Голубой велосипед

19

Рождество 1940 года было для обитателей Монтийяка одним из самых горьких.

Тремя неделями раньше они похоронили месье д’Аржила, скончавшегося во сне от болезни, о серьезности которой никто из его близких не подозревал. Как он сам и предсказывал, Раймон д'Аржила умер, так и не увидев сына. При известии о смерти лучшего друга Пьер Дельмас на много дней впал в подавленное состояние. Всеми необходимыми формальностями пришлось заниматься Леа. Она написала Лорану, чтобы сообщить ему горькую новость, а также спросить, как быть с поместьем. По этому поводу у нее вспыхнул бурный спор с Франсуазой, которую она упрекала в том, что та не занимается домашними делами, думая только о своем госпитале, в то время как семья в ней нуждается.

– Я занимаюсь домом не меньше, чем ты. Кто приносит мясо, когда его невозможно найти? А масло? А сахар и двадцать мешков угля? Может, ты? Если бы я продолжала тянуть здесь хомут, как ты, у нас нечего было бы есть.

И это было правдой, Франсуаза не преувеличивала. Не будь Франсуазы, семье пришлось бы ограничиться похлебкой из брюквы, картошкой или же каштанами, которые Леа, Руфь и Лаура собирали в лесах вблизи Ла-Реоли. Но как удавалось той выкручиваться? Тем более, что она никогда не хотела брать денег, говоря, что ей хватает жалованья медсестры. Леа в этом сомневалась, поскольку, помимо продуктов первой необходимости, Франсуаза часто приобретала то юбку, то блузку, то платок или даже пару туфель. Она и ей обещала достать их в кооперативе госпиталя.

Неоднократно Леа пыталась заинтересовать сестру судьбой Монтийяка, спрашивая ее мнения о том, как управлять поместьем, пока отец не совладает со своим горем, но ответ всегда был подчеркнуто безразличным:

– Сестричка, все, что ты делаешь, очень хорошо.

– Но ведь это же и тебя касается. Это наша земля, это наш дом, в котором мы родились, и который любила и украшала мама.

– Никогда не могла понять, что вы находите в этой развалюхе?! И чем вас привлекает смертельная скука сельской жизни?

От такого заявления Леа буквально онемела и, как в детстве, с кулаками набросилась на сестру. Той удалось избежать пощечины и укрыться в своей комнате. С той поры отношения между двумя сестрами еще больше обострились.

Несмотря на бомбардировки, которые все еще слышались со стороны Бордо, Руфь установила в гостиной традиционную елку, украсив ее гирляндами и стеклянными шарами, которые Изабелла Дельмас благоговейно сохраняла в коробках от обуви после рождения первого ребенка. На этот раз впервые не она положила воскового младенца Иисуса в ясли. Совершить этот символический акт выпало Камилле.

В приготовлении праздничного ужина Эстелла и мадам Файяр превзошли самих себя, заставив всех позабыть о простенькой еде кухарки, которую к тому же пришлось уволить из соображений экономии. Они приготовили огромную индейку, само собой разумеется, принесенную Франсуазой, тушенную в соке птицы капусту, каштановое пюре и шедевр Эстеллы – шоколадное полено. Праздничный стол украшали несколько бутылок собственного вина.

Было так холодно, что они не пошли на полуночную службу и рано отужинали. Несмотря на траур, все постарались приодеться: шарфик, ожерелье, цветок вносили веселую ноту в черные наряды. Малыш Шарль улыбался.

После ужина семья перешла в жарко натопленную и ярко освещенную свечами елки и огнем камина гостиную. Камилла подарила Леа великолепное ожерелье, принадлежавшее ее матери.

– Камилла, это просто чудо! Я не могу его принять.

– Прошу тебя, любимая. Доставь мне это удовольствие.

Леа устыдилась скромности собственного подарка: сделанного пером портрета мальчика. Камилла прижала его к груди.

– Ничего приятнее ты не могла мне подарить. Ты позволишь, я отправлю его Лорану?

– Он твой. Делай с ним все, что хочешь.

Франсуаза и Лаура получили по красивому золотому браслету, Руфь – брошь с сапфиром, Лиза – кружевной воротник, Альбертина – старое издание "Мыслей" Паскаля, а Бернадетта Бушардо и Эстелла – шелковые платки. Что касается Пьера Дельмаса, то ему Камилла подарила коробку его любимых гаванских сигар.

Руфь и Бернадетта вручили законченные ими накануне вечером вязаные перчатки, шарфы, носки и свитера. Каждый постарался в меру своих возможностей порадовать остальных. Сестры де Монплейне оделили своих племянниц отрезами теплой ткани на пальто. После раздачи подарков установилась, как обычно под Рождество, особая приподнятая атмосфера, и все, слушая, как Франсуаза исполняет фугу Баха, на время забыли о горе, войне, личных невзгодах.

Впервые Леа подумала об Изабелле без слез и внутреннего протеста. Чья-то рука сжала ей ладонь. Она не отстранилась, хотя и узнала тонкие пальцы Камиллы.

Франсуаза прекратила играть. У двери раздались аплодисменты. Все обернулись. В вестибюле стояли Отто Крамер и Фредерик Ханке. Франсуаза встала и подошла к ним. Чуть погодя они прошли в гостиную.

– Месье, ваша дочь настояла на том, чтобы мой товарищ и я посетили вас, – сказал лейтенант Крамер. – Мы спустились послушать Баха, – обратился он к Пьеру Дельмасу. Моя мать – превосходная пианистка, она очень любит Баха. Разрешите мне, несмотря на войну, пожелать вам счастливого Рождества.

Щелкнув каблуками, он направился к двери.

