Господин Тарановский

Глава 17

Глава 17

— Показывайте, где лежат арбалеты! — обратился я к Мышляеву. — Сафар, Левицкий, Софрон — со мной! Остальные — на посты, удвоить бдительность! Если пропустите хоть одну крысу, пристрелю лично!

Схватив фонарь я, не дожидаясь ответа, шагнул к двери. Мы двинулись по темным, сырым коридорам подвала. Мышляев, подхватив на ходу коптящий факел, бросился вперед, показывая дорогу.

— Сюда, Владислав Антонович! — крикнул он, сворачивая в боковой проход. — Самый дальний склад! Мы туда всякий хлам свалили, когда лазарет оборудовали!

Александр Васильевич толкнул тяжелую, окованную ржавым железом дверь. Она со скрипом, будто жалуясь, подалась, и мы вошли в просторное, но низкое помещение, заваленное какими-то мешками, сломанной мебелью и бочками.

— Где? — огляделся я.

— Вон там, в углу, под рогожей должно быть! — тут же ответил Мышляев.

Он поднес факел. В дрожащем свете я увидел их. Пять длинных, плоских ящиков, грубо сколоченных из толстых досок и окованных железными полосами. Они лежали друг на друге, покрытые мощный слоем пыли.

Софрон, кряхтя, поддел крышку верхнего ящика ломиком, который прихватил по дороге. Дерево затрещало, гвоздь с визгом вышел из паза.

Я отбросил крышку и замер. Внутри, в промасленной ветоши, лежали эти самые «Джугэ Ну». Китайские многозарядные арбалеты. Оружие, которое сейчас могло стать нашим спасением.

Взял один в руки. Он был тяжелым, непривычно массивным. Крепкое ложе из темного вяза, отполированное чьими-то заботливыми руками. Сверху — деревянный магазин-коробка с рычагом взведения. Лук — не простая палка, а сложная конструкция из дерева и рога, туго обмотанная жилами.

Осталось выяснить, работает ли все это после года хранения в этих адских условиях…

Примерившись, я потянул рычаг на себя. Механизм клацнул, тетива натянулась с хищным, тугим звуком. Я вернул рычаг на место. Щелчок. Тетива сорвалась.

Работает.

— Сорок восемь штук, — выдохнул Мышляев, заглядывая в другие ящики. — Все здесь, кроме тех, что вы тогда в Россию забрали. Все целехонькие!

Я почувствовал, как волна облегчения, теплая и пьянящая, прокатилась по телу.

В этот момент за спиной послышались быстрые шаги. Я обернулся. В подвал спускались двое. Невысокий, худой Лян Фу, «цзюнь-шуай», лидер тайпинов. И рядом с ним — крупный, широкоплечий крепыш с лицом, похожим на бульдога, — Ван, командир «факельщиков».

Они остановились, увидев меня.

— Тай Пен, — тут же донеслось от обоих, и они отвесили мне поясной поклон.

Я поднял арбалет, показывая им.

— Ваши люди умеют этим пользоваться? — спросил я, глядя на Лян Фу. Сафар тут же перевел.

В глазах китайца мелькнуло узнавание. Он шагнул вперед, взял оружие из моих рук. Его движения были уверенными, привычными. Он взвесил арбалет, проверил прицел.

— Конечно. Это оружие тайных обществ, — сказал он тихо, не поднимая глаз. — Оружие партизан и теней. Среди тайпинов есть те, кто вырос с ним в руках. Дайте нам их, Тай-пен Ку-ли-лай, и мы устроим врагу смерч из стрел!

— Отлично, — кивнул я. — Мне нужно пятьдесят отличных стрелков. Самых смелых и хладнокровных. Плюс тридцать моих русских бойцов — с револьверами и ножами. Они будут прикрытием и ударной группой для диверсии на батареях.

Лян Фу и Вам переглянулись и коротко кивнули.

Казалось, удача наконец-то повернулась к нам лицом. У нас были люди, у нас было оружие, у нас был план.

И тут тишину подвала разорвал мрачный голос Софрона.

