Господин Тарановский

Глава 8

Глава 8

Слова ударили, как обухом по голове. Сердце сжалось в предчувствии крупной беды.

— Кто? Хунхузы? Китайцы прорвались через границу⁈ — вскрикнул Скобелев, хватаясь за эфес сабли.

Гонец отчаянно замотал головой.

— Наши… — прошептал он. — Русские… казаки!

— За мной! — рявкнул я, вонзая шпоры в бока коня, и разворачивая его.

Мы сорвались с места.

Кони, почуяв настроение седоков, шли наметом, выбивая из раскисшей дороги комья грязного, тяжелого снега. Ветер бил в лицо, неся с собой запах прелой земли и талой воды.

Проклятая весна! В этом году она пришла не просто рано, она обрушилась на нас внезапно, как предательский удар в спину. Каждый час промедления превращал наст в кашу, каждый лишний день делал наш путь к границе невозможным.

Мы вылетели на вершину пологого холма, и я резко натянул поводья. Конь подо мной заплясал, недовольно храпя.

Передо мной открылась долина.

Картина была грандиозной и страшной в своей безнадежности. Внизу, на широком тракте, растянувшись на версту, застыл мой обоз. Сотни тяжелых, груженых под завязку саней стояли, сбившись в кучу, как стадо овец перед волками.

А вокруг них, перегородив дорогу живой стеной, стояла цепь всадников.

Их было много. Не меньше трех сотен. Забайкальские казаки. Они сидели в седлах спокойно, уверенно, держа пики наперевес. Это был не случайный разъезд и не таможенный пост. Это была армейская блокада. Полномасштабная, грамотно организованная операция по перехвату.

— Твою мать! — сдавленно выругался рядом со мной корнет Скобелев, хватаясь за эфес сабли.

Лицо полковника Гурко потемнело, превратившись в каменную маску. Он, как профессионал, мгновенно оценил диспозицию: нас взяли в клещи. Любая попытка прорыва обернется бойней, в которой мы, отягощенные обозом, будем уничтожены.

Я спустился вниз.

Из цепи казаков нам навстречу неторопливо выехал офицер. Высокий, сухопарый полковник лет пятидесяти, с аккуратными седыми усами и спокойным, ничего не выражающим взглядом человека, который просто делает свою работу.

Он остановил коня в пяти шагах от меня и отдал честь — четко, по-уставному.

— Полковник Забайкальского казачьего войска Цыриков, — представился он ровным, казенным голосом. — Прошу вас остановиться, господа.

Я подъехал вплотную. Мы оказались, стремя в стремя. Я смотрел в его выцветшие, спокойные глаза и чувствовал, как внутри закипает холодная, белая ярость. Вокруг нас звенела капель. С веток ближайшей березы весело и неумолимо капала вода, и каждый этот звук был как удар молотка, забивающего гвоздь в гроб моей экспедиции.

— Полковник, — произнес я тихо, но в моем голосе зазвенел металл, заставив его коня прянуть ушами. — Вы, кажется, забываетесь.

Я выпрямился в седле, глядя на него сверху вниз — не физически, но морально.

— Я — статский советник Тарановский. Следую по личной надобности Его Императорского Высочества и с мандатом генерал-губернатора.

Это был удар наотмашь. Статский советник — чин пятого класса. В армейской табели о рангах это выше полковника. Я был старше его по званию, и он это прекрасно знал.

Цыриков на мгновение замер. Его лицо дрогнуло, выправка стала еще строже, исчезла та легкая небрежность, с которой военные смотрят на штатских. Он снова козырнул, на этот раз с подчеркнутым уважением к чину.

— Ваше высокородие, — произнес он, но тон его остался твердым. — Имею предписание.

— Предписание? — перебил я его, подаваясь вперед. — А не много ли вы на себя берете, полковник? Останавливать караван особого назначения посреди степи? Вы хоть представляете, чьи головы полетят, если этот груз застрянет здесь хотя бы на сутки из-за вашего… служебного рвения?

Я давил на него авторитетом, статусом, страхом перед столицей.

Цыриков выдержал мой взгляд. Он был старый служака, и устав для него был святее любых угроз.

— Виноват, ваше высокородие. Но служба есть служба, — отчеканил он, глядя мне в переносицу. — Согласно полученному мною официальному донесению, ваш караван подозревается в провозе крупной партии контрабандного оружия. Кроме того, имеются сведения о беглых каторжниках в составе отряда.

Он говорил вежливо, соблюдая субординацию, но за этой вежливостью стояла вся инерция огромной государственной машины.

