Господин Тарановский

Глава 9

Глава 8

Скрип полозьев по мокрой земле звучал противоестественно, как скрежет ножа по стеклу. Это был звук конца. Конец санного пути, конец нашей скорости, конец всего плана, если мы немедленно не вырвемся из этой липкой, бурой хляби.

Колонна растянулась на несколько верст, уродливой серой змеей вползая в холмистую, безлесую степь. Снег, еще недавно казавшийся бескрайним белым океаном, теперь лежал лишь в глубоких лощинах да на северных склонах сопок, словно грязные, рваные бинты на теле земли. Под копытами сотен лошадей и тяжелыми полозьями саней чавкала вода.

Впереди, на гребне холма, показались всадники. Разведка. Скобелев и Хан. Они неслись назад во весь опор, и по азартной манере корнета я понял — дело сделано.

Они подлетели, осадив коней так, что грязные брызги разлетелись на несколько саженей.

— Граница пуста, ваше высокоблагородие! — выпалил Скобелев, его молодое лицо раскраснелось от ветра и восторга. — Ни единого цинского разъезда! Как Хан и говорил!

— Но впереди дозор, — спокойно добавил Хан, его взгляд был цепким и деловитым. На своей земле он перестал быть просто проводником; в нем проснулся хозяин. — В долине, верстах в пяти. Сотня всадников. Местные монгол! И вероятно, они нас видели, просто отошли.

Ну что же, это должно было случиться. Скрыться от степняков в их же степи невозможно. Впрочем, я и не собирался от них бегать. Наоборот — мне нужно было сдружиться с местными, найти среди них активных противников Цинов и договориться о совместном выступлении. Так что нужен контакт, немедленный и прямой.

— Колонне — стоять! — мой охрипший от степного ветра голос, перекрывая шум движения, разнесся над отрядом. — Разбить временный лагерь здесь, на возвышенности. Найти воду, топливо, выставить охранение по всему периметру. Гурко и остальные офицеры молча приняли приказ к исполнению, тут же отправляя вестовых вдоль растянувшегося строя.

— Скобелев, Хан, вы со мной. Возьмем конвой — два десятка, не более. Поехали, посмотрим.

Спустя пол часа, мы въехали долину, и там действительно были монгольские воины. На своих низкорослых, лохматых, но невероятно выносливых лошадях они сидели как влитые. В руках — нагайки, кое у кого — длинные пики, за спиной — луки и старые, видавшие виды фитильные ружья. Узкие глаза из –под лисьих малахаев бросают на нас настороженные, внимательные взгляды.

Мы остановились в сотне шагов. Язык тела — единственный язык, понятный мне сейчас, говорил о том, что они не ищут драки, но готовы к ней.

— Поезжай, — бросил я Хану.

Он кивнул и один, без оружия в руках, медленно поехал навстречу. Из строя монголов так же неспешно выехал их командир. Молодой, с суровым, обветренным лицом, он держался с невозмутимым достоинством. Они встретились на полпути. Мы видели, как они обмениваются короткими, гортанными фразами. Никаких лишних жестов — просто разговор двух деловых людей.

Через несколько минут Хан вернулся.

— Все в порядке, — сказал он, впервые обратившись ко мне на монгольский манер. — Это дозор местного князя, Эрдэни-нойона. Командира зовут Темер, он зууны ноён, сотник. Они в полном изумлении от нашего появления. Он говорит, что никогда не видел, чтобы урусы ходили такими большими отрядами.

— Что ему нужно?

— Он не может решать сам. Но готов проводить тебя и нескольких твоих людей в стойбище. На разговор к нойону. Гарантирует полную безопасность.

Я посмотрел на неподвижный строй, на суровое лицо Темера, который так же не сводил с меня оценивающего взгляда. Два хищника из разных миров изучали друг друга через невидимую границу.

Недолго думая, я кивнул.

— Поехали.

Сотник Темер ехал впереди, не оборачиваясь, его прямая спина в тяжелом халате-дэи была лучшим ориентиром в этой однообразной холмистой степи. Мы следовали за ним, и с каждым шагом наших коней чужой, незнакомый мир обступал все плотнее.

Стойбище раскинулось в широкой, защищенной от ветра долине, и первое, что ударило в нос — это резкий, кисловатый запах дыма. Так пах аргал, сухой навоз — главное топливо степи. Этот запах смешивался с густым духом тысяч овец, лошадей, кислого молока и вареного мяса, создавая неповторимую атмосферу кочевой жизни.

