Голубой велосипед

5

Лежа на заваленном газетами с отцовского стола диване, Леа через открытую дверь прислушивалась к окончанию передававшейся по радио речи Эдуарда Даладье.

"…Мы ведем войну, потому что нам ее навязали. Каждый из нас находится на своем посту на земле Франции, на земле свободы, где уважение человеческого достоинства нашло одно из последних своих убежищ. Вы объедините все свои усилия с глубоким чувством единства и братства ради спасения Отечества. Да здравствует Франция!"

Рядом с диваном, на низенькой скамеечке, сидел Клод д'Аржила. С рукой в гипсе на перевязи.

– Не будь этой проклятой руки, я показал бы бошам, на что способен французский воин.

– Ты сам виноват. Чего ради потребовалось тебе скакать сломя голову на несчастной старой кляче твоего дяди?

– Ты права, – жалобно произнес он. – Но я был так счастлив. Ты согласилась выйти за меня, и мне хотелось мчаться, кричать встречному ветру о моей радости быть любимым. Тобой!

– Бедняжка Клод, из нас вышла очаровательная парочка калек.

– Конечно, тебе это не понравится, но я, скорее рад этому глупому случаю. Другие твои поклонники уже уехали, а я получил возможность наслаждаться твоим обществом. Ты говорила еще раз с родителями о нашей свадьбе? Я все рассказал Камилле. Она сказала, что будет счастлива принять тебя в качестве сестры.

– Почему ты все ей выболтал? Я хотела, чтобы это оставалось между нами, пока папа не даст своего согласия! – с гневом воскликнула Леа.

– Но, дорогая… Камилла – моя сестра. Я всегда ей все рассказываю.

– Так вот, следовало бы помолчать.

– Какой сердитой ты выглядишь иногда… А умеешь быть такой мягкой!

– Совсем я не добрая! Не люблю, когда другие в курсе моих дел.

– Но Камилла – это не "другие".

– Ох, хватит. Ты мне надоел со своей Камиллой. Уходи, оставь меня одну!

– Леа…

– Уходи, я устала.

– Верно, я забылся. Как я груб! Извини меня… Скажи, ты меня прощаешь?

– Да, да!

– Спасибо, любимая. До завтра, – сказал Клод, беря руку, которую Леа неохотно ему протянула.

– Да, до завтра.

Вскоре после его ухода зашел Пьер Дельмас.

– Ну, как себя чувствует наша больная?

– Очень хорошо, папа. И все же быстрее бы это закончилось. По мне словно муравьи бегают.

– Потерпи, котеночек. Вспомни Киплинга…

– "Торопливость погубила желтую змею, возжелавшую проглотить солнце".

– Вижу, ты не забыла советы своего старика-отца. Применяй их на деле, и увидишь, как они верны.

– Не сомневаюсь, папочка, – вздохнула Леа.

Сев за письменный стол, Пьер Дельмас надел очки, переложил с места на место несколько бумаг, просмотрел газеты, выдвинул ящик, задвинул его, погрузился в созерцание потолка, потом встал и подошел к окну.

Словно разговаривая сам с собой и глядя в сад, он сказал:

– А дни становятся короче.

Леа внимательно всматривалась в массивный силуэт отца. Ей показалось, что его широкие плечи слегка ссутулились, что волосы еще больше побелели. Странно, он выглядел хрупким. Она усмехнулась этому наблюдению. Пьер Дельмас хрупкий? Он, способный рывком поднять бочонок и валить сосны их ландского леса столь же быстро и умело, как настоящий лесоруб?

– Папочка! – воскликнула она в порыве нежности.

– Да?

– Я тебя люблю.

– Любишь и хочешь меня оставить? – поворачиваясь и подходя к ней, выговорил он.

– Это не одно и то же.

Вздохнув, Пьер Дельмас опустился на низенькую скамеечку, хрустнувшую под его тяжестью.

– Ты уверена, что хочешь замуж за этого однорукого?

