало потом лица велосипедистов и пешеходов, медленная езда возобновилась.

На обочине дороги перед своим палисадником мужчина помятой алюминиевой кружкой стучал по ведрам с водой, чтобы привлечь внимание, и кричал беженцам:

– Эй! Выкладывайте денежки! Пятьдесят сантимов стакан, два франка – бутылка!

Его жена тут же собирала деньги, подавая людям кому стакан, кому бутылку.

– Какой позор! – возмутилась Камилла.

Водитель заметил:

– Вы еще не такое увидите, пока доедете.

Наконец они добрались до Этампа. Им понадобилось шесть часов, чтобы проехать сорок шесть километров.

Жители городка присоединялись к беженцам. Оставалась открытой лишь одна гостиница, где продавали кофе, хлеб, сыр. Люди вырывали еду из рук. Потребовалось больше двух часов, чтобы пересечь городок. Молодой человек был измучен до последнего предела и вел машину, как автомат, голова все чаще падала ему на грудь. Внезапно он сообразил, что уже выехал из Этампа, и, окончательно проснувшись, остановил машину.

– Дальше ехать с вами не могу. Советую пробираться проселочными дорогами.

Жозетта воскликнула:

– Вы же не бросите нас!

– У меня приказ, дальше ехать не могу.

В это мгновение, заглушая шум двигателей, детский плач, шаги тысяч людей, послышался пугающий гул.

– Быстрее выходите, – крикнул, выскакивая из машины, Антуан. – Ложитесь в кювет.

С помощью Леа Камилла вышла из автомобиля, в тщетной попытке самозащиты прижимая руки к животу. Заторопившись, она по пыльной траве скатилась в канаву рядом с трясущейся всем телом Жозеттой и четой прижавшихся друг к другу стариков.

Самолеты пролетали так низко, что можно было отчетливо разглядеть пилотов. Потом взмывали к безоблачному небосводу. Страх уже начал было отпускать людей, стали приподниматься головы, как вдруг, стремительно развернувшись, немецкие летчики обстреляли прижавшуюся к земле длинную неподвижную колонну беженцев.

Пыль, поднятая стучавшими по дороге пулями, обдала Леа. Самолеты возвращались во второй, в третий раз. Когда же прекратился их смертоносный рев, воцарилась долгая тишина и не сразу раздались первые стоны, первые возгласы, первые вопли. Черный тошнотворный дым, в котором смешались запахи человеческих тел, горящей резины и бензина, окутывал место обстрела. Первой поднялась ошеломленная, залитая кровью Жозетта. Медленно встала непострадавшая Камилла. Лежавшая рядом чета не шевелилась. Камилла тряхнула за плечо старика. Тот откатился, и оказалось, что одной пулей убило и жену, и его. Камилла с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть. Склонившись над телами, подавляя ужас, она закрыла им глаза.

Антуана не задело. Когда Леа встала на ноги, перед ней все поплыло, все завертелось. Не поддержи ее Камилла, она бы упала.

– Дорогая ты моя, тебя же ранило!

Поднеся ладонь ко лбу, и взглянув на нее, Леа увидела, что та вся в крови. Это произвело на нее странное впечатление, хотя не очень взволновало.

– Позвольте взглянуть; – произнес мужчина лет шестидесяти с пышной седой шевелюрой. – Я врач.

Из своей сумки он достал бинты и вату.

– Задета только бровь. Это не опасно. Я перевяжу потуже, остановлю кровотечение.

Слегка оглушенная Леа не сопротивлялась.

Она сидела на обочине и холодным взглядом наблюдала за тем, что происходило вокруг. Многие машины горели, но их автомобиль, к счастью, не пострадал. Там и здесь лежали безжизненные тела. Взывая о помощи, стонали раненые. Потребовался бы не один час, чтобы их всех вывезти. Никто не прикасался к еде. Было восемь вечера, когда Леа села за руль. Их водитель исчез. По настоянию Камиллы Леа согласилась подсадить в машину пожилую женщину, потерявшую своих близких.

Зрелище смерти и разрушений сопровождало их многие километры. С наступлением ночи усталая Леа съехала с национальной дорога № 20 в надежде найти открытое кафе или ресторан. Ничего. Все было заперто. Выехав за селение, где беженцы спали в воротах домов, в церкви, в школе, на площади и даже на кладбище, Леа остановила машину на краю поля. Четыре женщины вышли. Ночь была мягкой, небо усеяно звездами, воздух благоухал сеном. Жозетта достала корзинку, и проголодавшиеся женщины накинулись на еду.

Проснувшись с рассветом, они обнаружили, что одно колесо спустило. Не сумев его снять, Леа отправилась на поиски механика. Гараж, как и все другие заведения селения, был закрыт. На площади перед церковью монахини раздавали детям горячее молоко. Леа спросила у них, где можно получить помощь.

– Бедная малышка, никого здесь не осталось. Все здоровые мужчины на войне или бежали. Мэр, нотариус, врач, пожарные, учитель, булочники – все они укатили. Остался один кюре, а он очень стар. Сам Бог, моя девочка, покинул нас.

– Сестра Жанна, не лучше ли вам замолчать? Как осмеливаетесь вы усомниться в доброте Господней? – воскликнула одна из монахинь с узким измученным лицом.

– Матушка, простите меня. Но после нашего отъезда я видела столько горя, что все больше и больше сомневаюсь в этой доброте.

– Сестра Жанна, вы богохульствуете от усталости. Пойдите отдохнуть.

И повернувшись к Леа, сказала:

– Пойдемте, дитя. Я сменю вам повязку.

Опытными руками сняла она грязные бинты, очистила идущую вдоль брови рану. С помощью лейкопластыря укрепила на ней вату.

– Не слишком скверно. Следовало бы зашить в двух-трех местах.

– Я не буду изуродована?

– Успокойтесь, – молодо рассмеявшись, произнесла монахиня, – рана не помешает вам найти мужа.

Леа поблагодарила и пошла к автомобилю. Трижды просила она мужчин, несших тяжелые грузы, помочь ей. Даже не отвечая, те проходили мимо, отталкивая ее с дороги. Выйдя из селения, она обескураженно присела на придорожный столбик.

– Леа!

Она слишком устала, чтобы удивиться тому, что к ней кто-то обращается во вчера еще незнакомом ей месте. Подняв голову, она увидела грязного, покрытого пылью солдата с заросшим щетиной лицом, с непокрытой головой… Каска, привязанная к вещевому мешку, перекинутые через каждое плечо мешки, винтовка в руке… Он глядел на нее.

Леа приподнялась. Кто же был этот человек? Откуда знал ее имя? Однако этот взгляд… эти такие синие глаза…

– Матиас…

Вскрикнув, бросилась она к нему. Из рук мужчины выпала винтовка, и он обнял подругу.

– Матиас… Матиас…

– Ты… ведь это ты… – бормотал молодой человек, осыпая ее поцелуями.

– Какое счастье, что мы встретились! Что ты здесь делаешь?

Прежде чем ответить, он подобрал винтовку.

