Господин Тарановский

Глава 20

Глава 20

Вместе с измученным степным посланником в подвал ямэня ворвалась надежда. Она пьянила, как глоток чистого спирта на голодный желудок. Люди вокруг улыбались, хлопали друг друга по плечам, в глазах Левицкого горел лихорадочный блеск.

Но я не спешил радоваться. Эйфория отступала перед холодной арифметикой войны.

«Тысяча сабель, — думал я, глядя на наших приободрившихся воинов. — Это много. Это мощный ударный кулак. Но хватит ли этого?»

Армия Ишаня и Тэкклби все еще далеко превосходит нас численно. К тому же это — окопавшаяся пехота с «Энфилдами» и легкими пушками. Тысяча легких всадников Очира может просто разбиться об этот строй, как волна о скалу. Чтобы наковальня выдержала удар молота, она должна быть из стали. Нам надо собрать все силы.

Первым делом надо было найти Софрона. Это оказалось нетрудно — он стоял в тени у ямэня, опираясь на винтовку

— Софрон, — позвал я тихо. — Подойди.

Чурис приблизился к столу, его тяжелый взгляд уперся в карту.

— Чтобы добить Тэкклби, нам нужна огневая мощь. — Тебе предстоит вернуться на Амур. На Амбани-Бира, к Захару.

Софрон крякнул, почесав бороду. Путь был неблизкий и, прямо скажем не легкий — через тайгу, кишащую хунхузами и беглыми каторжанами.

— Туда должен был прийти заказанный мной груз, — продолжал я. — Ящики с карабинами. Патроны. Порох. Но и людишек не помешает взять.

— Найдутся люди, — уверенно кивнул Софрон, и в его глазах зажегся огонек азарта. — Многие к нам хотели, да мы не брали. А теперь — возьмем. Да и казачков захватим.

— Смотри, Чурис — времени в обрез. Через десять дней здесь будет вся тысяча монголов. Это наш единственный шанс взять армию Тэкклби в клещи и раздавить. Но если мы ударим, а сил не хватит… Умоемся кровью, а я не хочу людей в землю ложить. К этому моменту ты и твои люди должны быть здесь.

Софрон молчал секунду, взвешивая риск. Потом коротко, по-деловому кивнул.

— Возьмешь троих казаков из пластунов Елисея. Лошадей возьмете в моем лагере, там их в достатке.

— Добро, — Софрон подтянул ремень. — Тогда я пошел собираться. Не поминай лихом, Курила.

…Час спустя мы стояли у пролома в стене. Ночь была черной, хоть глаз выколи, и только ветер свистел в развалинах.

Софрон и трое его спутников, навьюченные, как мулы, растворялись в темноте. Им предстояло сначала подняться по отвесным скалам, потом найти лошадей в нашем тайном лагере, а затем гнать сотни верст через дикую тайгу, чтобы вернуться в самое пекло.

Мой взгляд провожал их, пока шорох шагов не стих окончательно.

— Ну что ж, мистер Тэкклби, — прошептал я в темноту. — Посмотрим, чьи нервы крепче.

Оставалось только ждать и готовиться.

С первым бледным лучом рассвета в Силинцзы началась лихорадочная, злая деятельность. Решение было принято, мосты сожжены, и я не собирался терять ни секунды драгоценного времени.

Первым делом — отбор.

— Мне нужны лучшие! — приказал я Левицкому и командирам. — Сто пятьдесят человек. Мне плевать, русский, китаец или монгол. Условие два: он должен попадать белке в глаз со ста шагов. И должен держаться на коне, как будто родился в седле.

Начался импровизированный смотр. На пустыре за ямэнем устроили стрельбище. Бойцы, желавшие попасть в элитный отряд, один за другим выходили на огневой рубеж. Я лично отбирал каждого, кто показывал стабильную, меткую стрельбу. Параллельно устраивали и другие испытания, гоняя кандидатов на неоседланных лошадях. К полудню костяк отряда был сформирован.

Одновременно весь город превратился в мастерскую по изготовлению арчаков.