Упрямо опустив голову, Леа не ответила.

– Не с досады ли?

Вспыхнув, Леа встряхнула взлохмаченными волосами.

– Брак – вещь серьезная. Он связывает тебя на всю жизнь. Ты хорошо подумала?

Во что бы то ни стало, следует убедить отца, что она искренне влюблена в Клода, а "дело Лорана" – забытая детская выходка.

– Я мало знала Клода. Но встретив на празднике, поняла, что именно его и люблю. А по отношению к его кузену испытывала лишь чувство дружбы, которое спутала с любовью.

Пьер Дельмас смотрел на нее с сомнением.

– И все-таки в тот вечер у часовни ты мне показалась куда более искренней, чем сейчас.

Сердце Леа сжалось. Она испугалась, что у нее может недостать сил и дальше ломать комедию.

– В тот вечер у часовни я была утомлена, расстроена, сердита, что Лоран сам не известил меня о своем браке. А ведь я думала, что он в меня влюблен, мне было приятно кокетничать с ним. Мне безразлично то, что он женится. К тому же он так скучен, что я просто не понимаю, как Камилла его переносит.

– Я тоже так думаю. На мой взгляд, девушке вроде тебя больше подошел бы один из братьев Лефевров.

– Но, папочка, они всего лишь мои товарищи.

– Товарищи? Моя бедная девочка, ты совсем не разбираешься в мужчинах. Эта парочка сходит по тебе с ума, и они не одни такие… А теперь я пойду лягу. Спокойной ночи, мой котеночек.

Радуясь, что может быть послушной, она очень быстро заснула, а засыпая, все думала, как это чудесно, когда отец, которого ты нежно любишь, зовет тебя "мой котеночек".

Вскоре Леа вполне поправилась и смогла возобновить свои прогулки, теперь уже в сопровождении Клода. Приближался сезон сбора винограда, и, как каждый год, Монтийяк кипел работой. Той осенью молодежи не осталось, ее заменили женщины. На несколько дней война отошла на второй план; виноград не ждал.

Надвигалась гроза, и каждый торопился как можно успешнее завершить работу, пока она не разразилась. Вопреки обыкновению никто не остановился передохнуть в четыре часа. Сбор винограда следовало закончить до грозы. Но в пять первые капли дождя, за которыми быстро хлынули целые потоки, вынудили работников остановиться. Быки вскоре доставили в укрытие под широким навесом телеги с переполненными виноградом бочками.

В амбаре были расставлены длинные, накрытые снежно-белыми скатертями столы, на которых в изобилии громоздились паштеты, мясо, птица, сыры, дымящиеся супницы и графины с вином. Прежде чем войти, сборщики винограда омывали руки в громадной бочке с водой у двери. Затем рассаживались по своим местам вокруг столов.

За трапезой главенствовал Пьер Дельмас, а Изабелла в переднике поверх летнего платья вместе с Франсуазой, Лаурой и Руфью обслуживала столы. Мозоли на ладонях Леа подтверждали, что поработала она на славу. Она уселась рядом с отцом. Она обожала эти амбарные пиршества по случаю окончания сбора винограда. Каждый год это был истинный праздник, растягивавшийся на много дней. Со всех окрестностей стекалась молодежь, и смех, танцы, песни не прекращались. Однако в этом году сердце к празднику не лежало. За столами в основном сидели женщины да редкие старики. Наверняка каждый вспоминал отсутствовавших, радостное веселье прошлых сборов винограда. И трапеза началась при общем молчании. Пьер Дельмас, сам переживавший то же горе, что обрушилось на его гостей, встал и поднял стакан:

– Давайте выпьем за здоровье наших воинов и с хорошим настроением сделаем ту работу, которую они не могут выполнить.

– За здоровье наших воинов! – воскликнули собравшиеся.

Леа положила ладонь на колено отца, который снова поднял стакан. На этот раз только ради нее.

– Пью за твое счастье, дорогая, – произнес он вполголоса.