Горизонт-75

М. Смородинов ЛИНИЯ ФРОНТА Очерк

Рис. Н. Горбунова.

— Расскажите, как вы в войну пушки собирали?..

Этот вопрос мы, молодые сборщики, не раз задавали нашим старшим товарищам, кадровым рабочим. Они — Борис Журавлев, Сергей Патрушев, Сайдел Ширгазин, Аркадий Кунгурцев и многие другие — четырнадцатилетними в трудное для страны время пришли на завод.

Из их рассказов мы узнавали, как непросто мальчишкам военного времени давалась взрослая, напряженная работа, как мужали они, понимая, что линия фронта проходит «через каждое сердце и цех».

И мне захотелось рассказать о таких вот ребятах, которые в годы войны работали наравне со взрослыми. Рассказать о трудовом подвиге. Десятки тысяч пушек — зенитных и танковых, гаубиц, противотанковых орудий, — собранные руками мотовилихинских пушкарей, громили фашистов на всех фронтах…

…В слесарке царил привычный гул. Скрежетали напильники, выбивали чечетку молотки, занудливо подвывая, сыпал искрами наждачный круг. Пол мастерской ощутимо вибрировал — работали старенький, латаный-перелатанный строгальный станок «Шепинг» и три токарных, под стать ветерану.

Женька старательно драл напильником зажатый в тисах металлический брусок. В нем можно было угадать очертания будущей половинки пассатижей, или, попросту, плоскогубцев. Изредка Женька отрывал взгляд от заготовки и сквозь ромбики металлической сетки, отделявшей верстак напротив, глядел, как работает Борис. Сноровисто орудуя молотком и зубилом, Борис вырубал из железного листа крышку, похожую на букву «т». Старался он вовсю: сделанные им крышки будут стоять на контрольных площадках гаубиц. Встретив взгляд приятеля, Борис подмигнул и поднял три пальца. Женька понял: на три крышки сделано больше задания, — и сам приналег на работу…

Когда он принес мастеру поблескивающие пассатижи, Павел Александрович повертел их, придирчиво развел и свел ручки, проверил на просвет острую «кусающую» кромку. Одобрительно хмыкнув, он велел Женьке идти в учебный класс.

— А я полторы нормы шарахнул! — подвигаясь и давая Женьке место за столом, сказал Аркаша.

— Напильником «от и до»?

— Что я, психованный? По разметке заготовку на наждаке ободрал, остатки напильником подправил. Жрать охота, скорей бы обед!

— Это точно.

— Вчера мать кашу сварила, так девки чуть не всю слопали. Мамка мне остатки накладывает, а Люська с Наткой вокруг вертятся. Вроде ведь ели, да снова хотят. Мамка их отгоняет, говорит, что если единственного кормильца не кормить, так все с голоду окочуримся. А девкам хоть бы хны, лезут. Ну, я им показал…

Женька встал и отошел к окну, стекла которого были заклеены накрест полосками серой оберточной бумаги. Глядел на высокие синеватые сугробы, думал. Худо живется Аркашке. А разве остальным легче? Почти все пацаны в группе кормильцами в семьях остались. Только не смог бы он смотреть на голодных малышей, не вытерпел бы, поделился…

На мгновение выглянув из-за низких туч, показалось холодное зимнее солнце. Солнечные зайчики заплясали на карте, занимающей полстены, забрались на плакаты, осветили лица ребят.

Бам-м-м… — могучий гром враз зачеркнул зимнюю тишь и сонливость, тряхнув здание училища. Стекла тоненько зазвенели.

— Крупный калибр!

— За Каму снарядики садят.

Удары монотонно повторялись.

Бам-м-м… — рявкает на заводском полигоне пушка. Воздух как бы тяжелеет, наполняясь глухим гудением. Тупорылый снаряд летит над заснеженной Камой.

Бам-м… — звук уже приглушенный, и не поймешь: то ли это сосновый бор возвратил эхо выстрела, то ли вздрогнула земля от врезавшегося в нее снаряда.

Гром пушек напомнил каждому о войне. Но вслух о ней говорить не хотели.

— Интересно, на полигоне по цели пуляют? — спросил Сережа.

— Смотря из каких пушек, — ответил Борис. Он недаром считался «потомственным пушкарем». Отец его и дед — кадровые рабочие Мотовилихинского завода. Из сработанных ими пушек в гражданскую беляков громили. Борис мечтал стать артиллерийским офицером. Война началась раньше, чем он вырос. Отец ушел на фронт, а сыну наказал заменить его на заводе. Вот и пошел Борька после седьмого класса в ФЗУ.

В класс вошел мастер. Все встали.

Павел Александрович начал без предисловий:

— Сейчас, товарищи, я сдал начальнику училища список тех, кто завтра пойдет в завод. Должен сказать, что еще не все из вас правильно понимают меру личной ответственности за порученное дело. Я говорю не только о дисциплине, хотя она имеет важное значение, особенно сейчас, в военное время…

Бам-м-м… — громыхнула на заводском полигоне гаубица.

— Я хочу, друзья, чтобы вы ни в делах, ни в поступках не роняли честь рабочего человека. Один из вас сегодня хвастался, что полторы нормы дал! А за счет чего? Заготовку на наждаке ободрал, труд себе облегчил. Но ведь металл-то раскалился, значит, структура изменилась, и может появиться слабина.