Работа кипела. Плотники, сколачивая из досок простые деревянные рамы, ругались, торопились. Женщины и старики, сидя прямо на земле, шили грубые подушки, набивая их соломой, конским волосом — всем, что могло смягчить жесткое дерево.

«Партизаны» собрались у подножия стены, в густой тени разрушенной башни. Бойцы молча проверяли снаряжение. В общей массе темных, сосредоточенных фигур я заметил и Сафара. Он стоял чуть в стороне, а рядом с ним, почти теряясь в его тени, суетилась маленькая женщина-китаянка. Мейлин.

Она что-то тихо, тревожно говорила ему, поправляя перевязь на груди. Ее руки мелко дрожали, когда она протягивала ему флягу с водой, обернутую в тряпицу, и мешочек с сухарями. В каждом ее движении сквозила отчаянная, трогательная забота женщины, провожающей мужчину на войну.

Сафар стоял смирно, позволяя ей ухаживать за собой. Потом он осторожно, с нежностью, которая так не вязалась с его хищным обликом и черным от сажи лицом, перехватил ее руки. Что-то сказал — тихо, коротко. И коснулся губами ее лба.

Я смотрел на него и вспоминал того Сафара, после смерти его жены. С мертвыми глазами, раздавленного горем, живущего только ради одного выстрела. Человека-тень.

Сейчас передо мной стоял другой воин. Спокойный. Собранный. В его взгляде больше не было безумия, только холодная, твердая сталь. Мейлин и эта война исцелили его. Он снова хотел жить.

Но я видел и другое. В глубине его зрачков, под слоем новообретенного покоя, все еще тлели угли. Он не забыл. Он шел туда, в степь, не просто воевать. Он шел убивать тех, кто отнял у него прошлую жизнь. Его месть стала холодной, расчетливой и оттого — еще более страшной.

Сафар заметил меня. Он мягко отстранил Мейлин, шепнул ей последнее слово и шагнул ко мне.

— Готов? — спросил я.

— Всегда готов, Курила, — он коротко кивнул.

К нам подошел Левицкий. В драной черкеске, с черным лицом и винтовкой за плечами, он сейчас меньше всего походил на молодого корнета. Он изменился, стал тверже, увереннее.

— Ну что, Серж. Пора!

— Береги людей, Володя, — сказал я, крепко сжимая его ладонь. — Не геройствуй попусту. Укусил — и бежать. Ваша задача — добыть провиант и кошмарить, а не лезть в генеральное сражение. Пока не лезть.

— Понял, — усмехнулся он зубами на черном лице. — Будем жалить, как шершни.

Он повернулся к строю.

— Вперед!

Отряд беззвучно, как поток черной воды, хлынул в пролом стены. Один за другим бойцы исчезали в темноте, уходя на горную тропу. Последним, оглянувшись на застывшую у стены Мейлин, скрылся Сафар.

Через минуту шаги стихли.

Стоя у пролома, чувствуя, как на плечи наваливается свинцовая тяжесть. Самое трудное в войне командира — это ждать. Я отправил их в неизвестность, а сам остался здесь, в каменном мешке, считать минуты и гадать, сколько из них вернется назад.

Вернувшись в подвал ямэня, не мог усидеть на месте не мог. Мысленно я был там, в ночной степи, вместе с моими людьми.

Начались часы изматывающего, липкого ожидания.

Днем со стороны равнины доносились редкие, глухие выстрелы — ветер рвал звук, и понять, кто стреляет и в кого, было невозможно. Эти далекие хлопки били по нервам сильнее, чем близкая канонада. Мышляев и Тит ходили чернее тучи, отводя глаза. Каждый понимал: если отряд погибнет, город обречен.

На рассвете следующего дня, когда небо только-только посерело, дверь распахнулась. Мы завтракали, когда в подвал буквально ввалился казак из отряда Левицкого. Грязный, потный, но с глазами, горящими безумным азартом.

— Победа! — выдохнул он, срывая шапку. — Ваше высокоблагородие! Взяли! Караван взяли!

Я вскочил, опрокинув стул.

— Что взяли? Много? Наши целы?