Десятки серых войлочных юрт, похожих на огромные грибы, были разбросаны по долине без видимого порядка. Нас встречал оглушительный, яростный лай сотен лохматых собак и настороженное любопытство людей, выходивших из своих жилищ. В центре, на небольшом возвышении, выделялась яркая, с причудливо изогнутой крышей постройка — кумирня, буддийский храм. Рядом с ней трепетали на ветру разноцветные флажки-дарцаги, унося в небеса свои беззвучные молитвы. Должно быть, примерно также эти люди жили и сто и двести, и пятьсот лет назад.

У самой большой и богато украшенной юрты нас ждали. Из нее вышел сам хозяин, нойон Эрдэни. Грузный мужчина средних лет, в шелковом халате, подбитом дорогим мехом, с лицом властным, но умным и проницательным. Черты его внешности были много более европейскими, чем у маньчжуров или восточных монголов. Он не улыбался, но и враждебности в его взгляде не было — лишь тяжелое, оценивающее беспокойство хозяина, на чьи земли вторглись с непонятными пока намерениями. Рядом толпилось еще несколько монголов разного возраста. Видимо, нойон собрал своих сотников, чтобы совместно выслушать нас. Ну что же… Разумно!

— С коней! Поводья отдайте им, — тихо прошептал Хан.

Мы спешились. У степняков свои понятия и ритуалы, которым надо следовать.

Нас провели внутрь. После промозглого ветра снаружи, жаркая, натопленная утроба юрты показалась раем. В центре, в очаге, горел аргал. Пол был застелен толстыми войлочными коврами, вдоль стен стояли низкие столики и сундуки, расписанные яркими, замысловатыми узорами. Нас усадили на почетное место, напротив входа.

Женщина, очевидно, жена нойона, бесшумно внесла пиалы и разлила из чугунного чайника мутную, белесую жидкость.

— Суутэй цай, — снова прошептал голос Хана у самого уха. — Соленый чай с молоком. Принять двумя руками. Обязательно отпить.

Я взял горячую пиалу. Странная, солоновато-маслянистая жидкость обожгла губы. Я сделал глоток, отмечая, что с монгольский чай не очень отличается от бурятского, и с благодарностью кивнул. Сидевшие на кошмах сотники, до того напряженно следившие за мной, расслабились, о чем-то зашептались. Похоже, все пока идет хорошо — ритуал соблюден.

Затем подали хозы. В больших деревянных чашах пенился шипучий, кисловатый кумыс. Он ударил в голову легким хмелем, снимая напряжение. Наконец, внесли главное блюдо — огромный деревянный поднос с дымящейся, истекающей жиром вареной бараниной. Нойон Эрдэни взял специальный длинный нож, с ритуальной медлительностью отрезал лучшие, самые жирные куски от курдюка и лопатки и лично положил их на блюдо передо мной. Отказаться было смертельным оскорблением.

Мы ели молча, обмениваясь через Хана ничего не значащими фразами о погоде и качестве пастбищ. На столах появился твердый, как камень, сушеный творог — ааруул, и жесткие полоски вяленого мяса — борцох. Это была не просто еда. Это было представление, демонстрация гостеприимства и силы.

Лишь когда с трапезой было покончено, а последняя пиала с кумысом опустела, ритуал подошел к концу. Нойон вытер жирные руки о подол своего халата, откинулся на подушки, и его взгляд, до этого расслабленный и хозяйский, стал тяжелым и острым, как наконечник копья. Он посмотрел мне прямо в глаза.

— А теперь скажи, урусский нойон, — его гортанный голос, переведенный Ханом, прозвучал в наступившей тишине гулко и властно. — Какой сильный ветер принес тебя и твое войско на мою землю?

В жарко натопленной юрте повисла тишина. Нойон Эрдэни смотрел на меня тяжелым, немигающим взглядом, и я чувствовал себя не гостем, а подсудимым, от которого ждут последнего слова.

Я сделал вдох, собираясь с мыслями. Сейчас каждое слово, переведенное Ханом, будет взвешено на весах вековой недоверчивости. С самого начала я решил не рассказывать пока про свои контакты с нойоном из племени Очира. Мы сейчас находились в Западной Монголии, а Очир был из одного из восточных племен. Не исключено, что они враждуют. Ничего — попытаюсь убедить их в необходимости выступления против Цинов, обращаясь к голосу разума. В конце концов, не зря же в «моем» мире Монголия — независимое государство!

