Гороскопы всегда врут

ГЛАВА 15

В следственном изоляторе Ремизов находился вторую неделю, но порой ему казалось, что прошел целый век. За это время он пережил крайние состояния души: ненависть и апатию, боль и ярость. Но большую часть времени его душу снедала неутихающая тоска. Все-таки Ленку он по-настоящему любил. Знал, что она не ангел, но любил.

Они познакомились на танцах в училище. В народе это называлось просто: последний девичий шанс. Но Лена действительно была красивой: высокая, длинноногая, с лицом, словно выписанным излишне старательным художником. Огромные голубые глаза, небольшой, чуть вздернутый носик, красивый, чувственный рот и фарфоровая кожа лица. Лёшка весь вечер был просто в угаре, танцевал с незнакомкой весь вечер и не подпустил к этой блондинке ни одного курсанта.

Роман их развивался, как степной пожар. Елена кончала школу, а Ремизову уже шили офицерский мундир, так что через месяц они сыграли свадьбу. Родители Елены занимали весьма видное положение в своем городе: отец главный инженер большого завода, мать — директор крупнейшего магазина. Алексея даже удивило, что они так легко согласились выдать свое единственное чадо за простого лейтенанта. Всю подноготную этого брака Ремизов понял уже на свадьбе. Изрядно набравшийся тесть обнял зятя за шею, и, уже еле выговаривая слова, начал его поучать: — Алешка, вся надежда на тебя. Мы с этой курвой справиться уже не можем. Эх, и потаскуха, откуда я ее только не вытаскивал, лечь, готова под кого угодно. Ты её только держи в кулаке!

И, пьяненько покачиваясь, он пытался сжать свой маленький, сухопарый кулачок.

В дальнейшем эта информация подтвердилась. Алексей к этому времени был уже далеко не мальчик, но и он удивился страстности и изощренности в делах секса своей жены. Слава Богу, что у него хватало сил и сноровки удовлетворить эту почти ненасытную женщину.

Распределили Ремизовых рядом с родным для Ленки Железногорском, так что оторванной от родни и друзей она себя не чувствовала, постоянно моталась в город на именины и свадьбы друзей и подруг. Она не работала, родители ее постоянно подкидывали деньжат, зная о мизерной зарплате молодого лейтенанта. Несколько раз Алексей осторожно пробовал узнать, не ходят ли о его жене в гарнизоне нехорошие слухи, но Елена на удивление безупречно держала себя в густом муравейнике военного городка, где так трудно что-то укрыть от пытливых соседских глаз и ушей.

Со временем Ремизов успокоился, привык доверять жене, и тем больней ударила его измена Елены.

Утром Ремизова снова повели на допрос в прокуратуру. Входя в кабинет, он ожидал увидеть спокойное, симпатичное лицо Сергея Александровича Шалимова, но вместо него за столом сидел рослый, излишне полного сложения мужчина, с сердитым видом кричавший в телефонную трубку: — Да, да, я вам говорю, что я прождал ваших работничков весь день, вы понимаете это?

Слышимость, судя по всему, была ужасной, потому что он еще крикнул в ответ на донесшийся из трубки тихий шорох.

— Пушкина семь, квартира двадцать, и не надо мне мозги компостировать! Если завтра не пришлете слесарей, то неприятности я вам гарантирую.

— Я вам не угрожаю, я предупреждаю, — после небольшой паузы продолжил взвинченный до предела следователь. — Я вам не папуас, чтобы три недели обходиться без горячей воды. Да, да, да! Я вам устрою! Можете мне поверить!

Послушав еще немного доносящийся из трубки шелест, следователь в сердцах плюнул и положил трубку на рычаг.

— Специально что ли они телефоны портят? — обратился он не к Ремизову и не к конвоиру, а скорее к самому себе. — В третьем жилрайоне квартира была, та же самая история! Никуда не дозвонишься. Нет, зря они думают, что это им так просто сойдет с рук.