Против ожидания именно Камилла предложила:

– Давайте в этот рождественский вечер забудем, что мы враги. Выпейте вместе с нами.

– Спасибо, мадам Камилла, – сказал Фредерик Ханке.

– Heilige Weinachf [16] – пожелала она.

– Светлого Рождества! – по-французски ответили немцы.

– Лейтенант, вы говорите, что ваша мать музыкантша. А вы сами не играете? – жеманно спросила Лиза.

– Он один из лучших пианистов Германии, – произнес его спутник.

– Не верьте ему, мой товарищ преувеличивает.

– Но, лейтенант…

– Фредерик, помолчите.

– Лейтенант, пожалуйста, сыграйте нам что-нибудь, – попросила Франсуаза.

Все головы повернулись в сторону девушки. Смущенно покраснев, она опустила глаза. Страстная любовь Франсуазы к музыке была известна. Она не пропускала ни одного концерта в Бордо. Разве не отправилась она на открытие музыкального сезона, несмотря на порицание Руфи и тетушек, послушать "Самсона и Далилу" и "Болеро" Равеля? Но попросить немецкого офицера сыграть!

– Если ваш отец, мадемуазель, позволит, мне это доставит удовольствие.

– Пожалуйста, господин офицер. Моя жена очень любит музыку, – затягиваясь сигарой, сказал Пьер Дельмас с отсутствующим видом. Лицо его было багровым.

Отто Крамер сел за рояль.

– Увидишь, он сыграет нам Вагнера, – шепнула Леа Камилле.

Из деликатности, которая всех тронула, он исполнил несколько пьес для фортепиано Дебюсси. Когда затих последний аккорд, после нескольких мгновений тишины раздались аплодисменты. Лишь Камилла заметила счастье и гордость, озарившие миловидное лицо Франсуазы.

На следующий день после рождественской ночи Лоран д'Аржила бежал вместе с другом из лагеря в Вестфаленгофе. Они воспользовались нарядом на заготовку дров вне лагеря и сообщничеством двух своих товарищей по плену. Побывав в медпункте, где их записали больными, те смешались с маленьким отрядом после его переклички. В лесу Лоран и его друг спрятались под хворостом. Холодало, падал снег, день был сумрачным, и охрана, сократив время выполнения наряда, пересчитала пленных: счет сходился. Маленький отряд направился в лагерь.

Опьянев от радости, Лоран и его спутник выбрались из укрытия и полетели навстречу свободе. Лежал глубокий снег. Через полчаса им пришлось остановиться, они задыхались. К тому же следовало сбросить лагерные лохмотья. За долгие дни плена Лоран соорудил себе двубортный пиджак из черного доломана голландского жандарма, натянул два присланных Камиллой свитера. Его одеяние дополняли перчатки на меху, башмаки, раздобытые Франсуазой, и фуражка вроде тех, что носят торговцы углем. В рюкзаках лежали еда и пуховики. Они двинулись в сторону станции Ястров, находившейся от них в 40 километрах.

Первую ночь они провели у шоссе, в домике обходчика. На следующий день миновали Ястров. На его улицах еще сохранялись рождественские украшения, тесно обнявшиеся парочки шли на танцы. Через открытую дверь пивной вырвался сопровождаемый звуками баяна теплый, насыщенный винными парами и табачным дымом воздух… Они заспешили к станции в надежде на попутный поезд. Но все проходившие поезда шли в противоположном направлении. Окоченев, они укрылись в стоявшем на запасном пути вагоне. Несмотря на спальные мешки, до рассвета они мучились от холода.

Уже в конце этой долгой ночи они вскочили без билетов в поезд на Шнайдемюль. В течение шести дней им пришлось ехать в вагонах с картошкой, со скотом и гравием. Иногда они садились без билетов в пассажирские поезда, где старались смешаться с толпой. Знание Лораном немецкого языка не раз спасало их от задержания. Так они проехали Франкфурт-на-Одере, Котбус, Лейпциг, Галле, Кассель, Франкфурт-на-Майне. В Майнце они переправились через Рейн в будке тормозного кондуктора.

Их похождениям пришел конец в Бингербрюке перед расписанием поездов, где спутник Лорана, не знавший немецкого языка, не смог ответить обратившемуся к нему полицейскому. Предполагая, что у него есть сообщник, его не схватили сразу же. Видя издали, что тот сидит спокойно, Лоран направился к нему, но тут его спутник внезапно вскочил и бросился бежать к проходившему товарному поезду. Оба успели вскочить на платформу, пока полицейские бежали по перрону. К несчастью, поезд остановился, и немцы с револьверами в руках задержали их. Не слишком с ними церемонясь, их приволокли на привокзальный пост полиции. Атмосфера изменилась, когда Лоран ответил на вопросы на прекрасном немецком языке. Им дали горячего супа с мясом, выразив изумление по поводу того, что им удалось совершить. Затем их поместили в городскую тюрьму, а на другой день под надежным сопровождением трех охранников снова отвезли в Вестфаленгоф.

Их допрашивал офицер разведки, признавший, что их план достоин восхищения. Приговор гласил: тридцать дней карцера. Со времени побега прошло девять дней.

Выйдя из-под ареста, они удостоились проповеди старейшины военнопленных офлага II "D" полковника N об эгоистическом характере их затеи, и ее возможных скверных последствиях, от которых их избавило исключительно великодушие начальника лагеря. Им дали совет подумать об их истинном долге в настоящее время: корректное поведение военнопленных являлось самым действенным вкладом в политику маршала, бывшую залогом грядущего пришествия "европейской Франции".

Отбыв срок, они вернулись в свой барак. Ненадолго. По соображениям безопасности их перевели в другой лагерь.

Прошло больше семи месяцев с того летнего дня, когда их взяли в плен на морском берегу Франции.