— Обоз с провиантом! Большой, верблюдов восемьдесят! Владимир Сергеевич велел передать — люди нужны! Срочно! Помочь тащить!

Силинцзы взорвался ликованием. Весть о еде, пролетевшая по улицам быстрее пожара, подняла людей лучше любого приказа.

По моей команде десятки, сотни людей — бойцы из гарнизона, свободные от вахты, женщины, подростки, даже старики, способные стоять на ногах, — высыпали из города.

Поднявшись на гору, через которую мы устроили нашу тайную тропу, я присвистнул от удивления. Картина, открывшаяся мне, была достойная кисти баталиста.

Верблюды и тяжелые телеги остались внизу, в нашей скрытой «зеленке» у подножия. Поднять животных по отвесным кручам было невозможно. Но город хотел жить.

По всему горному склону, от самого низа до пролома в стене, выстроилась живая цепь. Гигантский муравейник. Люди, цепляясь ногами за камни, передавали тяжелые мешки из рук в руки.

— Раз-два, взяли! — доносилось снизу.

Тяжелые тюки ползли вверх, как по конвейеру. На самых крутых участках, где передавать было нельзя, мешки обвязывали веревками и тянули вверх.

Это был каторжный труд. Но никто не жаловался. Люди тащили на своих горбах жизнь.

Решив лично оценить добычу и разобраться с пленными, я подошел к нашим веревочным лестницам и спустился вниз, к подножию.

В долине, в густой тени деревьев, сбившись в кучу, стояли животные — десятки флегматичных двугорбых верблюдов и выносливых мулов. Вокруг них, под прицелом моих «драгун», на коленях сидели погонщики-китайцы. Они тряслись от страха, закрывая головы руками, ожидая неминуемой казни.

Ко мне подошел Сафар. Лицо его было серым от пыли, но довольным.

— Кто такие? — кивнул я на пленных. — Конвой был?

— Никакого конвоя, — усмехнулся Сафар, вытирая нож о штанину. — Охрана сбежала после первых выстрелов. Это не солдаты. Это обычные наемные торговцы. Везли рис и гаолян на продажу в цинский лагерь. На свой страх и риск.

Я посмотрел на трясущихся китайцев, и в голове мгновенно созрел план.

Просто ограбить их — это решение на один день. И я знал: там, где не бессильна армия, всегда пройдет осёл, груженный золотом.

— Скажи им, чтобы встали, — приказал я Хану, который спустился со мной. — Мы не воюем с торговцами. Мы им платим.

Хан перевел. Китайцы несмело подняли головы, не веря своим ушам.

Я подозвал Тита.

— Отсчитай старшему каравана пять слитков.

Тит, кряхтя, развязал пояс и вынул тускло блеснувшее золото. Глаза старшего погонщика, старого морщинистого китайца, полезли на лоб. Он ожидал сабли по шее, а получил состояние.

Нужно было закрепить успех.

— Слушай меня внимательно, — сказал я, и Сафар начал переводить, старательно выговаривая трудные китайские слова. — Ваша торговля с Цинами закончена. Теперь вы работаете на меня.

Китаец закивал, как болванчик, сжимая золото в грязных пальцах.

— Я плачу вдвое больше, чем Ишань. Золотом. Сразу. Доставка сюда же, в эту лощину. Раз в три дня, под покровом ночи. За верность — станете богачами. Ваши внуки будут жить как мандарины.

Затем тихим, угрожающим голосом прорычал:

— Но за предательство… Если приведете хвост или болтнете лишнего…

Я многозначительно посмотрел на Сафара. Тот, поняв знак, лениво подбросил в руке нож и с хрустом вогнал его в деревянную луку седла.

— … мои люди найдут вас. Найдут ваши семьи. И тогда золото вам не поможет. Как вам сделка?

Китайцам сделка понравилась. Еще бы! Жадность боролась в них со страхом, и жадность, подкрепленная видом золота, побеждала. Перепуганные и обрадованные одновременно, они наперебой клялись в верности, кланяясь до земли.

— Идите с миром, — махнул я рукой. — И помните: через три дня.