Я посмотрел на снег под копытами его коня. Он уже потемнел, напитался водой, превратившись в ноздреватое, рыхлое месиво. Еще день — и сани встанут намертво. Еще два — и мы увязнем здесь.

— Это ложь, полковник. И вы ответите за задержку, — отрезал я. — Я требую немедленно освободить дорогу.

Цыриков покачал головой.

— Не могу знать, ложь или нет, ваше высокородие. Но обоз не двинется с места до проведения полного досмотра и проверки личностей всех сопровождающих. Это мой приказ. И я его не отменю.

Наши взгляды скрестились. Мой чин против его приказа. Пат.

Вокруг нас радостно звенела весенняя капель, уничтожая время, которого у меня больше не было.

— Это саботаж! — рыкнул я.

Я обвел рукой долину. Солнце уже стояло высоко, и теперь его лучи не грели, а жгли. С веток, с краев оврагов, с самих саней — отовсюду текла вода. Этот непрерывный, назойливый звон капели бил по нервам сильнее любого барабана. Грязь под копытами уже хлюпала, превращаясь в черное, жирное болото.

— Посмотрите вокруг! — рявкнул я, теряя остатки терпения. — Вы что, слепой? Еще день-два, и мы здесь утонем вместе с вашим «приказом»! Мой обоз везет груз для нужд Империи. Срыв сроков из-за вашего самоуправства и тупой исполнительности будет стоить казне дороже, чем все ваше казачье войско!

Цыриков даже бровью не повел. Он сидел в седле, прямой, как шомпол, и его лицо выражало лишь вежливое, убийственное равнодушие.

— Состояние дороги не отменяет моих должностных инструкций, ваше высокородие, — парировал он ровным, бесцветным голосом. — В донесении указано — «контрабанда». Мой долг — проверить. Проведем досмотр, составим опись, сверим людей со списками беглых. Если все хорошо — последуете дальше.

— Досмотр⁈ — выдохнул я. — Вы представляете, сколько времени займет досмотр двухсот саней? Сутки! А дорога уйдет через три часа!

— Значит, такова воля Божья, — невозмутимо ответил он. — А устав есть устав.

Меня накрыла волна горячей, душной ярости. Он издевался. Вежливо, корректно, по форме, но издевался. Он был стеной, о которую можно биться головой до кровавых брызг, но она не дрогнет.

— Хорошо, — я подался вперед, понизив голос до змеиного шипения. — Вы хотите по уставу? Будет вам по уставу. Я действую по личному, устному распоряжению генерал-губернатора Корсакова. Вы собираетесь оспаривать прямые приказы его превосходительства? Вы готовы взять на себя ответственность за срыв?

Это был мой козырь. Имя Корсакова должно было пробить эту броню.

Но Цыриков нанес контрудар, от которого у меня перехватило дыхание.

— Устное распоряжение к делу не пришьешь, ваше высокородие, — сказал он с легкой, едва заметной тенью сожаления. — Слова — это всего лишь слова. Будьте добры предъявить подорожную с соответствующей отметкой или письменный приказ за подписью господина генерал-губернатора, где указано, что ваш обоз не подлежит досмотру.

Он знал. Старый лис знал, что такой бумаги у меня нет. Корсаков дал мне карт-бланш, но не дал охранной грамоты на каждое бревно в тайге.

— Нет бумаги? — продолжил он, видя мое молчание. — Жаль. В таком случае, я предлагаю компромисс. Я немедленно отправлю нарочного в Иркутск за подтверждением ваших слов. Всего три-четыре дня, и мы все выясним. Если его превосходительство подтвердит — я лично принесу вам извинения.

Три-четыре дня. Это прозвучало как приговор. Через три дня здесь будет непроходимое море грязи. Он предлагал мне сгнить здесь по всем правилам бюрократии.

— А каторжники? — я попытался зайти с другой стороны, через презрение. — Эка невидаль! Половина Забайкалья — беглые или ссыльные. Может, займетесь своей прямой работой и начнете их ловить по лесам, а не мешать людям, исполняющим государеву службу? Или вам проще воевать с обозами, чем с настоящими бандитами?

— В составе вашего отряда, по донесению, находятся особо опасные государственные преступники, — отчеканил Цыриков. — Это моя прямая работа.

Тупик. Глухой, бетонный тупик.

Скобелев рядом со мной уже откровенно скрипел зубами, его рука плясала на эфесе сабли. Гурко мрачнел с каждой секунду. Он видел, как я теряю время, как моя ярость разбивается о ледяное спокойствие этого уездного служаки.