— Курила… беда.

Он стоял у открытого ящика, запустив руку внутрь, на самое дно.

— Что такое? — я резко обернулся.

Софрон выпрямился. В его огромной ладони лежало несколько коротких, толстых стрел без оперения, с тяжелыми железными наконечниками.

— Стрел-то… почти и нету, — глухо сказал он, разводя руками. — Так, по десятку на каждый арбалет, для пристрелки положили. Видать, решили, что мы их сами наделаем. Чай не хитрая наука…

Он высыпал горсть болтов обратно в ящик. Они с сухим, сиротливым звуком стукнули о дерево.

Триумфальное настроение мгновенно развеялось. Твою мать! Идти на вылазку с таким запасом гиблое дело. Нам нужно было засыпать батареи стрелами, не дать никому поднять голову!

— Проклятье! — я со всей силы ударил кулаком по крышке ящика.

Боль отрезвила. Времени на панику не было. Нужно было что-то решать, и решать — мне.

— Значит, будем делать сами! — рявкнул я, поворачиваясь ко всем. — Мышляев!

— Да, Владислав Антонович!

— Найдите всех мастеров! Всех, у кого руки не из задницы растут! Тащите сюда инструменты, дерево, железо! Тит умеет ковать металл — пусть займется этим! Делайте наконечники для стрел!

Я повернулся к Лян Фу.

— Твои люди знают, как делать стрелы? Размеры, вес, баланс?

— Знают, — спокойно ответил китаец. — Достаточно дать им один образец…

— Тогда пусть займутся этим! Прямо сейчас! Мне нужен запас! К завтрашнему вечеру! Любой ценой! Разберите мебель, полы, крыши — плевать! Но чтобы стрелы были!

Прошла еще одна тревожная ночь. Утро пришло в осажденный Силинцзы, а вместе с ним нас посетила новая волна неприятностей. С рассветом цинские батареи, словно проснувшись ото сна, заговорили с удвоенной яростью. Тяжелые девятидюймовые снаряды рвали плоть города, превращая остатки кварталов в крошево из камня и щепы.

Но защитникам уже было не до того, чтобы прятаться по подвалам. Весь город, каждая его уцелевшая нора, превратился в гигантскую, лихорадочно работающую мастерскую. На разрушенных улицах теперь оглушал не только грохот взрывов, но и звук яростного созидания: стук молотков, визг пил, скрежет металла.

В полуразрушенной фанзе, у которой снесло крышу, но уцелел остов, кипела работа. Мышляев командовал группой крепких русских парней.

— Ломай! — орал он, перекрывая шум. — Все балки! Бамбук нужен! Сухой, звонкий! Гнилушки в сторону!

Бойцы с треском выламывали из стен толстые бамбуковые шесты, служившие опорами. Тут же, прямо на улице, их расщепляли, обстругивали, превращая в заготовки для древков стрел. Бамбук был идеальным материалом — легким, прочным и идеально прямым.

В соседнем дворе, где когда-то была кузница, теперь стоял адский жар. Местные китайские кузнецы и наши, русские мастеровые, под началом Тита работали плечом к плечу. В горн летело все, что попадалось под руку: ржавые гвозди, обручи от бочек, железные решетки с окон.

— Давай! — хрипел дюжий молотобоец, опуская кувалду на раскаленный прут.

Искры летели во все стороны. Металл плющился, вытягивался, превращаясь в грубые, но смертоносные четырехгранные наконечники — бронебойные жала для наших «ос».

Готовые наконечники тут же хватали мальчишки и бегом тащили в самый большой подвал, превращенный в сборочный цех.

Я заглянул туда. В спертом воздухе, при свете десятков коптилок, сидели женщины и старики. Их пальцы мелькали с невероятной скоростью. Насадить наконечник, закрепить его смолой. Примотать ниткой оперение — перья, лоскуты жесткой ткани, даже куски плотной бумаги. Проверить баланс на ногте.

В угол летели готовые болты — короткие, хищные, похожие на злых шершней. Их уже были сотни.

Работа шла.