Мы отпустили их, оставив им верблюдов, но забрав весь груз.

Покончив с этим, я вернулся наверх, к пролому. Работа там подходила к концу. Последние мешки переваливали через гребень стены и исчезали в городских складах.

Мышляев стоял с грифельной доской, деловито подсчитывая добычу. Его губы беззвучно шевелились.

— … двести тридцать восемь, двести тридцать девять… — бормотал он, ставя очередную галочку.

Сгорая от нетерпения, я подошел к нему.

— Ну что?

Он поднял на меня сияющие глаза.

— Тысяча сорок два мешка, Владислав Антонович! В основном гаолян и чумиза, но есть и рис, и даже немного соленой рыбы!

— Отлично, — сказал я, глядя на уставших, грязных, но счастливых людей, валившихся с ног от усталости.

Врагу была пущена первая кровь. Голод, который уже тянул к нам свои костлявые пальцы, получил пинок и отступил в тень.

Мы могли дышать. И мы могли воевать дальше.

Прошло два дня с первого выхода «драгун». Левицкий докладывал, что они щипают врага, но действуют вслепую, наугад.

На третий день в штаб вбежал вестовой.

— Ваше благородие! На тропе движение! Трое. Пешие. Идут открыто, машут шапками.

Мы поднялись к пролому. По той самой узкой тропе, где мы таскали мешки, карабкались три фигуры. В запыленных халатах, без коней.

В переднем я узнал походку.

— Не стрелять! — крикнул я. — Свои!

Через полчаса они спустились в нашу лощину. Очир и два его телохранителя. Усталые, покрытые серой пылью дорог, но с живыми, веселыми глазами.

— Курила или теперь тебя звать Белый Нойон! — расплывшись в улыбке, Очир шагнул ко мне. Мы крепко обнялись.

— Добрался, бродяга, — я хлопнул его по спине. — Где твои люди?

— За перевалом, — молодой сотник махнул рукой на запад. — В том самом распадке, где вы прятали своих коней. Я привел сотню.

— Спасибо, — кивнул я.

— Это только начало, — Очир жадно припал к фляге с водой, затем продолжил: — Главные силы — весь хошун — уже в седле. Но им нужно время. Дней десять. А моя сотня готова резать глотки уже сегодня.

Мы прошли в подвал где мы и перекусили.

— Слушай, — я развернул карту. — У нас проблема. Мои «драгуны» — отлично справляются, но слепые. Мы не знаем, где идут конвои, пока не наткнемся на них.

Глаза Очира хищно сузились.

— Мы станем вашими глазами, Нойон. Мои люди рассыплются по степи. Мы найдем их обозы. Мы загоним дичь, а твои волки ее загрызут.

— Договорились, — я сжал его руку. — Согласуй все с Левицким, он командует драгунами.

Молодой нойон кивнул, развернулся и, не теряя времени, начал карабкаться обратно по тропе.

Охота началась.

Следующие десять дней слились в одну сплошную, серую полосу, прошитую вспышками выстрелов.

Жизнь гарнизона вошла в жесткий, рваный ритм. Мои «драгуны» под командованием Левицкого и Сафара уходили в степь. Теперь они не были слепыми котятами. Разведчики Очира вели их безошибочно, как гончие выводят охотника на зверя.

Каждое утро приносило вести о новых успехах. Сожженный фураж. Перехваченный конвой с порохом. Угнанный табун мулов.

Тэкклби бесился. Его армия, запертая в траншеях, оказалась в странном положении: они осаждали нас, но сами боялись высунуть нос из лагеря.

Англичанин огрызался полевыми шестифунтовыми пушками, сведенными в две батареи по флангам, не давали нам покоя.

Сильных разрушений эти «хлопушки» причинить не могли — стены легко держали удар легких ядер. Но канонада то затихала, то принималась с новой яростью, методично обстреливать. Убить не убьют, но нервы вымотают. Мы жили в состоянии постоянного, рваного напряжения.

Это было шаткое равновесие. Мы пускали врагу кровь, но он все еще был слишком силен.

А на двенадцатое утро земля задрожала.