— Господин полковник, — вдруг произнес Гурко, выдвигая своего коня вперед.

Его голос прозвучал весомо, по-военному четко.

— Позвольте мне, как старшему офицеру экспедиции, сказать вам несколько слов. Наедине. Как полковник полковнику.

Цыриков перевел взгляд на него. Оценил выправку, мундир, Георгиевский крест. Субординация и корпоративная солидарность не позволяли ему отказать.

— Извольте, — кивнул он.

Они отъехали на десяток шагов в сторону, к кромке размокшего снега.

Я видел, как Гурко наклонился к Цырикову, как он говорил — тихо, но с огромной внутренней силой. Я не слышал слов, но знал, что он говорит. Он бросил на чашу весов свой главный козырь — авторитет Генерального штаба, намек на высшую секретность, свое честное слово офицера, который лично получал приказы в Петербурге.

Цыриков слушал, не перебивая. Его каменное лицо на мгновение дрогнуло. В глазах появилась тень сомнения. Он посмотрел на меня, на огромный обоз, на офицеров…

Пока они говорили, я бросил быстрый взгляд назад, на свои сани. Изя Шнеерсон, закутанный в дорогую шубу, сидел на облучке с абсолютно невозмутимым видом. Пока все смотрели на полковников, он спокойно достал портсигар, вынул папиросу, закурил и, выпустив струю дыма, внимательно, как ювелир оценивает алмаз, уставился на молодого хорунжего, державшего в руках кожаную папку с бумагами.

Полковники вернулись.

Цыриков подъехал ко мне. В его глазах больше не было сомнений. Только усталость человека, который вынужден делать неприятную, но необходимую работу.

— Ваше слово — весомый аргумент, господин полковник, — сказал он, обращаясь к Гурко, но глядя на меня. — Я уважаю ваши заслуги. Но слово офицера, не является официальным документом, отменяющим письменный приказ. Досмотр должен быть проведен.

Он выпрямился в седле.

— Приступайте к разгрузке саней.

Напряжение достигло пика. Прямое давление провалилось. Авторитет Гурко не сработал. Мы стояли посреди тающего снега, под звонкую, издевательскую капель, в полной, абсолютной безысходности.

— Разгружать? — переспросил я. Голос мой звучал тихо, почти ласково, но это была ласка удавки. — Вы хотите посмотреть, что мы везем, полковник? Вы действительно хотите взять на себя эту ответственность? Извольте. Я покажу.

Я медленно, почти лениво, слез с коня. Грязь под сапогами чавкнула, но я не обратил на это внимания.

— Скажите, полковник, вы давно ловите контрабандистов? — спросил я с ядовитой усмешкой, подходя к нему почти вплотную. — Вы когда-нибудь видели, чтобы контрабандисты выглядели вот так?

Я кивнул на стройные ряды своих офицеров, застывших в седлах, на сотни людей с новыми винтовками за плечами.

— Чтобы у них был такой обоз? Чтобы их сопровождал офицер в звании полковникс с Георгиевским крестом на груди? И статский советник?

Цыриков попытался что-то ответить про «дерзость преступников» и «маскировку», но я его оборвал.

— А вот такое… вы когда-нибудь видели?

Я резко развернулся и подошел к ближайшим саням. Солдаты охраны расступились. Я откинул брезент, рванул крышку ящика. Внутри, в опилках, лежали желтоватые цилиндры.

На глазах у сотен ошарашенных людей я неторопливо взял одну шашку. Она была холодной и тяжелой. Динамит Нобеля.

— Вы знаете, что это такое? — спросил я, поднимая шашку над головой. — Это не порох. Это сила, способная сносить горы.

Я достал спички. Чиркнул. Огонек заплясал на ветру. Я спокойно поднес его к короткому куску бикфордова шнура. Шнур зашипел.

Лошади казаков, почуяв запах, захрапели. Люди начали отступать.

Я, с той же ленивой, издевательской усмешкой, размахнулся и швырнул шашку далеко в сторону, на заснеженный склон холма.

Она упала в сугроб. Секунда тишины. Две.

А затем мир раскололся.

Грохнул оглушительный, сухой, разрывающий перепонки взрыв. В небо взлетел огромный столб грязного снега, земли и камней. Земля дрогнула. Лошади с обеих сторон встали на дыбы. Казаки едва удерживали их, сами побелев от ужаса.

В наступившей звенящей тишине я повернулся к бледному, ошеломленному Цырикову.