– Разыскиваю свой полк. Мне сказали, что он под Орлеаном. А ты, что делаешь ты на этой дороге? Я был уверен, что ты в Монтийяке, в безопасности.

– Я с Камиллой д'Аржила. Она на сносях, больна. Раньше уехать мы не могли. Просто удача, что мы тебя встретили: у нас поломка.

С каким облегчением встретили их появление Камилла, Жозетта и пожилая женщина!

– Леа, я так боялась, что с тобой что-то случилось! – сказала Камилла.

– В селении никого не нашла, кто бы нам помог. К счастью, встретила Матиаса. Ты помнишь Матиаса Файяра, сына мастера-винодела?

– Конечно. Как вы поживаете, Матиас?

Тот вздохнул:

– Так хорошо, как только возможно.

На церковной колокольне пробило девять часов.

Вел Матиас. Он пытался подъехать к Орлеану проселочными дорогами. Его присутствие успокаивало женщин. Камилла, Жозетта и пожилая дама спали. Ладонь Леа доверчиво лежала на бедре юноши.

По узкой белой дороге тянулась колонна машин и пешеходов, двигавшихся со скоростью похоронного кортежа. На обочинах брошенные, иной раз обгоревшие автомобили, трупы лошадей, собак, на полях – свежевыкопанные могилы, мебель, кухонные предметы, тележки, лопнувшие чемоданы – немые свидетели недавних бомбежек. Ветхий перегруженный автомобиль с двумя свернутыми матрасами наверху сломался прямо перед ними. Матиас вышел и помог откатить его в сторону. Плача, наблюдала за происходящим женщина с грудным ребенком на руках; двое детишек уцепились за ее юбку. Матиас, снова сев за руль, поехал дальше.

Когда к часу дня они остановились перекусить, оказалось, что машина проехала около тридцати километров.

В бане одного из селений удалось помыться, что придало им немного сил. Камилла выглядела плохо, черты ее лица обострились. Хотя временами ее лоб покрывался потом, из уст ни разу не вырвалась жалоба. Старуха, имени которой никто не знал, покачивала головой во вдовьей шляпке, повторяя с занудной монотонностью:

– Мишель, пригляди за детьми. Жорж, Лоик, вернитесь!

– Заставьте ее умолкнуть! – взорвалась Леа. – Заставьте ее умолкнуть!

Камилла обняла женщину без имени за сутулые плечи.

– Не тревожьтесь, мадам. Лоику и Жоржу нечего бояться, они со своей мамой.

– Мишель, пригляди за детьми…

Усталым движением исхудавшей руки Камилла прикрыла глаза. Пальцы стали так тонки, что она была вынуждена снять обручальное кольцо из боязни его потерять.

– Вы совсем не умеете управляться с пострадавшими рассудком, – произнесла Жозетта, постучав себя пальцем по лбу.

Взяв старуху за руку, она грубо ее дернула.

– Мамаша, или ты замолчишь, или тебя оставят на краю дороги. В пекле ты увидишь и своего Жоржа, и своего Лоика!

– Жозетта, как тебе не стыдно так обращаться с этой бедной женщиной! Отпусти ее! – воскликнула Камилла.

Жозетта неохотно подчинилась. Какое-то время каждый молча ел свое крутое яйцо или кусок колбасы, в то время как по узкому шоссе под побелевшим от зноя небом продолжалось скорбное шествие. Даже старуха, задремав, затихла.

– Надо трогаться, – сказал Матиас.

Они добрались до пригородов Орлеана, когда опустилась ночь. Ни одной открытой лавки, ни одного открытого дома; вслед за другими бежали и орлеанцы. Шатодэнский бульвар и предместье Баннье подверглись бомбежке. Внезапно разразилась сильнейшая гроза, еще более замедлив движение в никуда всех этих людей, выброшенных безотчетным страхом на дороги. Каждый устраивался, как мог, и находились не стеснявшиеся взламывать двери и окна покинутых жилищ.

Гроза закончилась так же внезапно, как и началась. Из разграбляемых домов выныривали тени, уносившие, не слишком скрываясь, картины, вазы, часы, шкатулки. Мародеры приступили к своей гнусной работе.

– Боюсь, нам придется переночевать в машине, – сказал Матиас, который за час не продвинулся ни на шаг.

– Мадемуазель, мадемуазель, мадам в обмороке!

– Ну что я могу сделать! Попробуйте дать ей капли.

Взяв протянутый Леа пузырек, Жозетта отлила микстуру в крышку термоса. Постепенно Камилла пришла в себя.

Они снова смогли продвинуться вперед на несколько метров.

Отупевшая толпа людей текла через предместье Баннье, но глядя перед собой и обтекая с двух сторон автомобиль. Не будь шума двигателей, тележных колес и медленного шарканья ног тысяч людей, можно было подумать, что в ночи, все еще рассекаемой белыми вспышками молний, видишь молчаливое шествие призрачной армии к месту ее неведомого назначения.

Справа виднелась почти пустынная улица. Людскую массу удерживало вместе отупение от множества перенесенных страхов и страданий. Что касается водителей автомобилей и возчиков телег, те спали на ходу. У перекрестка Матиас свернул и осторожно, с выключенными из-за боязни налета авиации фарами, углубился в темноту. Они оказались в районе, разрушенном недавней бомбардировкой. Над почерневшими развалинами стоял запах мокрой сажи и сырых подвалов. Несмотря на жару, Леа зябко передернула плечами. Они остановились на обсаженной липами маленькой площади, которую бомбы пощадили. Разминая затекшие за долгие часы неподвижности руки, все вышли из автомобиля. Каждый пошел оправиться за дерево.

Жозетта помогла Камилле улечься на газоне.

– Мне холодно, – прошептала Камилла.

Горничная прошла к машине, чтобы взять плед и накрыть ее. Прижав руки к животу, Камилла поблагодарила грустной улыбкой.

– Мадам, вам больше ничего не нужно?

Камилла отрицательно качнула головой и закрыла глаза.

Безымянная старуха углубилась в едва расчищенную от обломков улицу.

– Мишель, пригляди за детьми…

Прижавшись друг к другу, обнявшись за талию, Матиас и Леа шли вокруг площади.

У небольшого садика запах роз стал дурманящим. Матиас толкнул деревянную калитку.

Молодые люди оказались в тоннеле переплетшихся кустов роз. Белых, как можно было догадаться. Они уселись на широкой скамейке, где были брошены подушки, с наслаждением вдыхая напоенный ароматами цветов воздух.

Как далеко была от них в то мгновение война!

Стоило лишь закрыть глаза, как они мгновенно перенеслись в Монтийяк, на еще горячую от послеполуденного солнца скамью, где бывало, сидели лицом к виноградникам, спиной прижимаясь к каменной стене, по которой карабкался усеянный пахучими белыми цветами куст роз. Во время долгих летних вечеров, когда закат золотом обрызгивал старые камни, черепицу погребов и потемневшие доски сараев, они обязательно там останавливались. В те мгновения от земли веяло покоем, к которому были так чутки все обитатели Монтийяка.