— Ветер перемен принес меня, нойон, — начал я ровно, глядя ему прямо в глаза. — Династия Цин, правившая вами двести с лишком лет, умирает. Их армии разбиты рыжебородыми англичанами на юге, страну сотрясают восстания, а лучшие их войска увязли в войне с дунганами на западе. Маньчжурский дракон стар и беззуб. Я пришел, чтобы помочь вам сбросить иго, которое душило ваших отцов и дедов!

Нойон слушал перевод Хана и одобрительно кивал. Не пытаясь юлить, я говорил с ним прямо, как привык, излагая суть делового предложения.

— Мы привезли оружие. Не старые фитильные ружья, а лучшие английские винтовки, которые бьют без промаха на шестьсот шагов. Я дам вам своих офицеров, которые научат ваших воинов воевать так, как не умеет ни один цинский генерал. Вы станете полными хозяевами в степи. Вся власть — ваша, вся добыча — ваша. Я прошу лишь союза в моем походе на юг!

Опасные, призывающие к мятежу слова, за которые в Китае полагается ужасающе жестокая казнь, прозвучали. Предложение было сделано. Изя, сидевший рядом, чуть заметно кивнул, оценив мой подход. Полковник Чернов тоже посмотрел с одобрением. Но нойон Эрдэни молчал. Он долго, невыносимо долго, перебирал в пальцах тяжелые агатовые четки. Тишина в юрте буквально давила на нервы.

Наконец, он поднял на меня свои проницательные, чуть раскосые глаза.

— Твои слова сладки, урусский нойон, — его гортанный голос прозвучал спокойно, но в нем не было ни капли тепла. — Но яд часто прячут в меду. Ты говоришь, что пришел помочь нам. А кто ты? От чьего имени ты говоришь? От имени Белого Царя? Покажи мне его грамоту с большой печатью.

Тут я почувствовал первый укол холода. Рассказать про благожелательное отношение властей к моему предприятию я не мог. Даже потенциальным союзникам не следовало знать о сделке в Зимнем Дворце.

— Нет, я здесь сам по себе.Белый царь тут не при чем.

Нойон на это лишь криво усмехнулся, и в этой его усмешке было столько векового опыта, что все мои петербургские интриги показались детской игрой.

— Мой дед тоже слушал сладкие речи, — продолжал он, и его голос стал глухим, будто полным застарелой боли. — Он поверил вождям восставших и поднял свой род против маньчжуров. Когда пришли цинские каратели, те вожди уже были далеко в горах. Солдаты богдыхана сожгли наш главный монастырь и вырезали каждого третьего мужчину в моем улусе. Головы наших воинов они сложили в пирамиду у дороги, чтобы внушить страх остальным. Голову моего деда они положили на самый верх. Эту пирамиду видел мой отец, будучи мальчишкой. А я всю жизнь видел шрамы от нагаек на его спине.

Он замолчал, и эта картина — пирамида из голов посреди степи — встала между нами невидимой стеной. Все мои аргументы о выгоде и оружии казались теперь пошлой, неуместной болтовней.

— Ты говоришь, Цин слаб, — продолжил нойон уже другим, жестким тоном. — Но его слабость — далеко, за Великой стеной. А здесь, в двух неделях пути от моего стойбища, в Улясутае, стоит их гарнизон. Их тысячи тысяч, урусский нойон. Тысячи тысяч. А вас — горстка. Кто защитит мои юрты и моих детей, когда вы уйдете в свой поход на юг? Ты?

Я молчал. По-своему он был абсолютно прав. Мой план, такой логичный и безупречный на карте в Иркутске, здесь, в этой юрте, разбивался о простую, жестокую реальность. Я попытался было сказать, что мой отряд стоит сотен цинских солдат, но осекся, увидев холодное презрение в его взгляде.

Он понял, что у меня нет ответа и, поднявшись, дал мне понять, что разговор окончен.

— Ты — гость на моей земле, — произнес он, соблюдая древний закон. — И я не выгоню тебя. Разбивайте свой лагерь у дальнего ручья. Но помощи от меня не жди. И не смейте трогать моих людей или мой скот.