Мастер достал кусок стальной проволоки и попробовал перекусить ее сделанными Аркашей пассатижами. Ничего не получилось. Тогда Павел Александрович взял Женькино изделие. Только хрупнула проволочка!

Борису и Сергею повезло. Их направили в главный сборочный цех. Получив пропуска, оба заважничали, на расспросы ребят о цеховых делах не отвечали, секретничали. После завтрака все получившие пропуска, не дожидаясь строя, спешили в завод. Остальные строились перед зданием фабрики-кухни и топали к заводским проходным — их пропускали по общему списку.

Аркадий с Женькой второй месяц слесарили в деревомодельном цехе. Сперва им пришлось походить в подсобниках. Таскали мусор, вывозили стружку, убирали верстаки. Потом ребятам стали доверять изготовление оснастки для банников. Этих специальных щеток для чистки пушечных стволов требовалось много и разного калибра. Монотонность операций, особенно клепка переходников, выматывала, но ребята не жаловались. Клепка все-таки лучше, чем заплетка щетины. На злосчастной заплетке даже и не знаешь, кто ты по профессии: и слесарь, и портной, и сапожник — все вместе. Руки у ребят постоянно были в ссадинах от проволоки и не уступающей ей по жесткости щетины.

…Дни шли за днями, эшелон за эшелоном уходил на фронт с пушками. Женька и Аркаша по-прежнему делали банники. Но ребятам хотелось дел более заметных, они мечтали работать в главном сборочном. И вот в мае мечта сбылась. Ребята сдали зачеты на разряд, получили пропуска. Женьку и Аркашу приняли на главный конвейер, где уже стажировался Борис.

В половине восьмого могучий рев гудка оповестил о начале смены. Женька занял свое место на сборочном конвейере. Операции, выполняемые им, были не очень сложны, но требовали полной выкладки сил. Женька «обувал» пушки — надевал и крепил литые металлические колеса, ободья которых были покрыты толстым слоем прочной резины. Надо вставить изнутри в ступицу пять болтов и закрепить снаружи пятью гайками. Пять гаек на левое колесо, пять на правое. После этого оставался совсем пустяк: установить рессорный лист и закрепить двумя гайками. А «обутая» гаубица шла дальше — под нагрузку ствола, сдачу прицельной, окончательную проверку работы всех механизмов. Две-три готовые гаубицы цепляли к трактору и везли в южный конец завода, где в маскировочной зелени тополей располагался полигон. А Женька тем временем «обувал» следующую пушку. Он спешил, стараясь не подводить товарищей из своей фронтовой бригады, в которую, кроме него, Бориса и Аркаши, вошли еще трое молодых рабочих.

Создать бригаду предложил Борис. Когда Женька и Аркаша впервые пришли в сборочный цех, Борис, как «старожил», провел товарищей по цеху: «Вот участок сборки; вот компрессорная; здесь салазочная; а это ствольный участок…» Словом, все показал, даже укромные местечки за складом брезентовых чехлов, где можно было прикорнуть на минуту в ночную смену, если уж совсем будет невыносимо. А потом сказал:

— Я давно Сережку сватал, организуем, мол, бригаду. Обязательство возьмем — нормы перевыполнять, как кадровые рабочие. А он уперся: «На фига сдалась твоя бригада? Я и один могу не хуже пупок надрывать».

— А зачем, на самом деле, бригада? — спросил тогда Аркаша.

— Темный ты! — сердито сказал Борис. — Будем работать рядом, помогать друг другу. У тебя, например, все узлы для сборки поступили, и ты свою операцию начинаешь выполнять. А я, скажем, какой-то детали под рукой не имею и простаиваю, пока ее не подадут. И вот, пока я свободен, могу помочь тебе, а ты, когда освободишься, ко мне придешь. Понял? Да и вообще всей бригадой друг другу помогать, даже дома. И работать будем на одну карточку…

Вспоминая все это, Женька не выпускал из рук тяжелый гаечный ключ. Пять гаек слева, пять гаек справа, две — на рессорный лист. Руки дрожали от напряжения, глаза слипались: вчера после работы допоздна таскал с колонки воду. Говорят, такого засушливого лета, чтобы картошку поливали, давненько не случалось.

— Женька, я тебе уши надеру! — услышал он голос контролера Кати. — Что же это ты портачишь? — Она ткнула пальцем в гайку крепления гаубичного колеса. — Слабина, хоть рукой крути.

— Сейчас подтяну, — с непонятным безразличием ответил Женька.

— Ты, случаем, не прихворнул? — внимательно глянув на парнишку, опросила Катя. — Надо шесть машин, весь сегодняшний задел, перепроверять.

— Здоров как бык. Перепроверю!

Взяв ключ, Женька пошел на участок окончательной сдачи. На двух из шести гаубиц в креплении колес действительно была слабина. Но, как ни старался Женька, гайки не поддавались. Махнув рукой на все правила безопасной работы, Женька нарастил ключ полуметровой трубкой, и железо, наконец, сдалось. Пять гаек слева. Пять гаек справа… А руки потные, ключ то и дело срывается.

— Давай помогу! — подошел Борис.

— Не надо, сам.

— Давай! Мы же одна бригада.

Бам-м-м! — тяжелый раскат орудийного грома прорвался сквозь сонное наваждение.

«Держись, Женька! — приказывали пушки Мотовилихи. — Держись, пересиль слабость. Линия фронта проходит и через твое сердце, через цех, через город. Колеса гаубиц помнят тепло твоих рук! Пять гаек справа, пять гаек слева…»