Переложив на столе какие-то бумажки, следователь, наконец, поднял на Ремизова свои маленькие, заплывшие глаза. Да и само лицо у него было странное. Большая голова, жирный, двойной подбородок, толстые щеки, а вот нос, губы и глаза, размещенные слишком тесно, создавали странную иллюзию небольшого, детского личика с навеки застывшей брезгливой гримаской. Вдоволь насмотревшись на Алексея, следователь представился резким, скрипучим голосом: — Меня зовут Александр Федорович Годованюк, и с этого дня я буду вести ваше дело. Шалимов слишком долго возился с вами, хотя, на мой взгляд, в деле вашем всё ясно и понятно. Советую сразу признать свою вину, это облегчит вашу жизнь в дальнейшем.

У Ремизова сразу засосало под ложечкой. Шалимов был не таким. Терпеливый, спокойный Сергей Александрович целую неделю потратил на то, чтобы вывести Алексея из затянувшегося транса, по крупицам вытягивая из него показания. Он сумел возродить хоть какую-то надежду, и вот теперь этот бык одним своим видом перечеркивал все. Про Годованюка же лейтенант вдоволь наслушался от сокамерников. Тот не гнушался никакими методами для достижения своих целей. Частенько он избивал подследственных, но это случалось лишь в тех случаях, когда судьба их была решена, и тем не приходило в голову жаловаться на него. Насколько понял Ремизов, Годованюк был скрытым садистом. Порой он срывался на бессмысленные побои, особенно его, возбуждал так называемый "голый торс". Одному из подследственных он вогнал сломанные ребра в печень, и парня еле отходили. За эти «подвиги» он до сих пор не получил повышения по службе, хотя процент раскрываемости у него был самым высоким по городу, по выслуге вообще мог претендовать на кресло прокурора. К тому же недавно от него ушла жена, и это не прибавило ему кротости.

— Вот хотя бы ваше заявление по поводу золота, — перебрав в деле какие-то бумажки, начал допрос Годованюк. — Неужели вы думаете, что я поверю, что такой уважаемый человек, как Анатолий Петрович Гринев, станет покупать девочек за какие-то побрякушки? Несомненно, его с вашей женой связывало большое и сильное чувство.

Ремизов с недоумением посмотрел на следователя. Это проклятое золото появилось в его доме примерно за полгода до случившегося. Елена млела от драгоценностей, обычно увести ее от витрин ювелирных магазинов удавалось с большим трудом, хотя папа с мамой дали ей в приданое солидный набор колец, сережек и прочей мишуры. Те золотые серьги Алексей разглядел сразу, как только они появились.

— Это откуда у тебя? — спросил он, нахмурившись.

— Ну, как, нравятся? — Ленка покрутила головой, демонстрируя искристый блеск новых сережек. — Эльза дала поносить. А я ей отдала свои, те, листочками. Ты же знаешь, как ей трудно жить одной, не до золота. А так будем с ней меняться, и вроде каждую неделю в чем-то новом, да и бабы на ее работе пусть сдохнут от удивления.

Алексей только поморщился. Ему очень не нравилась эта Эльза Назарова, новая подружка Лены из торговых работников центрального универмага. Высокая, с невероятной копной взбитых курчавых волос, кошачьими глазами и походкой, претендующей на подиум, она раздражала его бесконечными разговорами про шмотки, бабки, баксы и тачки. Ремизов чувствовал, что она не прочь ему отдаться, но он не любил жгучих брюнеток, и Эльза только злила его своими ужимками и слишком ярким, безвкусным гримом. А она так и вилась вокруг Алексея, якобы случайно демонстрируя то ножку повыше мини-юбки, то еще что-нибудь особо интересное. По этим косвенным признакам Ремизов понял, что Елена не делала секрета из своей интимной жизни и теперь ее подружку снедала зависть.