Мы вышли из юрты в холодные, серые сумерки. Возвращались к своему отряду в гнетущей, тяжелой тишине. Офицеры были мрачны и злы. Я же прокручивал в голове каждую фразу, каждый взгляд, каждый жест.

Нда, блин. Восток — дело тонкое. Мы проиграли сейчас не потому, что мое предложение было плохим или нойон — трусом. Просто я с самого начала говорил не на том языке. Пришел к ним, как к дикарям, пытаясь купить их верность оружием и напугать силой.

Вновь я окинул взглядом холодную, серую степь вечернюю степь, всю в проплешинах не растаявшего снега. Разочарование, горькое, как полынь, все еще стояло в горле. Но времени на рефлексию не было. Если гора не идет к Магомету, значит, нужно построить вулкан у ее подножия.

Вернувшись в лагерь, я не стал делиться с остальными деталями провала. Они увидели все по нашим лицам. Не дожидаясь вопросов, я собрал командиров.

— Лагерь перенесем сюда, — я ткнул пальцем в карту, указывая на долину у ручья. — Укрепляемся по всем правилам. Часовые, секреты, дозоры. Мы на чужой земле.

Затем я подозвал Пржевальского.

— Николай Михайлович, хватит сидеть без дела. Берите десяток казаков и Хана. Ваша задача — разведка на юго-восток. Мне нужны сведения о бродах, колодцах, пастбищах. Все, что сможете найти. Хан, — я повернулся к проводнику, — твоя задача отдельная. Ищи дунган. Ищи их беженцев. Мне нужны их сабли и их ненависть к маньчжурам. Действуйте.

— Изя! — крикнул я. — И ты, Соломенцев! Пустите слух, Урусский нойон покупает верблюдов и телеги. Много. Платит чистым серебром, не торгуясь. Нанимает погонщиков и проводников. Платит щедро. Пусть эта новость летит по степи быстрее ветра.

Но главный приказ был отдан для себя. Пора было доставать из рукава козырь, который я приберег на крайний случай.

— Далее. Господам командирам — отобрать мне из каторжан всех, кто на «ты» с металлом. Кузнецов, слесарей, мастеровых с заводов. Всех сюда. устроим здесь передвижную мастерскую.

На лицах офицеров отразилось недоумение. Какая мастерская в голой степи? Впрочем, перечить никто не посмел.

На следующее утро уже в новом лагере, специально расчищенной и огороженной площадке кипела работа. Из недр одного из саней, под моим личным присмотром, извлекли тяжелые, промасленные части мощного винтового пресса. Бывшие каторжане, угрюмые мужики с лицами, будто высеченными из камня, на глазах преображались. В их руках знакомые инструменты — молотки, зубила, гаечные ключи — казались продолжением их самих. Забыв о каторжном прошлом, они с азартом собирали знакомый механизм, переругиваясь вполголоса по-заводскому.

Вскоре бывший кузнец, здоровенный детина Ивашка, сноровисто раздувал походный горн. Вскоре над лагерем поплыл запах раскаленного железа и каменного угля. На столы, поставленные поодаль под усиленной охраной, выложили мешки с селитрой, серой, углем и самые ценные ящики — с динамитными шашками и мотками бикфордова шнура. Наш маленький, импровизированный арсенал начал свою работу.

Я лично показывал технологию, которую подсмотрел у Константинова.

— Смотри сюда, — говорил я, отмеряя компоненты для пороховой мякоти. — Пропорция — ключ ко всему. Ошибешься на фунт — и вместо ракеты получишь просто-напросто сраный фейерверк, который повеселит китайцев. А нам надо, чтобы они в штаны наложили. Понял?

Готовую смесь засыпали в тяжелую стальную пресс-форму. Двое дюжих каторжан, сплюнув на ладони, навалились на рычаг винтового пресса. Раздался протяжный, мучительный скрип металла.

— Жми! Еще жми! — командовал я.

Из формы извлекли плотный, твердый, как камень, пороховой цилиндр с идеальным каналом по центру.

— Вот. Это — сердце ракеты, — я поднял его, показывая остальным. — От него зависит, полетит она или взорвется у нас под ногами.

Работа пошла. Одна группа под моим руководством прессовала топливные шашки. Другая, под началом некоего Ивана Москвина, знакомого с жестяными работами, кроила листовое железо, сворачивала его в трубы на специальной оправке и скрепляла швы заклепками. Люди Потапова приклепывали к готовым корпусам простые крестообразные стабилизаторы.