Проснулся я от того, что с потолка подвала посыпалась пыль. Гул шел не сверху, от разрывов, а снизу, из глубины недр, и тут же побежал на стену.

Горизонт исчез. Вместо него поднималась бурая стена пыли, закрывающая солнце. Она ползла на цинский лагерь, как живое цунами. И в этом мареве, сверкая наконечниками пик, двигалась сила.

Тысяча всадников.

Главные силы хошуна пришли. Теперь степь вокруг города принадлежала нам. Кольцо блокады было прорвано окончательно — теперь уже мы блокировали их.

К полудню лагерь союзников развернулся в степи, нависая над позициями Тэкклби гигантским полумесяцем. Цинские солдаты спешно разворачивали пушки в тыл, углубляли траншеи. Они оказались между молотом и наковальней.

Вечером того же дня в мой штабной подвал спустились гости. Они прошли пешком по нашей тайной тропе, ведомые людьми Очира.

Подвал сразу стал тесным. Он наполнился шумом, гортанной речью, запахом полыни и старой кожи.

Это были нойоны — главы родов. Суровые мужчины в богатых халатах поверх кольчуг. Они смотрели на нас с уважением, но и с чувством собственного превосходства.

Старший из них, старый воин со шрамом через всю щеку, подошел к карте и с размаху ударил по ней кулаком.

— Чего мы ждем, Белый Нойон⁈ — прорычал он через Сафара. — Враг окружен! Они напуганы! Давай сигнал!

В подвале поднялся одобрительный гул.

— Да! Атакуем на рассвете! — поддержал другой, молодой, звеня серебряными ножнами. — Мы ударим с тыла, вы — из города! Сметем их!

Они были пьяны своей силой. Они видели лагерь врага внизу и считали, что победа уже в кармане. Для них война была простой: навалиться лавиной и рубить бегущих.

Переглянувшись с Левицким, тихо, но твердо я произнес:

— Нет.

Нойоны замерли.

— Нет? — переспросил старик, сузив глаза. — Ты отказываешься от победы? Нас — полторы тысячи! Это — всего лишь китайцы!

— Нет. Я отказываюсь от бессмысленных жертв, и мертвых друзей.

Разлилась тишина, в которой монголы пытались осмыслить мои слова.

— Ваша ярость достойна песен, нойоны. Но война с европейцами — это непросто. Посмотрите туда. Они окопались. У них траншеи. У них винтовки «Энфилд», которые убивают на восемьсот шагов. А еще у них картечь.

Нойон нахмурился. Не давая ему возразить, я продолжал:

— Твоя конница — это лавина. Но если лавина ударит в скалу, скала устоит. Пока твои батыры доскачут до окопов, половина останется лежать в траве. Вы хотите положить цвет хошуна в одной атаке? Хотите, чтобы завтра в каждой юрте завыли вдовы?

Монголы молчали, тяжело сопя. Гордость жгла их, но спорить с очевидным было трудно.

— И что ты предлагаешь? — глухо спросил Очир. — Сидеть и смотреть друг на друга?

— Мы ждем, — твердо сказал я.

— Чего?

— Молот.

Монголы недоуменно переглянулись.

— Вы заперли их. Вы не дадите им уйти. Но чтобы разбить этот орех, мне нужен тяжелый молот. — Мы ждем еще пару дней. Продолжайте блокаду. Режьте патрули. Пугайте их атаками, но на выстрел пушки не подходите. Таков мой приказ.

Нойоны переглянулись. В их глазах читалось недовольство, но мой выросший авторитет, был непререкаем.

— Хорошо, — кивнул старик. — Мы подождем. Но смотри, Белый Нойон. Кровь стынет быстро. Не тяни!

Они ушли, и я остался один. Кольцо замкнулось.

«Давай, Софрон, — мысленно прошептал я. — Поторапливайся. Иначе этот котел взорвется у меня в руках».

Два дня я кормил нойонов обещаниями. Два дня я смотрел на север, в сторону гор, до боли в глазах вглядываясь в скальные пики.

На третий день, когда терпение степняков уже звенело, как перетянутая струна, наблюдатели на «Орлином гнезде» подали сигнал. Зеркало блеснуло трижды.