Вскоре в доме появились цепочка и перстень, еще одни серьги. Затем Алексей перестал обращать внимание на все эти побрякушки. И только когда Шалимов показал Алексею золотую цепочку в футляре, найденную на столике рядом с мертвой парочкой, Ремизов понял, что за золото носила его жена. Действительно, при обыске среди бумаг и документов Елены нашли аккуратно собранные бирочки на все эти драгоценности. И вот теперь странное заявление нового следователя. А Годованюк продолжал: — Вот заявление гражданки Эльзы Ивановны Назаровой, что все эти вещи принадлежат ей. Она их опознала и уже забрала.

"Сучка!" — невежливо подумал о подружке жены Ремизов. А следователь продолжал давить.

— Так что хотите вы, или не хотите, но вам придется сознаться в совершенном преступлении.

"Ну, как же, облезешь!" — зло подумал лейтенант, с ненавистью разглядывая следователя. Тот встал, чтобы достать из шкафа чистые листы бумаги. При высоком росте, под стать Ремизову, следователь был болезненно тучен, поэтому производил отталкивающее впечатление.

Следователь промучился с Ремизовым еще два часа, но безрезультатно. Алексей словно замкнулся в невидимую броню, и только холодно смотрел на следователя. Наконец тот сдался и велел увести лейтенанта. Глядя на мощную спину Алексея, Годованюк испытал мучительное желание подойти и со всей силы ударить этого упрямого осла по почкам. У него даже сжались кулаки, такие маленькие по сравнению с ручищами лейтенанта. С трудом, подавив в себе зверя, Годованюк поморщился, приложил ладонь к печени и полез в стол, где лежала коробочка «Карсила». Приняв таблетку, он подумал: "Пожалуй, этого бить нельзя, может сорваться. Но все равно я его дожму. Дня через три".

Он поднял телефон, и, набрав короткий номер местного коммутатора, спросил: — Гомула там у вас? Пусть подойдёт к Годованюку, в прокуратуру. Да, срочно.

Через пятнадцать минут к нему в кабинет зашел рослый, чуть полноватый мужчина лет тридцати в штатском. Старший оперуполномоченый уголовного розыска Николай Ильич Гомула был чуть ли не единственным другом Годованюка.

— Чего вызвал? — спросил он, пожимая руку следователя.

— Да, садись, не на ногах. На, глянь сначала, что мне Бизон подарил на день рождения.

Годованюк показал свою руку с объёмным циферблатом часов.

— Тайвань? — спросил опер.

— Сам ты Тайвань! Швейцария.

— Врёшь!

Годованюк снял часы, отдал их Гомуле. Тот, повертев, со значительным видом покачал головой.

— Да, это не паковка. Тут чистая механика.

— Три циферблата, хрустальное стекло. Настоящий «Ролекс».

— Вещь. Это за то?

— Ну не за красивые глаза же. Но, я тебя не из-за этого вызывал. Дело есть. Я тебе хочу спихнуть дело Ремизова.

Гомулу это не обрадовало.

— Побойся Бога, Сашка! У меня и так три мокрухи висят.

— Ну и хрен с ними, пусть висят. Это не глухарь, а как раз наоборот. Пойми, Колян — это дело выгодное. Не каждый день мэров у нас убивают. Там всё ясно, нужно только подбить кое какие факты, и мы свалим его за неделю.

Он толкнул к оперу толстый том дела Ремизова с тремя закладками.

— Вот посмотри, там три неувязки, их надо устранить. С Малафеевым я уже договорился — так что ты работаешь по этому делу.

Это убедило опера.

— Что нужно делать в первую очередь?

— В первую очередь подкати в отдел к Мамону. У него там есть свои соображения насчёт всего этого.

— Хорошо, сделаем.

Алексея между тем привели в следственный изолятор, но не в ту же камеру, а в одиночку. Годованюк прекрасно знал, что самую квалифицированную юридическую помощь Ремизов может получить в камере у старых уголовников. Оставшись один в каменном мешке с небольшим окошком под потолком, Алексей испытал особо острый приступ тоски и одиночества. Безысходность подкатила так, что он даже застонал.