И тут со стен донесся крик. Не боевой клич, а вопль, полный отчаяния и ужаса.

— Шань! Шань! — кричали китайские дозорные, указывая на гору. — Гора!

Не понимая, что произошло, я выскочил на улицу. Люди бросали работу, бежали к бойницам, карабкались на уцелевшие крыши.

Взлетев по шаткой лестнице на стену, я выхватил бинокль.

На господствующей над городом высоте, на том самом плато, где раньше было «Орлиное гнездо», происходило немыслимое.

По крутому, почти отвесному склону ползли сотни маленьких фигурок. Это были китайские кули. Они тянули канаты, упирались ногами, но упорно, дюйм за дюймом, тащили наверх что-то тяжелое, темное.

Пушки. Две полевые пушки на лафетах. Их снаряды, конечно, не сравнить с мощными «чемоданами» осадной артиллерии, но с этой высоты они могли простреливать весь город насквозь.

— Они сошли с ума! — выдохнул стоявший рядом Левицкий. — Как они их туда затащили⁈ Это же отвесная скала!

— У них много людей, — мрачно ответил я. — И у них есть английские инженеры. Очевидно, они построили полиспасты.

Нда… Это был удар под дых и нокаут.

Как только эти пушки встанут на позицию, оборона потеряет смысл. Стены больше не защитят. Нас будут расстреливать сверху, как в тире. Каждый двор, каждый переход станет смертельной ловушкой. Фанзы станут кучами щебня, и тогда эти пушки обрушат на нас град картечи… А укрыться от нее будет негде.

По рядам защитников прошел ропот. Я видел, как бледнеют лица, как опускаются руки. Паника, липкая и холодная, начала расползаться по стенам быстрее чумы.

— Все кончено… — прошептал кто-то рядом. — Нам конец.

Нужно было действовать. Немедленно.

— Панику отставить! — крикнул я обводя их презрительным взглядом.— Что вы, как бабы, запричитали? Пушки? Ну и что?

Под моим взглядом солдаты опускали глаза, стыдясь своего малодушия.

— Я ждал этого. Это ничего не меняет. Наоборот — это значит, что они торопятся. Они боятся нас. Они знают, что внизу нас не взять, и лезут на скалы, как горные козлы.

Ухмыльнувшись, я шагнул к ближайшему командиру десятка, который стоял с открытым ртом.

— Они просто решили ускорить свою смерть. Они притащили пушки поближе, чтобы нам было удобнее их взорвать. Мы скоро этим займемся… А сейчас — всем вернуться к работе! Немедленно! Каждая минута простоя — это подарок врагу. Каждая стрела, которую вы сейчас сделаете, — это жизнь одного из наших. А ночь близко. Выполнять!

Моя уверенность, пусть и наигранная, подействовала. Люди, привыкшие подчиняться силе, встряхнулись. Паника отступила, загнанная вглубь суровым окриком. Снова застучали молотки, снова завизжали пилы. Город продолжил ковать свою смерть для врага.

Убедившись, что порядок восстановлен, я спустился вниз и направился в укромный двор, огражденный высокими стенами. Там, под руководством Сафара и Лян Фу, шла совсем другая работа.

Здесь царила сосредоточенная, звенящая тишина, нарушаемая лишь сухими, ритмичными щелчками.Пятьдесят отобранных китайцев — тайпинов и факельщиков — стояли в шеренгу. В руках у каждого был «Джугэ Ну».

— Заряжай! — командовал Сафар.

Бойцы слитным движением отводили рычаги. Клац-клац-клац.

— Огонь!

Десятки стрел с шипением впивались в соломенные чучела, расставленные у стены.

— Еще! Быстрее! Рычаг до упора! Не дергать!

Я наблюдал за ними. Их движения становились все более плавными, автоматическими. Они сливались с оружием.

— Хорошо, — кивнул я Лян Фу. — Пусть отдохнут перед выходом.

В соседнем дворе готовилась моя русская группа в тридцать человек. Они проверяли револьверы, смазывали маслом барабаны, чтобы не скрипнули. Точили ножи.