Самую опасную часть — снаряжение боеголовок — я никому не доверил. Вместе с одним из каторжан, Антипом Никодимычем, бывшим горным мастером-штейгером, молчаливым стариком, мы работали в отдельной палатке. Аккуратно, без единого лишнего движения, укладывали желтоватые динамитные шашки в носовые конуса, присоединяли капсюли-детонаторы и выводили наружу выверенный до дюйма бикфордов шнур. И лишь когда я убедился, что Антип понимает что делать и не наломает дров, доверил ему начинять боеголовки без моего участия.

К вечеру первая ракета была готова. Тяжелая, около пяти футов длиной, смертоносная сигара из черного кровельного железа. Мы осторожно уложили ее в ящик с мягкой пеньковой куделью. За пару дней работы у стены палатки вырос целый штабель таких ящиков. Тридцать штук. Тридцать крылатых демонов, рожденных здесь, в сердце дикой степи.

Теперь нужен был пусковой станок.

По моему чертежу те же мастеровые-каторжане, Иван Москвин и Антип Никодимыч Трегубов, войдя во вкус, за полдня сколотили и оковали железом простой, но надежный пусковой станок. Он представлял собой массивный деревянный желоб, установленный на треноге, с примитивным механизмом вертикальной наводки — дугой с отверстиями, в которые вставлялся стальной штырь, фиксируя угол возвышения.

Для испытаний мы выбрали широкую, пустынную лощину в версте от лагеря. На склоне противоположного холма в качестве мишени темнело одинокое, скрюченное дерево. Весть о готовящемся «файер-шоу» разнеслась по лагерю, и к месту испытаний стянулись все, кто не был в карауле. Поодаль толпились местные монголы, во множестве околачивавшиеся вокруг нашего лагеря. Они держались поодаль, с любопытством и недоверием глядя на происходящее.

Первую ракету осторожно заложили в желоб. Вокруг, перешучиваясь и зубоскаля, собрались все свободные от службы офицеры. Пришли и Гурко с Черновым, их лица были серьезны и сосредоточены.

— Ну-с, господа, не взорвется ли это чудо-юдо на старте? — с усмешкой проговорил молодой поручик, стоя на безопасном расстоянии.

— Я бы посоветовал вам, поручик, отойти еще дальше, — сухо парировал Чернов. — Есть у меня подозрение, что эта штуковина полетит не вперед, а назад. Прямо в нас.

Один из наших «варшавских» добровольцев, бывший артиллерийский фейерверкер по имени Платон Обухов, прекрасно знавший ракетное дело, подошел к станку. Его руки, привыкшие к пороху, заметно дрожали от волнения. Он еще раз проверил крепление и поднес к бикфордову шнуру тлеющий фитиль.

— Огонь! — скомандовал я.

Шнур зашипел, извергая сноп злых, желтых искр. Офицерские шуточки мгновенно стихли. Секунда напряженной, звенящей тишины, и затем…

Оглушительный, яростный рев разорвал воздух. Из задней части ракеты вырвался ослепительный столб огня и дыма, и черная сигара, сорвавшись с направляющих, огненным змеем устремилась в серое небо. Монголы, стоявшие в отдалении, с криком ужаса повалились на землю, закрывая головы руками. Мои собственные офицеры инстинктивно пригнулись. Ракета летела, оставляя за собой густой, белый шлейф, и этот полет был завораживающим и страшным.

Мы все, задрав головы, следили за ней. Ракета описала длинную, пологую дугу и, достигнув высшей точки, начала снижаться.

Спустя несколько вечно долгих секунд на склоне холма, далеко за деревом, вспыхнула яркая вспышка. И лишь потом до нас донесся глухой, сотрясающий землю грохот взрыва. В небо поднялось облако черной земли, камней и грязного снега. Монголы в ужасе закричали, вознося руки к небу. Похоже, ракета произвела на них неизгладимое вмечатление!

— Перелет! — выкрикнул кто-то из офицеров, и в его голосе уже не чувствовался скепсис, — скорее бодрая готовность «вписаться» в происходящие на его глазах испытания.

— Угол меньше! — скомандовал я.