Матиас сжал ее крепче. В объятиях друга детства Леа впервые за долгое время почувствовала себя в безопасности. Ее заставили вздрогнуть всплывшие в памяти картины их забав на стогах сена, беготни по лугам среди высокой травы, опьянения при сборе винограда, велосипедных гонок по склонам Сен-Мексан и встреч при свете луны, когда они отправлялись на обследование пещеры в Сен-Макере или "каменных мешков" замка герцогов д'Эпернонов в Кадийяке.

Их губы страстно сомкнулись, дыхание перемешалось. Всю свою жажду жизни вложили они в этот поцелуй. Сильными руками Матиас только что не сорвал легкую блузку Леа. Ее тело облегала измявшаяся комбинация из белого шелка. Бретельки соскользнули, обнажив груди, соски которых задели влажную от пота гимнастерку. Грубая ткань заставила их напрячься еще больше. В них со стоном впился рот Матиаса. Леа мягко оттолкнула голову друга.

– Прекрати, Матиас, прошу тебя.

– Но почему?

Она ответила:

– Ты слишком увлекся.

– Тебе не хочется?

– Напротив. Но давай подождем немного.

Как же сильна была у этой пары, лежавшей в измятой одежде на деревянной скамейке с запрокинутыми головами, опьяненной запахом роз, уверенность в том, что вся жизнь у них впереди!

Пробило два часа.

– Леа, тебе надо хоть немного поспать.

Даже не поправив комбинацию, девушка вытянулась на скамейке и положила голову на ноги друга. Заснула она мгновенно. Он долго с нежностью смотрел на спящую. Вокруг было темно, лишь чуть белели ее груди. Чтобы избежать искушения, не охватить их ладонями, не впиться в них губами, Матиас поправил белье, застегнул блузку. Потом закурил сигарету.

После тревожного сна Камилла какое-то время не могла сообразить, где же она.

Все тонуло во мраке, и даже мирные липы нависали над ней с угрозой. Ее ребенок шевельнулся, и она почувствовала боль и радость. Опираясь о ствол дерева, она поднялась. "Слишком все спокойно", – подумала она, придерживая руками живот.

Сначала Камилла различила далекий гул. Может, гроза? Она прислушалась… Гроза приближалась… Гул нарастал… Рядом кто-то рухнул на землю…

– Мадам, мадам, самолеты…

Жозетта не успела закончить, как наступил ад: бомбы падали чередой, причем так близко от маленькой площади, что дрожала земля и рушились дома. Один за другим раздавались взрывы, и вскоре вокруг заполыхали пожары, сразу же осветившие липы.

Матиас заставил женщин отойти от машины, к которой они было бросились, и потянул их за собой к самой пустой части площади.

– Бензин! – крикнул он на ухо упиравшейся Леа.

– Похоже, бомбы упали на шоссе, где мы только что были, – заикаясь, выговорила Жозетта.

Вдали бомбежка продолжалась. Было слышно, как стучат пулеметы.

– Боже мой, где же зенитки? – недоумевал Матиас.

Он не мог знать, что в Орлеане больше не было ни одной батареи зенитных пушек. Рев самолетов удалялся… возвращался. Эскадрилья снова низко пролетела над городом. С пугающим грохотом упала большая бомба, разрушившая последние, еще стоявшие дома, гараж и особняк Сент-Эньян. На колонну беженцев обрушился град камней, железа и огня.

Через тихую еще совсем недавно площадь пробегали мужчины с искаженными ужасом лицами, в растерзанной одежде, обезумевшие женщины с крошечными израненными тельцами на руках, существа без лиц и без рук. С поразительной быстротой через площадь пропрыгало на одной ноге, смешно обутой в черный башмак, видение из кошмарного сна, без одежды, сорванной взрывом, оставлявшее за собой темный след лившейся из культи второй ноги крови. Не шевелясь, глазами, полными ужаса, смотрели Леа и ее спутники на этих несчастных. Осветив их своими фарами, промчалась пожарная машина. Рядом с ними остановился грузовичок. Пожилой мужчина в каске времен войны 14-го года выскочил из кузова:

– Никого не ранило?

– Нет, все в порядке, спасибо, – ответил Матиас.

– Э, да ты солдат… и молод. Поехали с нами. Мы – старики и не слишком крепки, – произнес мужчина, показывая на своих товарищей.

– Не ходи, Матиас, – цепляясь за него, закричала Леа.

– Нехорошо, мадемуазель, так поступать, – пробурчал старик. – Сотни несчастных погребены там, под развалинами. Надо их выручить.

– Он прав, Леа, отпусти его, – сказала Камилла.

– А мы? Что будет с нами, если мы останемся одни?

– Смотрю, и вы молоды. Пойдемте тоже с нами.

– Невозможно. Моя подруга больна.

– Ну что же, в путь! Хватит болтовни. Там гибнут люди.

Матиас отвел Леа чуть в сторону.

– Это бойцы гражданской обороны, я обязан им подчиняться. Садитесь в машину и попытайтесь добраться до мостов.

– Мы тебя здесь не бросим.

– Мне надо выполнить свой долг, будь то на фронте или здесь.

– Ведь война уже проиграна! – закричала Леа.

– Ну и что? Разве это довод? Не плачь, встретимся. Забери мою винтовку, вдруг пригодится. И побереги себя, я тебя люблю.

Сопровождаемый расстроенными возгласами трех женщин, Матиас забрал свой скарб и взобрался на грузовичок, который поехал в сторону пожарища.

Уронив голову на руки, Леа разрыдалась.

– Мадемуазель, пора ехать, – сказала Жозетта, поддерживавшая Камиллу, лицо которой еще больше осунулось.

– Ты права, хныкать бесполезно, – срывая отставшую из-за жары повязку, ответила Леа.

Вдвоем они уложили Камиллу на заднее сиденье.

– Спасибо, – сказала та. – А где пожилая дама?

– Она ушла уже давно, мадам, – ответила Жозетта, показывая рукой в сторону пожарища.

Будучи в полубессознательном состоянии, Камилла постанывала. Жозетта, высунув из машины голову, направляла Леа среди обломков, бьющих из лопнувших канализационных труб фонтанов, падавших с домов горящих досок.

– Осторожно, справа большая яма!

Совсем объехать ее не удалось, и толчок заставил Камиллу вскрикнуть, а Жозетту – выругаться. За их спиной рухнул дом, и камни застучали по кузову, сразу же покрывшемуся плотным слоем пыли.

– Я больше ничего не вижу! – крикнула Леа.

Остановившись, Леа попробовала включить щетки, но безуспешно.

– Вылезай, – приказала она Жозетте. – Протри стекло.

– Нет, мадемуазель. Мне страшно, – со слезами в голосе произнесла девушка.

Вытянув руку, Леа схватила ее за волосы.

– Вылезай, приказываю тебе выйти.

Посыпались удары, от которых та не пыталась защититься.

– Прекрати, Леа. Умоляю, перестань.

