Горизонтальная страна: Стихотворения

Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,

что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.

Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.

Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.

Мы не существовали в неслышной возне хромосом,

в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.

Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,

в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.

Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести

траектории тел. Вот условие первого хода:

если высветишь ты близлежащий участок пути,

я тебя назову существительным женского рода.

Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,

надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.

Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме

прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.

Тебя надо увешать каким-то набором морфем

(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),

чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной дозе,

обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе…

Я смотрю на тебя из настолько глубоких…

Игра продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.

Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.

Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.

Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.

У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)

шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,

и, как тонкие вши, шевелились на них номера.

У меня за спиной шелестел нарисованный рай,

и по краю его, то трубя, то звеня за версту,

это ангел проплыл или новенький чистый трамвай,

словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.

И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,

и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,

заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,

как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.

Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,

этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы

намотавшийся смысл, всей длиной, шириной, высотой

этот встроенный в ум и утроенный ужас системы.

Вот божественный знак: прогрессирует ад.

Концентрический холод к тебе подступает кругами.

Я смотрю на тебя — загибается взгляд

и кусает свой собственный хвост.

И в затылок стучит сапогами.

И в орущем табло застревают последние дни.

И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.

Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —

он сойдется опять. И поставит тебя на колени,

где трехмерный колодец не стоит плевка,

Пифагор по колени в грязи и секущая плоскость татар.

В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,

но, однако, и он не прямей, чем прямая кишка.

И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,

так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,

и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)

попадет твой хребет —

пропоет твоя глотка.

В кустах раздвинут соловей.

Над ними вертится звезда.

В болоте стиснута вода,

как трансформатор силовой.

Летит луна над головой,

на пустыре горит прожектор

и ограничивает сектор,

откуда подан угловой.