Горизонт-75

Б. Дробиз СОЛДАТСКАЯ ВЕРНОСТЬ ПРИСЯГЕ Очерк

Рис. В. Захарова-Холмского.

Я хочу рассказать о нескольких мгновениях короткой жизни, о мужестве и подвиге нашего земляка, юноши из города Губахи. Когда фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз, Николай Алексеев добровольно стал бойцом Красной Армии.

Получая оружие, он принял воинскую присягу:

«…Я клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и рабоче-крестьянскому правительству».

И свято выполнил свою клятву. Он сражался за Родину так, как присягал: не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Он поклялся:

«Строго хранить военную и государственную тайну».

И хранил ее нерушимо, показав высокий пример солдатской верности. Подобно Герою Советского Союза комсомольцу Юрию Смирнову, Николай Алексеев принял мученическую смерть, сохранив честь и достоинство советского воина-патриота.

…С вечера разведчики замаскировались в высокой пожелтевшей траве. До переднего края обороны немцев рукой подать, всего один-два броска, но гитлеровцы были настороже, беспрерывно строчили из пулеметов куда попало, подвешивали осветительные ракеты.

— Страх отгоняют, — авторитетно заключил старый разведчик Наумов.

Прислушиваясь к близкой стрельбе, Николай думал, какими тягостными, бесконечными кажутся минуты ожидания.

Ущербная луна висела низко над лесом. «Вот и небо, и звезды такие же, как у нас, на Урале, — вдруг подумалось Николаю, — но все тут — и воздух, и земля, и трава, и люди — пропитано пороховым дымом, гарью. Война!». Отыскав ковш Большой Медведицы, улыбнулся: «Повисла, будто над Губахой».

Вспомнился разговор с начальником разведки:

— Труслив стал фашист, как заяц, и хитер, как лиса. Голыми руками не возьмешь.

— Лису, товарищ капитан, не ночью, днем берут, — робко заметил Николай. — Может быть, и нам попробовать днем?

Разведчики встретили его слова громким смехом.

— Что ты смыслишь в разведке?!

— Еще пороху не нюхал.

— Слишком рискованно, — сказал капитан.

— А вы мне поручите! — неожиданно выпалил Николай и смутился.

— Доложу начальству, как оно посмотрит.

Под вечер Алексеева вызвали в штаб полка.

— Дневной поиск одобрен, — сказали ему. — Вы хотели возглавить группу захвата? Четырех человек достаточно? Подберите добровольцев…

И вот они лежат, готовые к выполнению боевой задачи.

Взошло солнце. Становилось жарко. Разведчики выждали, покуда у немцев закончился завтрак, бесшумно по-пластунски поползли к оврагу, за которым проходила вражеская оборона. Узкой тропой, разминированной накануне саперами, преодолели нейтральную полосу, сделали проход в проволочном заграждении.

Николай увидел окоп. Два фашиста, разморенные солнцем, спали возле пулемета. За окопом виднелся блиндаж.

— Этих — без выстрела! — прошептал он. — А я в блиндаж.

Он вскочил в раскрытую дверь, крикнул что было сил:

— Хенде хох!

Гитлеровец вскочил спросонья, точно от удара электрическим током, вытянул руку в фашистском приветствии.

— Хайль Гитлер!

Увидев русского солдата и наведенный автомат, он пролепетал:

— О, майн готт! Гитлер капут!

Фашисты открыли стрельбу, когда разведчики уже укрылись за оврагом.

«Язык» — штабной офицер — оказался очень ценным: он сообщил важные сведения.

— А ты, Алексеев, того, соображаешь! — похлопывая Николая по плечу, говорили разведчики.

Под Духовщиной Николай был ранен, но с поля боя не ушел.

Двадцатого сентября сорок третьего года Совинформбюро передало: «Войска Калининского фронта в результате четырехдневных ожесточенных боев прорвали сильно укрепленную полосу врага, разгромили его долговременные опорные пункты и штурмом овладели важнейшим опорным пунктом обороны немцев на путях к Смоленску — Духовщина». В тот день Николай писал матери:

Через пять дней — двадцать пятого сентября — наши войска освободили Смоленск. В уличных схватках Николай был вторично ранен, но остался в строю, отказался уйти в санбат.

Два года ждала многострадальная Белоруссия своих сынов-освободителей. И они пришли.

Успешно наступая на Могилевском направлении, часть приближалась к важному узлу железнодорожных и грунтовых дорог — городу Кричеву. Было ясно, что противник постарается закрепиться на этом участке. Чтобы установить намерения гитлеровцев, требовался «язык».

— Кто возглавит поиск? — Командир полка гвардии подполковник Фирсов выжидающе посмотрел на начальника штаба майора Федоровского.

— Кто? — переадресовал Федоровский вопрос начальнику разведки капитану Веревкину.

— По-моему, самая подходящая кандидатура — сержант Алексеев.

Начальник штаба поддержал:

— Отделение боевое, ребята, как на подбор, один к одному.