Вторую ракету зарядили быстрее. Я лично проверил угол наклона. Снова команда «огонь», дикий рев, и огненная стрела вновь прочертила небо дымным следом. На этот раз она летела ниже, быстрее. Удар пришелся точно в основание холма, шагах в тридцати от дерева-мишени. Взрыв был таким мощным, что несчастное дерево покачнулось, теряя сучья с одной стороны.

По рядам наших каторжан пронесся восторженный, хриплый рев. Офицеры оживленно обменивались впечатлениями, не стесняясь самых сильных эпитетов. Даже Гурко, опытный вояка, смотрел то на ракетный станок, то на дымящуюся вдали воронку с выражением мрачного уважения. Монголы, поднявшись с земли, теперь смотрели на нас не с любопытством, а с суеверным, почти религиозным ужасом.

— Скобелев! Взять двоих казаков, промерить дистанцию шагами! — приказал я.

Молодой корнет, сияя от восторга, вскочил на коня и понесся исполнять приказ.

Через полчаса он вернулся.

— Тысяча семьсот двадцать шагов, ваше высокоблагородие! Ровно!

Я удовлетворенно кивнул. Конечно, это было далеко до изящных, очень точных и дальнойбойных ракет генерала Константинова, бивших на три, а то и на четыре тысячи шагов. Мои изделия были грубыми, кустарными, их точность оставляла желать лучшего. Но для цинских войск, вооруженных в лучшем случае гладкоствольными пушками и фитильными ружьями, это было грозное оружие, способное сеять не только смерть, но и панический, парализующий ужас. А мне пока не нужно было ничего другого.

И пусть я не добился союза с местным князем, зато создал тридцать, неоспоримых аргументов в будущем споре. А сколько их еще будет! И пусть мы все еще одни в этой враждебной земле, но одиночество наше стало вооруженным и очень, очень опасным.

Прошла неделя лихорадочной работы в лагере и глухого, томительного ожидания. Мои приказы выполнялись с безукоризненной точностью. Пржевальский с Ханом и казаками растворились где-то на юго-востоке, и я ждал от них вестей. Наш лагерь превратился в маленький, бурлящий муравейник, чужеродный и непонятный этой древней степи. Дым из кузницы смешивался с дымом походных кухонь, над плацем не утихали команды Баранова, а у склада росла аккуратная горка ящиков с готовыми ракетами.

Экономическая экспансия тоже приносила плоды. Слух о щедром урусском нойоне, платящем золотом, разлетелся по улусам. Каждый день к лагерю подходили караваны: монголы приводили на продажу двугорбых, невозмутимых верблюдов, привозили тяжелые, скрипучие телеги на огромных деревянных колесах. Я скупал все, решая проблему распутицы. В общем, наш обоз удалось переоснастить с розвальней на повозки и вьючных верблюдов. А вот добровольцев, увы, не было.

— Не идут, господин Тарановский, — разводил руками офицер, которого я поставил руководить вербовкой. — Хоть золотом их осыпь. Телегу привезти, верблюда продать — это пожалуйста. А как скажешь «в солдаты» — мотают головой и бормочут что-то свое. Говорят, война — дело нойона. А их нойон воевать не приказывал.

Нда, блиннн…. Сотни людей, тысяча стволов лучшего в мире оружия, деньги, ракетные технологии. Но без поддержки местного населения я был здесь никем — занозой в теле степи, которую рано или поздно вырвут и бросят в огонь. Впервые за долгое время я почувствовал, что зашел в стратегический тупик.

Я стоял на невысоком холме, глядя на свой лагерь. Тупик. Холодный, вязкий, беспросветный. У меня были лучшие в мире винтовки и тридцать огненных демонов, готовых к полету. Но я не мог найти людей, которые понесут их в бой.

Я пустился к мастерским, просто чтобы занять руки, проверить еще раз крепления на пусковом станке. И замер.

К огороженной площадке, где стояло наше «чудо-юдо», приближалась странная процессия. Впереди, оживленно жестикулируя и что-то вдохновенно рассказывая, шел Изя Шнеерсон. А за ним, внимая каждому его слову с выражением глубочайшего, почти научного интереса на лицах, следовали двое… гэгэнов. Те самые буддийские ламы в тяжелых, шафраново-бордовых одеяниях.

Картина была настолько дикой, что я на мгновение потерял дар речи. Мой одесский авантюрист вел представителей высшей духовной власти степи на экскурсию в мой секретный арсенал.