Вдруг над городом снова грохнуло. На этот раз звук был резким, близким, визжащим. Это начался обстрел с новой батареи на горе. Снаряд ударил где-то совсем рядом, осыпав нас каменной крошкой. Но новых выстрелов почему-то не последовало.

— Господин Тарановский! — вдруг услышал я крик. Оглянувшись, увидел одного из казаков, спешивших ко мне.

— Владислав Антович, вас на стену Владимир Сергеевич зовет, — задыхаясь от бега, произнес он.

Спустя десять минут я был уже на стене.

— Вон, — рукой, указал Владимир. — Флаг белый. Хотят говорить.

Вскоре от траншей отделился всадник — гонец. Он проскакал к воротам, оставил пакет и тут же развернулся.

В пакете было короткое послание, написанное по-французски, но чувствуется — китайцем. Текст его гласил:

«Командование армии Великой Цин, движимое милосердием, предлагает обсудить условия почетной сдачи, дабы избежать напрасного кровопролития. Ждем вашего ответа через час».

Левицкий смял бумагу в кулаке.

— Какая сдача⁈ — процедил он сквозь зубы. — Это уловка! Они хотят нас усыпить, чтобы подготовить новый штурм!

— Именно, — спокойно ответил я, глядя на солнце, которое немилосердно жарило землю. — Уловка.

Я повернулся к нему.

— Ну так и нам нужно время, Владимир. Два-три часа тишины явно не помешают! Пока мы болтаем, наши мастера сделают еще пару сотен стрел. Наши люди поедят и немного отдохнут перед ночной работой.

— Ты пойдешь? — серьезно посмотрел он на меня.

— Пойду, — кивнул я в ответ.

— Это опасно. Они могут убить тебя прямо там, — нахмурился он.

— Не убьют. Им нужно показать, что мы сломлены. Что мы готовы ползать на коленях. Я дам им это зрелище. Пусть порадуются… напоследок.

Через час ворота — вернее, то, что от них осталось, — открылись. Я, Левицкий, Сафар и двое казаков вышли на «ничейную землю» перед городом. Мы шли пешком, без оружия на виду, но с гордо поднятыми головами. А навстречу нам от цинских позиций уже двигалась процессия, достойная императорского двора.

Впереди шли знаменосцы с треугольными флагами. За ними четверо дюжих кули несли роскошный, крытый желтым шелком паланкин. Рядом с ним, обмахиваясь веерами, семенили слуги.

За паланкином, верхом на высоком гнедом коне, ехал европеец.

Паланкин опустили на землю, на специально расстеленный ковер. Слуги откинули полог, и с их помощью наружу выбрался тучный, обрюзгший старик в богатом халате мандарина. Его лицо было одутловатым, глаза полузакрыты. Живой символ гниющей империи.

Двое слуг тут же раскрыли над ним огромный зонт, защищая его драгоценную тушу от солнца. Третий, согнувшись в поклоне, вставил ему в рот длинный мундштук курительной трубки.

Выглядело это, мягко говоря, гротескно, а прямо сказать — по идиотски. Среди руин, воронок, трупного запаха и крови — этот разряженный павлин, играющий в имперское величие. Но я смотрел не на него. Мой взгляд был прикован к европейцу, который спешился с лошади и подошел к мандарину.

Высокий, неестественно худой, в белом, но уже пожелтевшем от пыли льняном костюме. На голове — пробковый шлем. Вытянутое, высокомерное лицо, тонкие губы, сложенные в презрительную гримасу.

Что-то в его облике, в его манере держаться, показалось мне до боли знакомым. Словно призрак из прошлой жизни.

Мы подошли к ковру.

Маньчжурский переводчик, стоявший рядом, шагнул вперед.

— Его превосходительство Цзян Цзюнь Ишань, наместник Маньчжурии, приветствует вас, — провозгласил он.

Я кивнул, не кланяясь.

— Владислав Тарановский, статский советник, командующий обороной Силинцзы.

Переводчик перевел. Мандарин лениво выпустил струйку дыма, даже не взглянув на меня.