Своими слабыми руками Камилла попыталась остановить подругу.

– Пойду я сама. Дай тряпку.

– Ты сошла с ума. Ты даже на ногах стоять не можешь. Если уж хочешь помочь, передай мне плед.

Снаружи ее охватило дыханием пожара. С помощью пледа ей удалось смахнуть почти всю пыль. Неожиданно она услышала за спиной крик, а затем, несмотря на оглушительный грохот вокруг, шум падающего рядом тела. Она круто обернулась, готовая ударить пледом. Но ее рука повисла в воздухе.

В свете пожара стояла Камилла. Сжимая руками ствол винтовки, она остановившимся взглядом смотрела на землю. У ее ног валялся мужчина с окровавленным лицом. Рядом с ним поблескивало лезвие длинного мясницкого ножа. Потрясенная Леа нагнулась и встряхнула мужчину, тот остался неподвижен. Медленно выпрямившись, она посмотрела на свою спасительницу, словно увидев ее впервые. Нежная Камилла убила без колебаний! Где, такая слабая, нашла она для этого силы? Леа мягко забрала винтовку у нее из рук. И тогда, словно только этого жеста она и ждала, Камилла рухнула на колени рядом с телом.

– Боже мой, он мертв!… Я не могла поступить иначе, ты меня понимаешь? Я видела, как он подходит с поднятым огромным ножом… Он намеревался тебя убить… А дальше, сама не знаю.

– Спасибо, – с теплотой, которой сама от себя не ожидала, сказала Леа. – Пошли, сядем в машину. Не будем здесь оставаться.

– Но я же убила человека! – выкрикнула кусавшая кулаки Камилла.

– У тебя не оставалось выбора, пошли.

С непривычной нежностью Леа поддержала Камиллу.

В течение всего происшествия Жозетта оставалась в машине.

– Помогите мне или я убью вас, – бросила Леа.

Девушка, словно автомат, выскочила из машины.

– Побыстрее.

Едва оказавшись в машине, Камилла потеряла сознание.

– Займитесь ею. Ну! Что с вами? Залезайте!

Вытаращенными глазами Жозетта смотрела на мостовую.

– Мадемуазель… он не умер… – выдохнула она.

Действительно, мужчина вставал на ноги, размахивая своим ножом и бормоча:

– Стерва… так со мной обойтись… шлюшки… я вам разрисую шкуру…

– Быстрее садись.

Пока Жозетта садилась в автомобиль, Леа спокойно отступила, зарядила винтовку, как ей показывал Матиас, когда они останавливались пообедать, и, по-прежнему отходя назад, прицелилась и выстрелила. Приклад больно ударил ее в плечо. В нескольких шагах впереди мужчина на мгновение потрясенно замер с поднятой рукой, а потом опрокинулся на спину. Посреди его лица зияла рана.

Прижимая винтовку к себе, Леа неподвижным взглядом смотрела на него.

На ее руку легла горячая ладонь Камиллы. Что она здесь делала? Неужели она не могла спокойно полежать на заднем сиденье? У нее хватало забот помимо жены Лорана д'Аржила. Лоран… Наверное, он уже погиб: на фронте, должно быть, хуже, чем в тылу. Да, но он – мужчина, солдат, у него была винтовка. Винтовка… Но ведь и у нее есть винтовка! Разве она только что не убила человека? Паф!… Одним выстрелом. Отец был бы горд ее талантом стрелка. Разве не он научил се прицеливаться на охоте и на ярмарках? Конечно, он бы гордился дочерью.

– Леа…

Нет, дочь Пьера Дельмаса так легко не сдастся: тот негодяй с разбитой рожей мог в этом убедиться. Ха-ха-ха! Хорошо же он теперь выглядит!

– Леа, иди сюда. Успокойся, все позади. Надо ехать.

Ох, черт возьми! С этой Камиллой не соскучишься.

Ехать? Она и сама знала, что пора ехать. Но куда? Кругом полыхало и начинало здорово припекать. Пыльной рукой он вытирала заливавший ей глаза и жегший рану пот, как вдруг к горлу подступила тошнота. Камилла ее поддержала, да она и сама оперлась о винтовку, когда ее вырвало.

– Теперь полегчало?

Леа что-то пробурчала в ответ. Да, полегчало, но не следует здесь больше оставаться.

– На этот раз он умер, – сказала Жозетта, когда обе молодые женщины устроились в автомобиле.

И это было единственное прощальное слово по тому бедняге.

Рассвет застал их на площади Дюнуа. Здесь дома не пострадали, имелся пункт неотложной медицинской помощи. Прямо на земле лежали десятки раненых, в основном тяжело пострадавших от огня. Среди них суетились монахини в испачканных кровью рясах. Леа выпрыгнула из машины.

– Сестра, где мне найти врача?

Монахиня с трудом поднялась.

– Дитя, их не осталось. Мы одни с нашей настоятельницей. Ждем машину, чтобы отправить раненых в больницу Сони или в лазарет.

– Это далеко?

– Не знаю. Мы из Этампа.

Растерянная Леа оглянулась. К счастью, Камилла, снова потерявшая сознание, не могла ни видеть, ни слышать. Она остановила пробегавшего мимо пожарного, почти ребенка.

– Пожалуйста, скажите, как проехать на мост?

– К мостам? Их сейчас взорвут. В любом случае туда не доехать. Нужны сутки, чтобы от Мартруа добраться до авеню Дофин по другую сторону Королевского моста. Отсюда лучше ехать к мосту маршала Жоффра.

– Как туда проехать?

– Обычно едут по улице Кульмьс или же по улице маршала Фоша. Затем выезжают на бульвар Рошплатт, пересекают его и спускаются к реке по одной из идущих от него улиц.

Отвернувшись, он понесся дальше.

На какое время застряла Леа в этом районе Орлеана, с Камиллой все еще в беспамятстве лежавшей на заднем сиденье, двигаясь вперед, отступая назад, объезжая, постоянно останавливаясь перед развалинами или установленными армией заграждениями из колючей проволоки? У нее болели шея, плечи, руки, рана на лбу причиняла нестерпимую муку, да еще эта жара!

После убийства незнакомого мужчины с ножом Жозетта обрела хладнокровие. Бросая восхищенные и боязливые взгляды на Леа, она старалась помогать, как умела, не боясь больше выскакивать из машины, чтобы убрать с дороги балку, мебель или какой-нибудь другой загораживавший проезд предмет. Ей придал уверенности этот поступок Леа.

– Мадемуазель, я проголодалась.

Конечно, вот уже много часов, как у них и маковой росинки не было во рту. И все же, как можно было в подобных обстоятельствах вспоминать о еде?

Они доехали до забитой людьми улицы у Сен-Жанских ворот. Миновав бульвар Рошплатт, снова оказались среди беженцев, в невероятной каше из лошадей, детских колясок, машин скорой помощи, военных в растерзанной форме, пьяных мужланов с рожами висельников, стариков на чьих-то милосердных плечах, затоптанных, потерявшихся, зовущих своих матерей ребятишек. Леа могла бы выключить двигатель: подталкиваемая толпой машина ехала бы дальше сама. Наконец Камилла приоткрыла глаза. Но сразу же снова закрыла.