С наступлением темноты разведчики вышли на передний край. Пронизывающий ветер хлестал в лицо холодными дождевыми струями.

— Погодка самая подходящая! — пошутил Николай, посматривая на фосфоресцирующие стрелки ручных часов. — Черт ногу сломит.

Неожиданно резанула длинная пулеметная очередь, в небо взвилась осветительная ракета.

Разведчики замерли. «Неужели обнаружены?» — с тревогой подумал Николай. «Нет, стрельба, кажется, случайна», — решил он, когда установилась прежняя тишина и ракета погасла. Выждав еще немного, подал команду:

— За мной!

Разведчики вышли на берег реки. Николай шагнул в воду. Через десяток шагов пришлось пуститься вплавь. Намокший маскхалат сковывал движения.

— Хороша купель! — шепнул Назаров. — Зуб на зуб не попадает.

У развилки дорог обнаружили заброшенный хуторок. Прислушались. Ни звука.

— Видно, всех жителей угнали, — сказал Николай, когда разведчики доложили, что не обнаружили ни одной живой души. — Займем крайнюю хату. Фашисты сюда заглядывать не станут, делать им здесь нечего.

С рассветом дорога на Кричев ожила, и наблюдатели с трудом разбирались в бесконечном потоке машин: шли они с севера на юг, и с юга на север, и к переднему краю, и в тыл. Весь день накапливали разведчики сведения о противнике. В стекла цейссовского бинокля Николай разглядел даже лица фашистов.

Северо-западнее Кричева разведчики засекли огневые позиции минометных батарей, обнаружили скопление танков, артиллерии и пехоты.

Под вечер поток машин схлынул, дорога опустела. Лишь изредка проскочит автомашина или мотоциклист.

— Теперь надо и о «языке» подумать. — И Николай изложил свой план. — После войны сложим хозяевам новую хатенку, а теперь пусть-ка сослужит она нам добрую службу.

Баррикада из бревен перегородила дорогу. Разведчики залегли у обочины.

Из-за поворота вынырнул мотоцикл с коляской.

— Доннер веттер! — заорал мотоциклист, резко тормозя. Он соскочил с сиденья, и тут услышал внушительное:

— Хенде хох!

Забрали у него пакет со срочным донесением. Мотоцикл оттащили с дороги.

— Отличная фрицеловка! — посмеялся Николай.

Не прошло и пяти минут, как показалась машина с зажженными фарами, мчащаяся с большой скоростью в сторону Кричева. Черный «мерседес» с грохотом врезался в баррикаду. Разведчики подбежали к машине. Шофер и сидящий рядом офицер были мертвы. На заднем сиденье стонал гитлеровец.

— Ты-то, гад, нам и нужен! — проговорил Назаров, вытаскивая фашиста из помятой машины.

— Берите аккуратней, — предупредил Николай. — Смотрите, чтобы не подох. Без «языка» приказано не возвращаться.

Забрали портфель, набитый картами и документами, забрали у убитых документы и оружие. Взвалив на плечи полуживого немца, заспешили к переправе.

С ценными трофеями вернулись разведчики.

Вскоре наши войска с боем взяли город Кричев.

Отчаянной была схватка за железнодорожный мост через реку Березину. Мост усиленно охраняли. Но Алексеев со своими разведчиками под огнем противника ворвался на него и завязал бой с фашистами. Николай истребил пятерых гитлеровцев, а двенадцать вражеских солдат сдались в плен его отделению.

В августе сорок четвертого года сержантскую гимнастерку украсил орден Красной Звезды — вторая боевая награда.

То была особая операция.

Перед ночной штурмовой группой, в которую вошло отделение Алексеева, стояла сложная и рискованная задача: ворваться в город Радзимин Варшавского воеводства, разгромить немецкий штаб. Отбирались добровольцы, пловцы. С благодарностью вспомнил тогда Николай реки своего детства — Косьву и Миасс. В кромешной тьме достигли водного рубежа. Николай одним из первых был на противоположном берегу. Гитлеровцы обнаружили смельчаков, открыли по ним огонь. Броском гранаты Николай уничтожил пулеметную точку, затем автоматным огнем обеспечил переправу товарищей.

Горстка советских воинов штурмом ворвалась в город, разгромила штаб, захватила документы, радиостанцию. Решительно и находчиво действовал в этом бою сержант Алексеев, сразивший шестерых фашистов. Противник в панике бежал.

Четырнадцатого сентября сорок четвертого года советские воины овладели предместьем Варшавы — крепостью Прага.

В одном из октябрьских боев Николай был ранен и отправлен в госпиталь. В тот день — седьмого октября сорок четвертого года, — вернувшись с перевязки, Николай не узнал своей палаты. Раненые повскакивали с коек, возбужденно кричали, размахивая костылями.

— Гады! Гады!

— Фашисты хуже диких зверей!

Солдат-сапер, сосед Николая по койке, протянул газету:

— Почитай-ка, что они сделали с ним!