Я шагнул им навстречу, но Изя сделал мне знак рукой, мол, не мешай, идет процесс. Он подвел лам прямо к пусковому станку. Они смотрели на грубый деревянный желоб с почтительным любопытством, как на священный артефакт.

— … И вот сюда, — вещал Изя, пересыпая русскую речь известными ему монгольскими словами и активно помогая себе руками, — ложится само тело Огненного Дракона. А душа его — внутри. Понимаете? Душа — это великий огонь, который мы, урусы, научились заключать в железо.

Ламы переглянулись и что-то быстро, гортанно сказали.

— Они спрашивают, — обернулся ко мне Изя, на секунду переключившись в режим переводчика, — можно ли считать этот огонь проявлением силы гневного Махакалы, Защитника Учения?

Я молча смотрел на него, пытаясь понять, сплю я или нет. Изя, не дожидаясь моего ответа, снова повернулся к гэгэнам.

— О, мудрейшие! — провозгласил он с видом пророка. — Вы зрите в самый корень! Конечно! Это и есть дыхание Великого Защитника! Русский Белый Царь — его земное воплощение на Севере, а мой нойон, — он сделал почтительный жест в мою сторону, — его правая рука. Он принес этот священный огонь сюда, чтобы покарать врагов истинной веры — пекинских чиновников, что забыли законы предков!

Ламы снова закивали, их лица выражали полное понимание и глубокую задумчивость. Они обошли станок кругом, осторожно потрогали холодное дерево, заглянули в пустой желоб.

Наконец, они поклонились сначала станку, потом мне, затем Изе, сложив ладони у груди, и, не сказав больше ни слова, удалились в сторону своей кумирни, погруженные в глубокие размышления.

Изя проводил их взглядом и повернулся ко мне, сияя, как начищенный самовар.

— Что это, черт возьми, было? — наконец выдавил я, когда в моей голове хоть что-то начало укладываться.

Изя просиял, как медный таз на солнце.

— Курила, я вас умоляю! Это же проще, чем обдурить английских банкиров и вытянуть у них акции ГОРЖД по дешевке! Ты таки должен помнить что я неплохо волоку в языках. Ну вот: пока я сидел на прииске, немного выучил маньчжурский. У нас там манчжур было как собак нерезаных. А когда мы приехали сюда, я слушаю этих людей, слушаю… и понимаю, что ничего не понимаю! Вроде на одном языке говорят, но слова все какие-то непонятные — как сказал Мойша Боруху, когда он попросил взаймы денег! Хоть плачь!

Он театрально всплеснул руками.

— Но потом до меня дошло! Они говорят точь-в-точь как маньчжуры, просто некоторые слова у них произносятся по-иному! Я просто подошел к этим ученым господам, — он с уважением кивнул на храм, — сказал им пару слов по-маньчжурски, они мне ответили, как это будет на их языке… И все! Немного практики, и за три дня я уже могу болтать с ними о погоде, о Вечном Небе и о ценах на бараний жир!

Услышав это, я едва сдержался, чтобы не расхохотаться в голос. Этот тип куда угодно пролезет!

— Постой-ка, Зосим, — сказал я, используя его христианское имя. — Ты же у нас вроде как крещеный, православный… Неужели решил в буддизм удариться на старости лет?

Изя хитро подмигнул, и в его глазах блеснули веселые бесенята.

— Курила, я тебя умоляю! Бог — он один, просто пророки разные. А хороший бизнес, — тут он сделал многозначительную паузу, — можно делать с любым из них.

Тем временем приведенные им ламы осторожно приблизились к ракетному станку и начали его рассматривать, бормоча какие-то мантры.

— Так, ладно, умник. А кого и зачем ты сюда привел? Что они делают?

— Ой-вэй, Курила, ты же неделю уже в Монголии! Неужели ты не знаешь, что ламы тут — самые уважаемые люди?

Он понизил голос до заговорщицкого шепота, кивая в сторону лам, которые с благоговением разглядывали наш станок.

— Но это, Курила, не самое главное! Для них вот эта деревяшка, — он ткнул пальцем в пусковой желоб, — это магический предмет, огненный алтарь. Один твой друг рассказал им, что ты — великий шидтэн, колдун, который умеет призывать с небес огонь гневных божеств. И собираешься с помощью этого огня покарать врагов истинной веры — пекинских чиновников!