– Ах, нет! Хватит! – крикнула Леа, боясь, что та опять потеряет сознание.

Ценой огромного усилия Камилла подняла голову.

– Жозетта, дайте мне микстуру и немного воды.

Еще теплая вода из термоса показалась ей чудесной.

– Еще, – попросила она окрепшим голосом.

Поднося стакан ко рту, она перехватила взгляд мальчугана, шагавшего рядом с машиной: побледневший и осунувшийся, он без конца облизывал потрескавшиеся губы.

– Держи, – сказала она, протягивая стакан через опущенное стекло.

Даже не поблагодарив, он жадно его схватил и, отхлебнув, передал молодой женщине в некогда, должно быть, элегантном черном костюме. Та пить не стала, а напоила хорошенькую девочку лет четырех-пяти.

– Спасибо, мадам, – сказала мать.

Камилла открыла дверцу.

– Садитесь.

После короткого колебания женщина пропустила вперед детей, а также пожилую даму в шляпке из черной соломки, державшуюся с большим достоинством.

– Моя мать…

Только тогда уселась и сама.

– Камилла, ты сдурела! Пусть эти люди немедленно выйдут!

– Умоляю тебя, дорогая, замолчи. Подумай, машина полупуста. Просто чудо, что у нас ее еще не отобрали. Теперь же свободных мест не осталось, и мы сами выбрали себе попутчиков.

Почувствовав основательность этих доводов, Леа промолчала.

– Спасибо вам огромное. Меня зовут Леменестрель. Наша машина сломалась в Питивье. Добрые люди сжалились над преклонным возрастом матери и взяли ее к себе в автомобиль. Мы же с детьми шли рядом. Но и их машина сломалась.

– Как же вы оказались в этом конце Орлеана, если шли из Питивье? – подозрительно спросила Жозетта, державшая на коленях дорожную карту.

– Сама не знаю. Французские солдаты направили нас к Лезобре, а дальше… не знаю. Во время жуткой ночной бомбежки мы потеряли наших новых друзей.

Камилла поделилась продуктами. С аппетитом были проглочены ломти зачерствевшего хлеба. Дети разделили между собой последние яблоки. Пожилая дама и девочка уснули.

Впереди остановился забитый архивами грузовик с устроившимися наверху ребятишками. Из него во все стороны повалил дым, и двигаться дальше он решительно отказался. Раздались крики, брань. На счастье, распахнулись высокие ворота, куда набежавшие люди его затолкали. В эту минуту и появились низко летевшие самолеты. Завопившая толпа попыталась вырваться из превратившейся в ловушку узкой улицы.

А летчики в небе от души забавлялись. Они совершали мертвые петли, возвращались, каждый раз принося очередную порцию смерти. Над Королевской и Бургундской улицами, над площадью Сент-Круа, над Луарой, прошел свинцовый ливень. В двух шагах, на улице Шеваль-Руж, была уничтожена колонна артиллерийских орудий. Небесные убийцы трудились на славу.

Подросток с оторванной рукой отлетел от капота автомобиля и, забрызгав кровью ветровое стекло, вскочил и бросился бежать вперед, зовя свою мать. Пулеметы скосили сразу пятерых или шестерых прохожих. Один из них с удивлением смотрел на вспоротый живот, откуда ему на ноги вываливались внутренности. Пытаясь скрыть от детей эти сцены ужаса, мадам Леменестрель прижимала к себе их головки; бабушка, закрыв глаза, молилась.

Помимо страха, Камилла и Леа испытывали одно и то же чувство гнева перед этим массовым уничтожением. Вдруг вспыхнула автомашина неподалеку от них. Оттуда с воплями выскакивали люди, их волосы и одежда горели. Одного из них опрокинула и раздавила обезумевшая лошадь, запряженная в фургон и сметающая все на своем пути. Несчастный взвыл, когда колесами ему переехало ноги. Он попытался вскочить, но огонь его опередил, и он затих. Вскоре от него осталась лишь бесформенная масса.

Распахнув дверцу автомобиля, Жозетта завизжала:

– Я не хочу так умереть!

– Стой! – в один голос закричали Камилла и Леа.

Ничего не слышавшая, перепуганная Жозетта бежала среди тел, скользила в крови, падала, поднималась, ища прохода в сумятице машин и людей.

Улица спускалась под уклон, и у Леа сложилось впечатление, что самолет поднимается по этой улице вверх, причем перед ним щелкают отскакивающие от мостовой пули. Все живое жалось к земле, и Жозетта, одна стоявшая среди бойни, смотрела, как надвигается на нее смертоносный вихрь.

Рот Камиллы исказился в немом крике, а сама она упала на плечо мадам Леменестрель.

Пулевой шквал с силой отбросил Жозетту назад; раскинув руки, она рухнула. Выскочив из машины, Леа бросилась к ней. С широко раскрытыми глазами Жозетта улыбалась, словно в мгновение кончины ее оставил всякий страх. Из простреленного горла, пульсируя, била кровь. Леа поискала по карманам платок, чтобы остановить кровотечение. Не найдя его, она сорвала с себя блузку и прижала к страшной ране. Тщетно, Жозетта уже была мертва.

"Это моя вина. Отпусти я ее к родителям, она осталась бы жива. Бедняжка, мы же с ней одногодки". С нежностью пригладила Леа светлые залитые кровью волосы, приговаривая, как некогда делала ее мать, когда дочь бывала чем-то очень огорчена:

– Не бойся… все позади… теперь поспи…

Мягко закрыла она глаза Жозетте. Оттащив тело в сторону, чтобы его снова не задели или не раздавили, прислонила его к воротам.

Сирены не дали сигнала отбоя воздушной тревоги, потому что никого не осталось, чтобы привести их в действие. Мало-помалу, уцелевшие люди поднимались, ошеломленно глядя на жуткую картину: на остовы автомобилей, искореженные обгоревшие велосипеды, изувеченные и обожженные тела, на онемевших от пережитого ужаса и куда-то бредущих детей, матерей, с воплем царапающих себе лица, на прижимающих к себе мертвую мать или жену мужчин, на кружащихся на месте в изорванных платьях, с окровавленными руками женщин, на зовущих на помощь раненых…

– Быстрее, надо расчистить путь, чтобы успеть добраться до моста, – торопил плотный мужчина со знаком ордена Почетного легиона в петлице.

Забыв о том, как выглядит, Леа кинулась помогать. К ней присоединилась мадам Леменестрель.

– Лучше вернитесь в машину, возьмите винтовку и проследите, чтобы у нас не угнали машину.

– Положитесь на меня, – возбужденно ответила та.

Много часов подряд, постепенно с ног до головы покрываясь кровью и грязью, Леа оттаскивала трупы, относила всяческие обломки. Уцелевшие солдаты 16-й армии помогали спасателям.

– Но… или мне привиделось? Неужели это вы, мадемуазель Дельмас?