«Свои. Обоз».

От этой новости я не побежал — полетел на скалы!

В бинокль было видно, как по горному хребту, балансируя над пропастью, ползет длинная, извилистая цепочка.

Впереди процессии, опираясь на сучковатую палку, широко шагал бородатый человек.

Софрон.

Он сделал невозможное — прошел сквозь тайгу, перевалил через хребет и притащил людей и ценный, долгожданный груз.

Встречали их внизу, в нашей скрытой лощине, как героев, вернувшихся с того света. Софрон, похудевший, с ввалившимися глазами, но довольный, едва не сбил меня с ног медвежьими объятиями.

— Дошли, Курила, — прохрипел он, и голос его сорвался. — Думал, сдохнем в буреломе, но дошли.

— Люди?

— Сорок бойцов с прииска. И груз… — он кивнул на тяжело дышащих мулов. — Все здесь. Ни одного ящика не бросили. Два мула сорвались, но мы груз с них успели срезать.

Когда караван подняли в город и ящики с маркировкой «Western Union Telegraph Co.» внесли в подвал ямэня, у меня дрожали руки. Я знал, что там. Но боялся поверить, что «посылка» добралась сюда из самого Сан-Франциско.

— Лом! — скомандовал я.

Под взглядами я с хрустом вогнал жало лома в щель. Дерево жалобно скрипнуло. Крышка отлетела в сторону.

Внутри, в плотных свертках промасленной бумаги, пахнущие заводской смазкой и далекой Америкой, лежали они.

Резким движением я разорвал бумагу.

Внутри оказался короткий, хищный карабин. Темный орех приклада, вороненая сталь ствола. Никаких шомполов, никаких капсюлей.

— Что это? — тихо спросил Левицкий, заглядывая мне через плечо. — Ствол короткий. Для кавалерии?

— Это, Володя, смерть, — ответил я.

Взяв карабин в руки, повертел его, приложил к плечу. Тяжелый, прикладистый. Нажал кнопку на затыльнике приклада и вытянул длинную латунную трубку-магазин.

— Смотрите.

Взяв горсть патронов — унитарных, в медных гильзах, — я начал загонять их в приклад один за другим. Раз. Два. Три… Семь. Вставил трубку обратно, защелкнул.

Вскинул карабин. Моя рука легла на массивную предохранительную скобу. Резкое движение вниз — затвор открылся. Движение вверх — патрон в стволе.

Клац-клац.

Этот сухой, металлический, безупречно четкий звук прозвучал в тишине подвала громче пушечного выстрела.

— Карабин Спенсера, — объявил я. — Семь зарядов. Перезарядка — секунда. Пока солдат Тэкклби будет забивать пулю в свой «Энфилд», мой боец отправит в него семь пуль.

Глаза Очира расширились. Он погладил приклад карабина, нежно, как женщину.

— Это что за магия, Белый Нойон?

— Это механика, брат. Триста стволов и патроны к ним.

Через три часа мы были в глубоком овраге за городом, который использовали как стрельбище. Все драгуны.

Когда им раздали оружие и показали, как заряжать, восторг был щенячьим.

— А ну, тихо! — рявкнул я. — Первая шеренга! Пли!

Грохнул залп.

— Перезаряжай! Пли!

Клац-клац. Бах!

— Пли!

Клац-клац. Бах!

Скорострельность, как я и надеялся, оказалась чудовищной. Мишени на той стороне оврага превратились в щепки.

Но когда эхо выстрелов стихло, мы увидели проблему.

Овраг утонул в молоке. Плотный, едкий, жирный дым от черного пороха висел сплошной стеной. Мы не видели мишеней. Мы не видели даже друг друга! Бойцы кашляли, протирая слезящиеся глаза.

Левицкий, стоявший рядом со мной, мрачно покачал головой.

— Мы ослепнем, Серж. После первого же такого залпа мы станем слепыми котятами. Враг нас перебьет, пока мы будем ждать, когда ветер разгонит эту кашу. В пешем строю такая скорострельность — палка о двух концах.