Но европеец… Услышав мое имя, он вздрогнул. Он медленно повернул голову и впился в меня взглядом своих водянистых, холодных глаз.

В них промелькнуло недоумение, затем — узнавание, и, наконец, — злая, торжествующая радость.

Он шагнул ко мне, игнорируя этикет.

— Тарановский? — произнес он по-английски, растягивая гласные. — Какое звучное, благородное имя!

Левицкий напрягся, его рука дернулась к пустому поясу.

Англичанин снял шлем и начал обмахиваться им, как веером. Его губы растянулись в улыбке, больше похожей на оскал черепа.

— Но я, кажется, знал вас под другой фамилией… — он перешел на ломаный русский, и этот акцент ударил меня, как током. — Ба! Да никак это пан Иван, продавец чудесных серебряных рудников⁈

Тэкклби.

Черт. Это был сукин сын Тэкклби!

Передо мной стоял тот самый человек, которого я «обул» в Монголии несколько лет назад. Тот, кому я продал пустую шахту, подбросив туда серебряные слитки, тщательно переплавленные так, чтобы они выглядели самородками. Похоже, моя тогдашняя афера вернулась бумерангом.

Он смотрел на меня, и в его глазах я видел глубокую, застарелую, смертельную, выдержанную, как дорогое вино, ненависть.

— Какая встреча! — прошипел англичанин, и его голос сочился ядом. — А ведь я искал вас, пан Иван. Долго искал. И, видит Бог, я счастлив, что нашел вас именно здесь.

Я почувствовал, как Левицкий рядом со мной напрягся. Он тоже вспомнил. В его глазах мелькнул шок.

Но мое лицо осталось бесстрастным. Еще в прошлой жизни я научился держать удар. Нельзя было позволить ему увидеть мой страх или удивление.

Я медленно, спокойно выдохнул. Уголок моих губ дрогнул в вежливой, чуть ироничной полуулыбке. Чуть склонил голову, приветствуя его, как старого, но не слишком приятного знакомого по клубу.

— Мистер Тэкклби, — произнес я ровным, холодным голосом, глядя ему прямо в переносицу. — Рад видеть вас в добром здравии. Мир тесен, не правда ли?

Он замер, ожидая оправданий или испуга. Но я продолжил тем же светским тоном, игнорируя его ярость:

— Какими ветрами занесло вас из благородной торговли дурманом в высокое военное искусство? Неужели опиум нынче не в цене, что вы решили переквалифицироваться в артиллеристы?

— О, я обязан этим исключительно вам, пан Иван! — рассмеялся Тэкклби, и смех его был сухим, как песок пустыни. — Ваша чудесная шахта оказалась… пустышкой. В ней не было ни унции серебра, кроме того, что вы туда подбросили. А вексель, как вы, вероятно, уже догадались, был необеспеченным.

Он снял перчатку и похлопал ею по ладони, наслаждаясь моментом.

— Когда моя компания узнала, на что я потратил их шесть тысяч фунтов, меня хотели посадить в тюрьму за растрату. Мне пришлось бежать как последнему вору, с позором и пустыми карманами. Я был на дне, пан Иван. На дне самой грязной канавы этого мира.

Он сделал паузу, обводя взглядом руины Силинцзы.

— Но Восток для предприимчивого человека — это страна воистину безграничных возможностей. Особенно для того, кому нечего терять.

Он сделал почтительный жест в сторону паланкина, где неподвижно, как идол, восседал старый маньчжур, окутанный дымом опиума. Слуги продолжали обмахивать его веерами, не обращая внимания на наш разговор.

— И вот, я нашел надежного делового партнера в лице господина Тулишена. Добился покровительства губернатора провинции. Мы наладили прекрасный прииск. Но тут яснова встречаю вас. Вы опять стоите на моем пути! Вы сидите на земле, которая по праву принадлежит моему партнеру, и добываете его золото. Это нужно прекратить!

Он шагнул ко мне ближе. Теперь в его голосе не было иронии — лишь расчетливая жестокость.