— Этим, полковник, Империя прокладывает себе путь, — произнес я отчетливо, не вдаваясь в детали. — И я не потерплю, чтобы мне ставили препоны мелкие уездные начальнички, лезущие не в свое дело. Вы меня поняли?

Цыриков молчал. Он смотрел на дымящуюся воронку, и его мир рушился. Он понял, что влез во что-то, что ему не по зубам.

И в этот момент из задних рядов казачьего оцепления раздался неуверенный, но громкий голос:

— Братцы… да никак это сам Тарановский!

Вперед выехал пожилой казак.

— Господин полковник, дозвольте! — гаркнул он. — Мне зять с Амура сказывал… Он в том годе хунхузов разметал, вот точь-в-точь такими шутихами! Говорил, чернокнижник, но за нашей горой стоит! Это ж Хозяин Амура!

По рядам казаков пробежал гул. Легенда ожила.

— Тарановский? Тот самый? — Свои это, братцы! Негоже своих забижать!

Взгляды казаков изменились. Они опустили пики. Авторитет Цырикова трещал по швам.

Я понял: пора наносить финальный удар. Я подошел к стремени полковника и вцепился рукой в луку его седла, заставляя наклониться ко мне. Теперь мой голос был тихим и страшным.

— А теперь слушайте меня, полковник. Внимательно слушайте.

Я посмотрел ему в зрачки.

— Моя миссия — секретная. Государственной важности. То, что вы меня остановили, — это не просто глупость. Это наводит на мысли о саботаже. О предательстве.

Цыриков вздрогнул. Слово «предательство» для офицера страшнее пули.

— Кто написал донос? — спросил я жестко. — Откуда пришли сведения? Кто так жаждал задержать мой караван именно здесь и сейчас, пока снег сходит?

Полковник попытался что-то сказать про «тайну следствия», но я сжал его седло так, что кожа заскрипела.

— К черту следствие! — прошипел я. — Я даю вам приказ, именем тех полномочий, что мне даны. Вы немедленно начнете расследование. Тихое, но тщательное. Я хочу знать имя. Я хочу знать, кто навел вас на меня. Кто пытался чужими руками сорвать операцию, утвержденную в Петербурге.

Я отпустил седло и отступил на шаг, глядя на него с ледяным презрением.

— Я ухожу. Но я вернусь. И когда я вернусь, полковник, вы будете стоять передо мной с докладом. Имя, звание, цель доносчика.

Я сделал паузу, вбивая последние слова, как гвозди.

— А все причастные к этой провокации должны сидеть и ждать моей воли. В кандалах, в подвале. И вы в том числе, полковник, если выяснится, что вы действовали заодно с врагами России. Вы меня поняли?

Я не просто напугал его — я повесил над ним дамоклов меч служебного расследования по обвинению в измене. Я превратил его из обвинителя в подозреваемого.

— Так точно… ваше высокородие, — выдавил он посеревшими губами. — Будет исполнено.

— И не дай Бог, вы не выполните приказ. Моих полномочий хватит, чтобы сгноить и вас, и их в одной яме. Я лично выберу для вас самую гнилую, самую страшную дыру в Акатуе. Вы будете завидовать тем бродягам, которых сейчас собирались ловить.

И глядя ему в глаза продолжил:

— Полковник. Я даю вам ровно одну минуту, чтобы отдать приказ и убрать своих людей с дороги. Если через минуту мой обоз не тронется с места, я отдам приказ моим людям приготовиться к бою. И, чтобы вы понимали, — я не шучу.

— Кроме того, с этой самой минуты начинает работать счетчик. Каждый час простоя каравана стоит тысячу рублей. Я выставлю этот счет лично вам. Я куплю все ваши долги, я найду каждый ваш вексель. Я разорю вас. Я пущу вашу семью по миру. Вы будете платить мне до конца своих дней, и ваши внуки будут платить.

— Разъезду… — он обернулся к своим людям, голос его сорвался, но он собрался и крикнул: — Освободить дорогу! Пропустить колонну! Живо!

Цепь казаков рассыпалась. Всадники разъезжались, освобождая путь.

Обоз, скрипя и хлюпая по грязи, тяжело тронулся с места.

Я, провожая взглядом сломленного полковника, который теперь думал не о контрабанде, а о том, как спасти свою шкуру, повернулся к Гурко.

— Вот видите, полковник, — сказал я тихо. — Иногда самый весомый аргумент — это не оправдываться, а обвинять.

Я усмехнулся, но в моих глазах не было веселья. Путь был открыт. А в тылу у меня теперь был человек, который землю будет рыть, чтобы найти моих врагов, лишь бы спасти себя.