Восторг бойцов сменился растерянностью. Они держали в руках чудо-оружие, но оно только что ослепило их самих.

Глядя на белую пелену, я лихорадочно искал выход. Дым…. Дым — это враг. Но дым — это и укрытие!

— Не совсем так, Володя, — медленно произнес я. — Ты прав, стоять и стрелять нельзя. Значит, мы будем двигаться.

Воодушевленный пришедшей ко мне мыслью, я повернулся к командирам.

— Слушать приказ! Пешего боя не будет. Вы драгуны или кто? Наш союзник — скорость и ветер. Вот смотрите…

Подозвав всех ближе, я прутиком начертил на земле схему.

— Тактика «Огненная карусель». Делимся на взводы по десять всадников. Первый взвод налетает на галопе. Дистанция — пятьдесят шагов. Выпускаете весь магазин в упор! Семь выстрелов на скаку! Ну-ка угадайте, что при этом происходит?

— Мы уже видели, что — ответил за всех Сафар. — Много дыма.

— Правильно! Вы создадите облако дыма. Проходите сквозь него и уходите в сторону, на перезарядку. Дым скроет вас от ответного огня.

Командиры переглянулись. Такой взгляд на дело им явно пришелся по душе.

— И в этот момент, — продолжал я — с другого фланга выскакивает второй взвод! Враг еще кашляет, враг стреляет в дым, где вас уже нет, а ему в бок прилетает новая порция свинца!

Глаза Левицкого загорелись. Как кавалерист, он мгновенно оценил красоту замысла.

— Круг, — выдохнул он. — Непрерывный круг. Пока одни перезаряжают магазины, другие бьют. Враг просто не поймет, откуда прилетает смерть.

— Именно, — кивнул я. — Мы превратим этот дым в наш щит. По коням! Отрабатываем до заката!

К вечеру мои драгуны со Спенсерами уже не были просто стрелками. Они стали единым механизмом. Смертоносной машиной, которая накатывала, изрыгала свинец и растворялась в собственном дыму, чтобы через минуту ударить снова.

Стоя на краю горы, я видел уставших, перемазанных сажей, но злых и уверенных в себе бойцов. Ко мне подошел запыхавшийся Левицкий.

— Серж, еще новость. Вернулись казаки, которых ты отправлял искать эвенков.

— Отлично. Нашли?

— Да. Старый лис Кантегор в урочище «Каменная Падь», в десяти верстах к северу. Будут ждать тебя завтра.

— Ждут… — я хищно усмехнулся. — Значит, почуяли, куда ветер дует. Отлично.

Встреча состоялась в холодном, туманном рассвете.

Место выбрали открытое — каменистое плато у урочища «Три Столба», равноудаленное и от города, и от таежных схронов эвенков.

Мы приехали малой группой: я, Левицкий, Очир и пятеро «драгун» с новыми карабинами за спиной. Лишняя охрана была не нужна — лучшей защитой нам служила армия, маячившая за спиной.

Эвенки уже ждали. Их было человек тридцать. Впереди, на низкорослых оленях, сидели вожди — старый, сморщенный как печеное яблоко эркин Кантегор и молодой, дерзкий Чонкой. Охотники смотрели на нас настороженно, держа руки недалеко от ножей и старых кремневых ружей.

Мы спешились. Я шагнул вперед, оставляя своих людей за спиной.

— Зачем звал, Белый Нойон? — спросил старик Кантегор, щурясь от утреннего солнца. Голос его скрипел, как сухая сосна. — Мы видим, вы еще живы. Вы кусаетесь. Но их еще больше, чем вас. Зачем нам прыгать в ваш костер?

Чонкой, сидевший рядом, не скрывал презрения:

— Цинские сильны. У них пушки. Ваше дело проиграно. Ты хочешь искупить нашими жизнями свои ошибки?

Выслушав их без возражений, я тонко усмехнулся.

— Вы говорите про костер, эркин, — спокойно ответил я. — Но что, если ветер изменился?

Повернувшись к Очиру, я кивнул. Сотник вышел вперед, упер руки в бока:

— Смотри на запад!