— Я мог бы просто отдать приказ, и мои пушкари разнесли бы ваш городишко в пыль за пару часов. Понимаете, я извлек урок из нашей прошлой встречи. Теперь я ставлю не на хитрость и не на удачу. Теперь мой бог — технологическое превосходство.

Он повернулся и указал тростью на позиции своей артиллерии, чернеющие на холмах.

— Посмотрите туда. Видите? Это не старые чугунные пушки, которые стреляют ядрами в белый свет. На батареях у нас стоят новейшие стодесятифунтовые осадные орудия Армстронга. Нарезные. Казнозарядные. Они крошат ваши стены, как сухое печенье. Один снаряд — и башни нет.

Он перевел трость выше, на скалу, где мы еще недавно лежали в засаде.

— А там, на горе, мы установили легкие четырехфунтовые горные пушки. Чтобы не дать вам покоя ни днем, ни ночью. Они заглянут в каждый ваш двор, в каждое окно. Прекрасная позиция. Чтобы угостить вас картечью, не находите? А в резерве у меня — батарея шестифунтовых полевых орудий, на случай, если вы вдруг решите выйти в поле.

Он снова посмотрел на меня, и в его голубых глазах я увидел лед.

— А у моих солдат, пан Иван, в руках не фитильные мушкеты, а лучшие британские винтовки «Энфилд». Они уже имеют прекрасный опыт войны с бунтовщиками. Знаете, что это за армия? Думаете, обычная восточная орда? Нет, сударь! Этот корпус создали английские негоцианты. Именно он раздавил тайпинов, сделав то, на что оказалась неспособна трехмиллионная цинская армия.У вас нет ни единого шанса, «Тарановский». Я раздавлю вас, как таракана. Медленно. С удовольствием.

Я молчал. Левицкий рядом со мной тяжело дышал, его лицо пошло красными пятнами от бешенства. Но я знал, что он не сделает глупостей.

Тэкклби, видя мое молчание, расценил его как признак страха. Он со снисходительным презрением улыбнулся.

— Но я прежде всего — деловой человек. Ведь вы, потерпев поражение в Силинцзы, непременно отступите к приискам, не так ли? А я не желаю гоняться за вами по горам. Это плохо для бизнеса. И я буду так любезен, что предложу вам выход.

Он сделал широкий жест рукой, указывая на север, в сторону Амура.

— Убирайтесь. Уходите за Амур, откуда пришли. Забирайте своих бандитов, своих шлюх, свои пожитки. Я даже разрешу вам забрать все то золото, что вы успели намыть здесь. Мне оно не нужно. Скоро тут будут машины из Ньюкастла и Шеффилда. С их помощью я намою в сотни раз больше, чем вы — лотками и шайками.

Он достал из жилетного кармана золотые часы на цепочке, щелкнул крышкой.

— Просто исчезните, — процедил он. — Чтобы духу вашего здесь не было.

— Даю вам время до рассвета. Если к восходу солнца ваш город не будет пуст, я отдам приказ к штурму. И поверьте мне, пан Иван, я сотру этот город с лица земли вместе с вами.

Он захлопнул часы. Щелчок прозвучал как выстрел в тишине.

— Это мое последнее слово.

Тэкклби отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Мандарин, так и не открыв глаз, выпустил очередное облако дыма.

Я стоял и смотрел в спину англичанину.

Во мне не было гнева. Не было страха. Была только ледяная, кристальная ясность. Он был уверен в своей победе. Он был уверен, что сломал меня. Он был уверен, что его пушки и его «Энфилды» — это абсолютная сила.

Он ошибался.

Не сказав ни слова, я просто развернулся и пошел обратно, к разрушенным воротам Силинцзы. Левицкий и Сафар, бросив на врагов полные ненависти взгляды, двинулись следом.

Мы шли по выжженной земле, под прицелом тысяч глаз.

Переговоры были окончены. Ультиматум был получен.

И у нас была одна ночь, чтобы дать на него ответ. Ответ, который мистер Тэкклби не забудет никогда.