Только один человек во всем мире мог еще найти в себе силы, чтобы шутить в подобных обстоятельствах.

– Франсуа! – воскликнула она, бросаясь в объятия грязного, заросшего щетиной Тавернье, который стоял перед ней. – Ох, Франсуа, это вы? Увезите меня отсюда поскорее, если бы вы только знали…

– Знаю, малышка, знаю. А где мадам д'Аржила?

– Там, в машине.

– Как она себя чувствует?

– Плохо. Жозетта погибла.

Когда они подошли к машине, не узнавшая сразу Леа мадам Леменестрель направила на них винтовку:

– Не подходите!

– Это я, мадам, с другом, который нам поможет.

– Простите меня. Только что двое жутких типов хотели захватить автомобиль. Они ушли лишь после того, как поняли, что я выстрелю. Но перед тем сказали, что скоро вернутся. И не одни. Ужасно, что они делают: снимают с мертвых драгоценности, берут деньги.

Уже опустилась ночь, когда Франсуа удалось открыть тяжелые ворота. Леа сумела загнать автомобиль в просторный квадратный двор с огромным платаном. Франсуа закрыл за ними ворота на массивный железный засов. Дом был цел, только выбиты стекла.

– Посмотрю, можно ли войти в дом, – сказала мадам Леменестрель после того, как помогла своей матери выбраться из автомобиля.

– Дети, побудьте с бабушкой.

Франсуа и Леа вынесли из машины бывшую в беспамятстве Камиллу. Она еле дышала.

– Мне удалось открыть дверь. Мы сможем уложить вашу подругу в постель. Дети, посмотрите, не попадутся ли вам свечи.

Брат с сестрой бегом взлетели по ступенькам крыльца. Камиллу поместили в комнате на первом этаже.

– Я за ней поухаживаю, – сказала мадам Леменестрель Леа. – Принесите мне воды.

Воды не было ни на кухне, ни в ванной. В углу двора Франсуа Тавернье заметил колодец. Грохот бьющегося о каменные стенки колодца пустого ведра напомнил Леа о колодце во дворе Монтийяка. Каким далеким казалось то время! Увидит ли она когда-нибудь родной дом? Словно в ответ на ее мысли возобновилась бомбежка, но на этот раз другого района города.

Франсуа натаскал в дом много ведер воды. Сидя на ступеньке у подъезда, Леа, положив подбородок на ладони, смотрела, как он работает.

– Уф! Наконец-то! Теперь дамы смогут помыться. А потом наступит наша очередь.

Еще раз набрав воды, он повесил ведро на крюк у колодца. И начал раздеваться. Догола.

Леа не отводила от него глаз. Она нашла красивой широкую загорелую грудь, блестевшую от пота в ночном полумраке, узкий таз, длинные волосатые бедра и плоть, белеющую на темном треугольнике.

– Чего же вы ждете? Вы же пугающе грязны!

Подчиняясь, Леа скинула испачканную юбку, изорванную комбинацию, трусики.

– Сначала вам покажется холодно, но увидите, как это здорово. К тому же я нашел полотенце и лавандовое мыло.

Он выплеснул часть воды ей на голову и плечи. Она вскрикнула, такой ледяной была вода. Франсуа намылил ее с головы до ног и тер с такой силой, будто хотел содрать кожу, смыть даже память о крови, испачкавшей ей тело. Леа не сопротивлялась. Ее возбуждали руки, которые сдавливали грудь, прикасались к ягодицам, к низу живота. Оставив ее на мгновение в мыльной пене, он вылил на нее остаток воды и протянул мыло.

– Теперь ваша очередь.

Никогда не думала она раньше, что поверхность мужского тела столь велика, что мужские мускулы могут быть так тверды. Под ее маленькими неловкими ладонями он постанывал от удовольствия. В темноте девушка почувствовала, как краснеет, натолкнувшись на восставшую плоть. Она присела, чтобы намылить ему ноги.

– Всегда мечтал увидеть вас такой.

Не отвечая, Леа намылила ему бедра, икры, щиколотки. Он ее приподнял.

– Перестаньте. Не хочу видеть вас у своих ног. Люблю вас гордой и строптивой.

Он привлек ее к себе. Их покрытые пеной тела скользили друг о друга. Губы сомкнулись. Все тело Леа напряглось, плоть Франсуа стала еще тверже.

Прекратившаяся было бомбежка, возобновилась. Но они не уходили в дом. Даже тогда, когда бомба упала совсем рядом, вызвав пожар, пламя которого осветило их тела. Желание словно бы охраняло их.

Она прошептала:

– Не хочу умирать, не испытав любви.

Франсуа укутал ее в банную простыню, взял на руки и внес в дом. Поднявшись по лестнице на второй этаж, вошел в одну из комнат и уложил в кровать, над которой висело распятие.

– Благословляю войну, отдавшую тебя мне, – сказал он, осторожно проникая в нее.

Страсть Леа была настолько сильна, что она не ощутила боли. В ней лишь нарастало желание раскрыться еще шире, чтобы он мог проникнуть в нее еще глубже. Наслаждение оказалось таким острым, что она закричала. Франсуа глядя, как извивается под ним ее тело, зажал ей рот. Она протяжно застонала, когда он вышел из нее, разлив семя по животу. Еще вся трепеща, она сразу же уснула.

Франсуа Тавернье больше не мог скрывать от себя, что влюблен в эту девчонку. Но любила ли она его? Он знал, что ему не следует принимать во внимание то, что сейчас произошло. В Леа он угадывал сильную чувственность. При существующих обстоятельствах она пошла бы на любовь с любым мужчиной, только бы тот не был слишком отталкивающим. Франсуа достаточно знал женщин, чтобы не сомневаться в этом. Лишь события да жажда жизни толкнули ее в его объятия. Его горечь была невыносима. Во сне она шевельнулась, прижалась к нему. В нем снова поднялось желание. Он вновь овладел ею, медленно проникнув в нее. Она со стоном проснулась. А удовольствие нарастало и нарастало, пока не захватило каждую клеточку его тела.

Солнце поднялось уже высоко, когда Леа разбудило звяканье ложки в кружке. Над ней наклонился свежевыбритый, с мокрыми волосами Франсуа, вновь натянувший грязные форменные брюки.

– Уже поздно, лентяйка. Вам пора вставать. Я обнаружил чай и печенье и приготовил для вас настоящий завтрак.

Что делала она, обнаженная, в этой постели с мужчиной, который не был Лораном? Ей разом припомнилось все, и она зарделась, как мак.

– Не краснейте. Это было чудесно. Я принес сюда чемодан. Вроде бы ваш. Оставляю вас, чтобы вы могли одеться и позавтракать.

Что она натворила? Изменила Лорану, вела себя, как сука в течку. Если бы она еще не испытывала такого удовольствия! При одном воспоминании по ее телу пробежала дрожь. Так вот что такое любовь, так вот что такое это пламя, обжигающее каждую частицу тела, это чудо, заставляющее забыть обо всем, даже о войне? Перед глазами у нее пронеслись ужасы, пережитые накануне, мертвая Жозетта. А Камилла? Камилла, которую ей доверил Лоран?

