На холмах Грузии лежит такая тьма,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, Богу мыслилась на небе
Земля как пересыльная тюрьма.
Какая-то такая полумгла,
что чувствуется резкий запах стойла.
И, кажется, уже разносят пойло…
Но здесь вода от века не текла.
Есть всюду жизнь.
И тут была своя, —
сказал поэт и укатил в Европу.
Сподобиться такому автостопу
уже не в состоянье даже я.
Неприхотливый город на крови
живет одной квартирой коммунальной
и рифмы не стесняется банальной,
сам по себе сгорая от любви.
А через воды мутные Куры,
непринужденно руку удлиняя,
одна с другой общается пивная,
протягивая «ронсон» — прикури!
Вдвойне нелеп здесь милиционер,
когда, страдая от избытка такта,
пытается избавиться от факта
не правонарушения — манер.
На эту пару рифм другой пример:
это вполне благоприятный фактор,
когда не нужен внутренний редактор
с главным редактором: он не миллионер.
Я от Кавказа делаюсь болтлив.
И, может быть, сильней, чем от «Кавказа».
Одна случайно сказанная фраза
сознанье обнажает, как отлив.
А там стоит такая полумгла,
что я боюсь, что я умру в Багеби.
Наверно, Богу мыслился на небе
наш путь как вертикальная шкала…
На Красной площади всего круглей земля!
Всего горизонтальней трасса БАМа.
И мы всю жизнь толчемся здесь упрямо,
как Вечный Жид у вечного нуля.
И я не понимаю, хоть убей,
зачем сюда тащиться надо спьяну,
чтобы тебя пристукнул из нагану
под Машуком какой-нибудь плебей.