Николай увидел в центре страницы портрет молоденького бойца и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Смирнову Юрию Васильевичу звания Героя Советского Союза. Взгляд задержался на заголовке «Беспримерная стойкость гвардейца». Николай прочитал:

— Понимаешь, сержант, Юрий-то Смирнов был моим другом. Макарьевские мы, из-под Костромы, с Унжи. Одно ремесленное училище металлистов кончали, одни курсы электросварщиков. Такого парня загубили! — задыхаясь от гнева, произнес сапер. На его глазах выступили слезы.

Всю ночь ворочался Николай, не мог уснуть, думал. Засыпая под утро, спросил себя: «А хватило бы у меня мужества вынести то, что вынес он, Юрий Смирнов?»

Вскоре Николай выписался из госпиталя, вернулся на фронт.

Густой дым самосада плывет к потолку, еле виден тусклый язычок самодельной коптилки. Железная печка, сделанная из трофейной бочки, накалена докрасна. В землянке жарко и душно. А за порогом непроглядная темень, непогода. Разбушевавшийся ветер хлещет почем зря дождем вперемешку со снегом.

Дверь в землянку распахивается, и вместе с порывом ветра в нее влетает связной командира полка.

— Сержант Алексеев здесь? К капитану Веревкину!

Проклиная слякотный январь, Николай с трудом шагал по раскисшей земле, гадал, зачем вдруг понадобился капитану Веревкину. Ведь только прошлой ночью привели «языка».

В штабном блиндаже командир полка Фирсов внимательно слушал доклад начальника штаба. Майор водил по карте карандашом. Капитан Веревкин торопливо записывал что-то в толстую тетрадь.

— Отдохнули? — спросил Фирсов, не отрываясь от карты.

— Так точно!

— А разведчики?

— Отдохнули, товарищ подполковник!

— Хорошо. Предстоит, сержант, нелегкая работа. Срочно требуется контрольный пленный. Ясно?

— Так точно, ясно! Срочно требуется контрольный пленный.

— Подробности согласуете с капитаном Веревкиным. Вы свободны.

В землянке Николая моментально обступили разведчики, протягивая кисеты, набитые самосадом.

— Объясню потом, а сейчас отдыхать! И не забудьте подогнать обмундирование, почистить оружие да написать домой письма. Время еще есть.

У разведчиков традиция — перед вылазкой в тыл врага черкнуть родным на всякий случай пару слов: жив, мол, здоров, того и вам желаю, ждите, скоро вернемся с победой!

Николай вырвал из тетради листок и старательно вывел:

Свернул треугольничек. Протянул связисту:

— Передашь почтарю, пусть на полевую сдаст.

Туманным утром пятнадцатого января сорок пятого года отделение сержанта Николая Алексеева вышло на задание.

— Погодка, будь она неладна, — пробурчал кто-то за спиной Николая, — в двух шагах ничего не видно.

Николай промолчал.

Справа и слева била наша артиллерия.

Прошли километра полтора-два. Туман не рассеивался. Николай посмотрел на компас: «Кажется, сбились. Надо принять правее».

У деревни Дзбаница разведчики внезапно наткнулись на большую группу гитлеровцев. Завязался неравный бой.

— Отходите! Я прикрою! — крикнул Николай.

— Будем биться вместе! — услыхал он.

— Я приказываю: отходите! — повторил он, залег за домом и открыл автоматный огонь.

— Рус! Нихт шиссен! Не стреляйт! — кричали гитлеровцы, окружая смельчака.

Николай ответил длинной автоматной очередью, услыхал, как взвыли раненые. Пахло пороховой гарью. Над головой с противным воем лопались разрывные пули. Вдруг у ног вспыхнул яркий сноп разорвавшейся гранаты. Воздушной волной из рук вырвало автомат. Николай почувствовал, как десятки осколков раскаленными иглами впились в лицо и тело. Превозмогая боль, он с трудом поднялся, чтобы вытащить из кармана шинели «лимонку», но силы оставили его, и он рухнул на землю, теряя сознание.

Очнулся Николай в незнакомой комнате.

— Пи-и-и-ть! — с трудом произнес он рассеченными, запекшимися губами, но осекся. Понял: в плену. Случилось то, чего он больше всего боялся. Он весь напрягся, приготовился к поединку. «Все равно фашисты от меня ничего не добьются!»

Сбитые с толку внезапным прорывом обороны, глубоким рейдом советских танков по немецким тылам, гитлеровцы спешили добиться от пленного русского сержанта нужных сведений.

— Какой есть шасти? — кричал охрипшим голосом переводчик. Зрачок «шмайссера» уткнулся в лицо Николая.

Николай молчал, сцепив зубы. Нет, он не нарушит военной присяги, не выдаст врагу военной тайны под самой страшной пыткой…

Над ним издевались, беспощадно били, но он не сказал ни слова.

Николай Алексеев ушел в бессмертие непокоренным.

Поэт Михаил Матусовский посвятил мужественному разведчику Николаю Алексееву стихотворение «Тверже стали»: