Горизонт-75

Рис. С. Можаевой.

ЖАЛОСТЬ

В деревне, куда нас эвакуировали, не говорили «люблю», говорили — «жалею». Это было для меня слово вовсе новое. Раньше я знала его как? Ушибла коленку — мама пожалеет. А тут совсем что-то другое.

Но прежде чем рассказывать про слово «жалею», я расскажу про холод и про Леньку. От холода некуда было деваться. В классе стыли на парте чернила в непроливашках, а дома… В тот год у нас вдруг появилась изба. Своя! Маленькая, в два окошка, слепленных вместе, потому что им некуда было разойтись на узеньком простенке. Мама выменяла ее на свое и бабушкино пальто. Но зато какая это была радость: жить в своей избе, а не на квартире! В тот день, когда мы перебирались, я впервые увидела Леньку. Впрочем, увидела не впервые, но разглядела — точно. Я таскала из ограды в избу вещи, а Ленька неподвижно стоял у ворот, закусив большой палец варежки. Смешной мальчишка с приплюснутым носом и серыми глазами. В ладном полушубке, валенках и меховой шапке с аккуратно подвязанными ушами. Я смотрела на него вызывающе, всем своим видом изображая: что, мол, ты тут глазеешь в нашей-то ограде? Ему, наверное, было очень тепло, потому что он стоял неподвижно и очень спокойно, и я не решилась его задеть. Он так и не тронулся с места, пока я не закончила носить вещи, и незаметно исчез со двора. А к вечеру он возник у нас на пороге и деловито заявил:

— Я к вам в гости пришел.

Оказалось, он живет через дорогу в добротном пятистенке и даже учится со мной в одном классе. Только я в школу давно не ходила и потому мало знала его.

С тех пор он приходил каждый день. Он рассказывал мне про свою деревню, про школу, а я ему про то, что успела повидать, живя в городе. Повидать я успела не так уж мало, но Ленька больше всего любил слушать про велосипед.

Велосипед мне подарила бабушка годам, наверное, к трем. Он был трехколесный, маленький, с неудобным стульчиком-сиденьем и педалями на переднем колесе. Для серьезной езды негодный вовсе. Но когда я рассказывала, я искренне верила, что велосипед был большой, двухколесный, настоящий. Быстрый, как ветер.

— Что уж ты не могла велосипед взять? — упрекал меня Ленька.

— Да вот не догадалась, — оправдывалась я виновато. А потом мы начинали придумывать, как едем вдвоем за грибами в дальний лес. Да мало ли куда можно уехать на велосипеде, который так и остался неисполнившейся мечтой многих моих ровесников…

Ленька очень разохотил меня идти в школу. Однако мне нечего было обуть. В старых маминых альпинистских ботинках я ходить стеснялась. Но желание учиться оказалось сильнее, и я решилась, пошла. С Ленькой, конечно. Он проводил меня до самого последнего переулка перед школой, даже сумку мою нес, потому что у меня мерзли руки. Из переулка мы шли врозь, независимо глядя по сторонам, будто незнакомые вовсе, а то увидят — задразнят.

Стеснялась я напрасно. Ребята у нас были добрые, и они даже обрадовались, что я наконец-то появилась в школе. Но в тридцатиградусный сибирский мороз ботинки мои каменели, и ноги в них ужасно мерзли. Согреться я не могла даже дома, потому что печь попервоначалу сильно дымила и давала мало тепла.

Однажды после урока наша учительница сказала:

— Пимы на школу поступили. Поднимите руку, у кого отец или брат на фронте, тому пимы дадут.

Братьев у меня не было, а отца взяли не на фронт, а послали на одну очень далекую и очень важную стройку. Так что ни на какие пимы мне надеяться не приходилось. Руки подняли почти все, и мне было ужасно стыдно. Будто я была виновата в чем-то перед своими товарищами, у которых отцы и братья были на фронте.

Ленька сразу увидел мое замешательство. Он перегнулся ко мне со своей парты и прошептал:

— Ничего. Я тебе свои пимы дам. Мы по очереди будем…

Я не нашла, что Леньке сказать, промолчала. Однако он от своего не отступился. И на другой день, когда мама послала меня за молоком, он живо стряхнул с ног пимы и коротко сказал:

— На…

Я сунула ноги в пимы, еще хранившие тепло Ленькиных ног. Тепло было невозможное, ласковое, совершенно не испытанное раньше или начисто забытое, может быть. Первые несколько минут я наслаждалась этим теплом. Потом вдруг застеснялась.

— Да что ты, Ленька, я как это в твоих пимах пойду?

Он поднял на меня свои серые глаза и сказал очень серьезно:

— Да ведь я жалею тебя…

И я побежала за молоком в Ленькиных пимах, и согревшиеся ноги мои мчались легко. Мне казалось, что все видят и догадываются, что я в Ленькиных пимах, и поэтому я и радовалась, и смущалась, и гордилась.

КРАПИВА

Крапива жжет. Об этом знают все. Но что ее можно есть, мы узнали только в войну. Из нее, оказывается, можно сварить щи, кашу, испечь лепешки. Чтобы накормить всю семью, если ничего, кроме горсточки зерна, больше нет, ее надо собирать по большому мешку каждый день. Собирать крапиву была моя обязанность.

До войны я всегда удивлялась, до чего буйными зарослями росла эта самая крапива в самых интересных местах: под заборами, среди кустов в саду, где бы так хорошо было прятаться, если бы не крапива. А сейчас, наоборот, я удивлялась, до чего ее мало, ведь набить надо целый мешок. Я уже обобрала все ближние и дальние огороды, плетни, кусты. Теперь крапиву можно было найти только на берегу ручья Чузика в зарослях смородины и черемухи. К ней надо было продираться, перелезать через невысохшие бочаги воды, оставшиеся от половодья. Один раз я там даже заблудилась.

У меня была мечта. Не главная, но все же: один раз, в свой день рождения, я за крапивой не пойду. Не пойду, и все! И это будет очень хороший день. Так мы и договорились с мамой.

Я проснулась очень рано. Все еще спали, но солнце уже заглядывало в избу. На улице весело пели птицы. Я сразу вспомнила, что у меня сегодня день рождения, что я не иду за крапивой, и настроение у меня стало отличное. Я стала строить всякие планы, мечтать… И вдруг я подумала: «А что же мы сегодня будем есть?»

Я, наверное, потому так подумала, что у меня уже давно ныло в желудке от голода. Но, кроме крапивы, и не выдумаешь ничего. А крапива осталась только в излучине Чузика за мельницей. Туда надо долго идти по берегу. Потом у висячей черемухи пролезть под кусты… Как же мама найдет это место? Но если туда мама не пойдет, ей ни за что не набить мешок крапивой. Мне стало жалко маму.

Я потихоньку слезла с топчана. Было еще очень рано. У нас в Сибири в июне солнце почти не сходит с неба. Выбралась в сени, надела большие мамины бахилы и ушла в прохладное утро…

Это было замечательное утро! Я шла, и мне хорошо было думать, что у меня сегодня день рождения и что я так славно всех обхитрила…