Леа рывком вскочила, опять вспыхнув при виде измятой, в пятнах крови простыни. Она сорвала ее и бросила в шкаф. От голода ей свело живот, напомнив, что вот уже много часов, как она ничего не ела. Даже не одевшись, накинулась она на печенье и чай, заваренный любовником. Она выглянула в окно с распахнутыми ставнями. Во дворе Франсуа Тавернье переливал бензин из канистр, которые шофер предусмотрительно поставил в багажник, в бак машины. Под нежным взглядом, сидевшей в плетеном кресле бабушки дети со смехом гонялись друг за другом. Ее волосы были тщательно уложены. Рядом с ней сидела тоже улыбавшаяся Камилла. Мадам Леменестрель выносила из дома к машине свертки. Стояла великолепная погода. В то воскресенье, 16 июня 1940 года, во дворике орлеанского дома царила атмосфера предотпускных сборов.

Вдалеке, наверное, на другом берегу Луары, завыла сирена. И очень скоро появились самолеты.

– Поторопитесь, бомбят мосты. Мы не сможем переправиться, если их заденет, – сказал Франсуа.

Не стесняясь наготы, Леа распахнула чемодан, откуда извлекла трусики, синее холщовое платье и лодочки из белой кожи.

– Ну, теперь вы можете его забрать, – захлопнув крышку чемодана, сказала она.

Больше не обращая на него внимания, оделась. Побелевший от гнева Франсуа, застыв, смотрел. Внезапно он схватил ее за руку и рванул к себе.

– Не терплю, когда со мной разговаривают подобным тоном.

– Отпустите меня.

– Не раньше, чем скажу вам: наступит день, и вы, глупая голова, сами будете молить Меня о любви…

– Никогда.

Продвинулись ли они вперед после того, как выехали из дома? Вокруг продолжалось смятение.

– Поспешим, немцы приближаются. Мосты сейчас взорвут.

Как и накануне, стояла ужасающая жара. Наконец они выбрались на набережную Барентен. Охранявшие мост маршала Жоффра саперы тщетно пытались обуздать мятущуюся толпу и были готовы вообще закрыть доступ на заминированный мост, если поступит приказ о взрыве. Но их было так мало, что сдержать этот людской поток они практически не могли. Для того чтобы проехать через мост, требовалось около получаса.

Снова вернулись самолеты, заставив одних прижаться к земле, а других, напротив, рвануться вперед, чтобы выгадать несколько метров, расталкивая, отпихивая, топча тех, кто стоял впереди. Бомбы упали в воду, обдав грязью двенадцать пролетов моста и всех, кто его загромождал. Снаряд угодил в набережную. Часть мостовой обрушилась в Луару. Потоком камней и песка унесло машины, велосипеды, пешеходов. Истинное падение в ад. Трижды пролетали самолеты, так и не задев Королевского моста и моста маршала Жоффра, расстреляв, тем не менее, из пулеметов тех, кто там находился. Чтобы спастись от пуль, какая-то женщина вскочила на парапет и бросилась вниз. В том месте воды почти не было… Остановилась машина, водитель которой был убит на месте. Дюжина молодчиков с пронзительными криками подняла автомобиль и сбросила в Луару вместе с пассажирами. Затоптанные сотнями ног, умирали раненые. Люди скользили в мерзкой грязи. Наконец самолеты скрылись.

– Не останавливайтесь, – сказал Франсуа Леа. – Я попробую разыскать их командира.

– Вы же не бросите нас одних?

Не ответив, Франсуа Тавернье вышел и пробился к караульным.

– Маршан!

– Тавернье!

– Что ты делаешь в этом аду?

– Слишком долго и горько рассказывать. Правда ли, что мосты будут взорваны?

– Уже давно это следовало бы сделать. Вчера немцы уже были в Питивье и Этампе. Сейчас они вряд ли далеко от Орлеана. Но я не получил достаточно взрывчатки. К тому же мне пришлось се разделить на два моста. Если бы я мог предвидеть, не стал бы выбрасывать семьсот пятьдесят килограммов на железнодорожный мост.

– Лейтенант, лейтенант! – закричал молодой солдат, стоявший с биноклем в руках на грузовике с пулеметом. – Мне кажется, я видел немецкий броневик на набережной Шателе.

– Боже мой! – воскликнул Маршан, залезая на автомашину и вырывая у солдата бинокль.

– Дело дрянь. Они рвутся к мосту Георга V. Дайте сигнал взрывать. Быстрее, быстрее, черт возьми! Боши уже на мосту.

Альбер Маршан наблюдал в бинокль за приближением трех пулеметных самоходок, застрявших среди беженцев. Немцы обстреляли дюжину солдат охраны моста. Они уже достигли его середины. Неожиданно послышалась серия взрывов, а затем гигантский грохот: один из пролетов северной части моста обрушился в воду, увлекая за собой всех, кто на нем находился. Было 15 часов 30 минут.

Когда дым рассеялся, Маршан, не отрывавшийся от бинокля, закричал:

– Боже мой! Они все-таки прошли. Теперь движутся к Сюлли.

В растерянности соскочил он с автомашины.

– Никого не пропускайте. Мост Жоффра сейчас будет взорван.

– Но, лейтенант, все эти люди не успеют его перейти.

– Вижу, старина. Но у меня нет выбора. Займите свои места и стреляйте без колебаний.

Шестнадцать солдат двинулись вперед, отталкивая пешеходов.

– Назад, назад. Мост сейчас взорвут.

Толпа, только что видевшая, как обрушился пролет Королевского моста, застыла; кое-кто передавал дальше полученный приказ отойти.

– Значит, тем более надо поспешить, – заорал какой-то громила, бросившись на строй солдат. Раздался выстрел: мужчина упал.

Люди были потрясены: французские солдаты стреляли в соотечественников. Но сзади толпа напирала все сильнее. Вскоре первые ряды оказались смяты. Сбив двух стариков, упавших на землю между солдатами и толпой, выскочила вперед небольшая автомашина. Раздавив одного из упавших, рванула дальше. Это явилось как бы сигналом, толпа пошла, хлопнули один, два, три выстрела, которые никого не задели. А потом солдаты растворились в людской массе.

Сразу же после взрыва Королевского моста Тавернье бросился разыскивать автомашину, везущую то, что было для него самым дорогим. На набережной Барентен ее уже не было. Работая локтями и кулаками, он выбрался на мост. Машина находилась там, двигаясь со скоростью никуда не торопящегося человека. Увидев его, Леа зашлась от радости.

– Слава Богу! Вот и вы! Я уж было подумала, что вы нас покинули.

Франсуа сменил Леа за рулем. Вполголоса он сказал ей:

– Мост сейчас взлетит.

– Ох!

– Тише, не стоит пугать людей. Попытаемся проскочить.

Рядом с машиной шагал солдат.

