Горизонтальная страна: Стихотворения

Когда мне будет восемьдесят лет,

то есть когда я не смогу подняться

без посторонней помощи с того

сооруженья наподобье стула,

а говоря иначе, туалет

когда в моем сознанье превратится

в мучительное место для прогулок

вдвоем с сиделкой, внуком или с тем,

кто забредет случайно, спутав номер

квартиры, ибо восемьдесят лет —

приличный срок, чтоб медленно, как мухи,

твои друзья былые передохли,

тем более что смерть — не только факт

простой биологической кончины,

так вот, когда, угрюмый и больной,

с отвисшей нижнею губой

(да, непременно нижней и отвисшей),

в легчайших завитках из-под рубанка

на хлипком кривошипе головы

(хоть обработка этого устройства

приема информации в моем

опять же в этом тягостном устройстве

всегда ассоциировалась с

махательным движеньем дровосека),

я так смогу на циферблат часов,

густеющих под наведенным взглядом,

смотреть, что каждый зреющий щелчок

в старательном и твердом механизме

корпускулярных, чистых шестеренок

способен будет в углубленьях меж

старательно покусывающих

травинку бледной временной оси

зубцов и зубчиков

предполагать наличье,

о, сколь угодно длинного пути

в пространстве между двух отвесных пиков

по наугад провисшему шпагату

для акробата или для канате..

канатопроходимца с длинной палкой,

в легчайших завитках из-под рубанка

на хлипком кривошипе головы,

вот уж тогда смогу я, дребезжа

безвольной чайной ложечкой в стакане,

как будто иллюстрируя процесс

рождения галактик или же

развития по некоей спирали,

хотя она не будет восходить,

но медленно завинчиваться в

темнеющее донышко сосуда

с насильно выдавленным солнышком на нем,

если, конечно, к этим временам

не осенят стеклянного сеченья

блаженным знаком качества, тогда

займусь я самым пошлым и почетным

занятием, и медленная дробь

в сознании моем зашевелится

(так в школе мы старательно сливали

нагревшуюся жидкость из сосуда

и вычисляли коэффициент,

и действие вершилось на глазах,

полезность и тепло отождествлялись).

И, проведя неровную черту,

я ужаснусь той пыли на предметах

в числителе, когда душевный пыл

так широко и длинно растечется,

заполнив основанье отношенья

последнего к тому, что быть должно

и по другим соображеньям первым.

Итак, я буду думать о весах,

то задирая голову, как мальчик,

пустивший змея, то взирая вниз,

облокотись на край, как на карниз,

вернее, эта чаша, что внизу,

и будет, в общем, старческим балконом,

где буду я не то чтоб заключенным,

но все-таки как в стойло заключен,

и как она, вернее, о, как он

прямолинейно, с небольшим наклоном,

растущим сообразно приближенью

громадного и злого коромысла,

как будто к смыслу этого движенья,

к отвесной линии, опять же для того (!)

и предусмотренной,'чтобы весы не лгали,

а говоря по-нашему, чтоб чаша

и пролетала без задержки вверх,

так он и будет, как какой-то перст,

взлетать все выше, выше

до тех пор,

пока совсем внизу не очутится

и превратится в полюс или как

в знак противоположного заряда

все то, что где-то и могло случиться,

но для чего уже совсем не надо

подкладывать ни жару, ни души,

ни дергать змея за пустую нитку,

поскольку нитка совпадет с отвесом,

как мы договорились, и, конечно,

все это будет называться смертью…

Но прежде чем…