– Передайте людям, которые покажутся вам надежными, что мост сейчас взорвут. Пусть они попытаются предупредить панику.

Солдат посмотрел на него непонимающе. Его грязное и осунувшееся от усталости лицо отупело. Двигался он, как вол в упряжке. И вдруг взвизгнул, принявшись расталкивать тех, кто был впереди:

– Сейчас мост взорвут! Сейчас мост взорвут!

Толпа рванула вперед, словно ее подхлестнули. Какой-то десяток метров отделял ее от левого берега Луары.

Подобно зверью, чувствующему приближение землетрясения, беженцы, забыв о человеческом достоинстве, дрались между собой, отпихивали тех, кто слабее. Горе упавшему: он погибал затоптанным.

Прозвучало еще несколько взрывов. С оглушительным грохотом рухнул второй мост.

Прошло всего полчаса, как обрушился Королевский мост.

Стоя рядом с автомобилем, Леа и Франсуа созерцали катастрофу не в силах отвести взгляд от ужасающей картины. Сколько их было на мосту? Триста, пятьсот, восемьсот или больше? Где-то внизу, в ложе реки, барахтались немногие уцелевшие, пытаясь взобраться на груды камня, железа и тел. Взывали о помощи раненые, сорвавшиеся на опоры моста, а выше по течению, где было глубже, люди тонули. На капоте пылавшей автомашины дожаривалось тельце ребенка.

– Пойдемте отсюда, – сказал Франсуа Тавернье, подталкивая Леа к автомобилю.

Над руслом Луары поднимался черный дым.

Среди развалин машина выехала на авеню Кандаля. Из предместья Сен-Марсо французские пулеметы стреляли в сторону Пражской набережной и набережной Больших Августинцев. Около собора Нотр-Дам-дю-Валь Камилла попросила остановить автомобиль.

– Сейчас не время, – буркнула Леа.

– Прошу вас, иначе меня вырвет.

Франсуа Тавернье выключил двигатель. Спотыкаясь, молодая женщина отошла в сторону.

– Позвольте, я ей помогу, – выходя следом, сказала мадам Леменестрель.

– Спасибо, – Камилла вытерла рот грязным платком, который та ей протянула.

Поддерживая друг друга, они вернулись к машине. Камилла села.

– Мама, я хочу пи-пи, – произнес мальчик.

– Хорошо, мои дорогие. Только быстро.

Они отошли на несколько шагов. Девочка присела, а мальчик все никак не мог расстегнуть штанишки. Внезапно в десяти метрах от них со свистом упал снаряд. Сидевшие в машине видели, будто при замедленной киносъемке, как подбросило в воздух мать и двоих ребятишек, изрубленных осколками. Медленно, изящные даже в гибели, упали они в дорожную пыль.

С воплем отчаяния выскочила из машины пожилая женщина. Сначала кинулась она к дочери, потом к внучке, затем к самому дорогому ее сердцу существу – к внуку. Раскинув руки, металась она между ними.

Нагнувшись над телом мадам Леменестрель, Франсуа Тавернье приподнял ее голову. Он побледнел, почувствовав под пальцами смертельную рану. И в смерти сохранила она бесконечную прелесть. Поперек ее ног свернувшись калачиком, лежала дочка. Казалось, ребенок спал, а на ее розовом сатиновом платьице распускался красный цветок. Поодаль раскинулся мальчуган, его голову почти полностью отсекло осколком, из штанишек торчала крошечная пипка.

Двигаясь между ними, Камилла без конца повторяла:

– Это я виновата… это я виновата…

И забилась в истерике.

Леа схватила ее за плечи, встряхнула, попыталась заговорить и, наконец, отвесила пару пощечин, которые остановили крики.

– Нет здесь твоей вины, ты ни при чем. Пошли в машину.

– Садитесь, мадам, здесь нельзя оставаться, – обратился к бабушке Франсуа Тавернье.

– Поезжайте, месье. Я не могу оставить их здесь одних. Мне надо их похоронить.

– Это слишком опасно, вы и сами погибнете.

– Месье, это единственное, о чем я молю Бога. Забрав их у меня, Господь лишил меня всего.

– Я не могу вас бросить одну, мадам.

– Надо, надо, месье. Вспомните о двух молодых женщинах, едущих с вами, о ребенке, которого носит одна из них. Они нуждаются в вас. Я уже нет.

– Прошу вас, мадам.

– Не настаивайте.

Франсуа подошел к Леа и Камилле, которую поднял на руки. "Как пушинка", – подумал он. Мягко уложив ее на заднем сиденье, сел за руль.

– Вы едете? – обратился он к Леа, которая продолжала стоять, будучи не в состоянии оторвать взгляда от трех тел.

Не сбросив бомб, пронеслись самолеты.

В Сен-Марсо французские солдаты больше не стреляли. Ворвавшись в Орлеан через Бургундское предместье, немцы не встретили сопротивления. На Мотт-Санген они соорудили въезд на железнодорожный мост, который не был взорван. К четырем часам пополудни первые танки пересекли Луару по железнодорожным путям и присоединились к тем, которым удалось проскочить по мосту Георга V до его взрыва. Несмотря на мужественное сопротивление солдат в орлеанском депо, имевших для обороны моста всего лишь старую уложенную на кирпичи пушку, превосходящие их огневой мощью и численностью немцы вынудили их отступить к улице Дофин, оставив многочисленных убитых, и установили у въезда на мост три небольших орудия.

К пяти часам первые части врага вышли на площадь Круа-Сен-Марсо и на каждом перекрестке установили пулеметы. Несколько растерянных жителей, оставшихся в своих домах, вышли из подвалов и удивленно взирали на солдат-победителей, про которых им долгие месяцы долбили, что те голодают, голы и босы. Женщина неопределенного возраста не удержалась и подошла потрогать сукно на шинели молодого офицера, который вежливо с ней поздоровался:

– Добрый день, мадам.

Ошеломленная женщина расплакалась и побежала, крича:

– Нас обманули!

В то же время французские солдаты вступали в Орлеан через предместье Банньс.

– Будьте начеку, немцы уже здесь.

– Это невозможно, – воскликнул лейтенант. – Они у нас в тылу.

Едва успел он отдать приказ, чтобы солдаты заняли оборонительную позицию, как по бульвару Сент-Эверт стали прибывать моторизованные части противника. После короткой перестрелки французские солдаты сдались. Были убиты лейтенант и двое его подчиненных. Немцы согнали своих пленных во временный, окруженный пулеметами лагерь на Мотт-Санген. Вечером туда доставили новых военнопленных.

Отовсюду доносились стоны раненых, перекличка спасателей, ухала пушка, бушевали пожары, стихал треск французских пулеметов, сбежавшие из приюта Флери сумасшедшие пробирались среди развалин, и от взрывов их смеха дрожь пробирала тех, кто уцелел. Тогда же сбежавшие из тюрем преступники грабили немногие уцелевшие от огня лавки. Больше не было мэра, муниципального совета, покинутый и разрушенный город остался без защиты.

Надвигалась первая ночь долгой оккупации Орлеана.