И указал плетью на горизонт.

Там, далеко в степи, поднималось огромное бурое облако пыли. Оно ползло к городу, охватывая вражеский лагерь с тыла. В бинокль, который я протянул эркину, уже можно было различить тысячи черных точек — всадников, пики, знамена.

— Это мой хошун, — веско бросил Очир. — Тысяча двести сабель. Они зашли цинам в спину.

Кантегор опустил бинокль. Его лицо осталось невозмутимым, но в глазах мелькнула тревога. Молодой Чонкой заерзал в седле. Они знали цену такой силе в открытой степи.

— А теперь посмотри на это.

Взяв у ближайшего казака «Спенсер», поискал глазами подходящую мишень. В тридцати шагах стоял сухой, выбеленный ветрами ствол лиственницы толщиной в человеческую ногу.

— Смотри внимательно, Чонкой. Сколько стрел ты успеешь выпустить за один вдох? Две? Три?

Чонкой высокомерно хмыкнул, но промолчал.

Вскинув карабин, я приник к прикладу щекой. Непривычной конфигурации мушка появилась в прорези прицела, направленного на старый ствол.

Клац-бах! Клац-бах! Клац-бах!

Семь выстрелов слились в одну сплошную, грохочущую, сухую очередь. Щепки брызнули фонтаном, окутывая дерево облаком пыли. Через пять секунд ствол, перебитый посередине, с треском переломился и рухнул.

В распадке повисла звонкая тишина.

Молодой Чонкой смотрел на дымящийся ствол карабина как на идола. Для людей, привыкших беречь каждый заряд и перезаряжать ружья по минуте, это было черным колдовством.

— Семь смертей за один вздох, — бросил я, перезаряжая магазин с сухим, лязгающим звуком. — У моих людей теперь такое оружие.

Эвенки явно были они впечатлены. Но я видел — одной демонстрации мало. Нужна была идея. То, что поведет их не просто в набег, а на войну.

— Но это лишь железо и люди, — я понизил голос, заговорив тоном сказителя. — Вы видите не просто войско. Вы видите пробуждение Степи. Вся Монголия восстала, Кантегор. От Улясутая до дальних границ Халхи нойоны поднимают знамена. Великие ламы прочли знаки. Империя Цин рушится.

Конечно, я безбожно врал и преувеличивал, смешивая слухи с правдой, но говорил при этом с такой истовой убежденностью, что даже Левицкий покосился на меня с удивлением.

— Если вы с нами — сегодня, сейчас — вы разделите славу и добычу. Ваши воины получат оружие, — я хлопнул по прикладу «Спенсера». — Ваши роды получат защиту и лучшие пастбища.

Тут я сделал зловещую паузу.

— Если же вы останетесь в стороне… Когда мы разобьем армию Тэкклби, мы придем к вам. Но уже не как союзники. К вам придут, что спросить, почему во время решающей схватки вы прятались в кустах? Ведь мы заключили союз! И тогда мы заберем у вас всё. Выбор за вами.

Чонкой смотрел на карабин с алчным блеском в глазах. Кантегор смотрел на горизонт, где была орда. Он был старым, мудрым вождем. Он понимал, что старый мир рухнул, и нужно успеть занять место в новом.

— Ветер и вправду изменился, Белый Нойон, — медленно произнес он. — Волки тайги пойдут с волками степи. Мы выступаем на твоей стороне.

Он достал нож, надрезал ладонь и протянул мне руку.

— Мы перекроем тропы в лесу. Ни один маньчжур не уйдет живым.

— Договорились, — я тоже надрезал ладонь и сжал его руку. Кровь смешалась.

Мы вернулись в город на закате.

В штабном подвале собрались все командиры. Очир, Левицкий, Софрон, Лян Фу, Сафар, даже мрачный Мышляев. Воздух был наэлектризован так, что, казалось, поднеси спичку — и рванет. Люди чувствовали: ожидание закончилось.

Я развернул на столе карту. Теперь на ней не было белых пятен. Красные стрелы ударов сходились в одной точке — лагере Тэкклби.

— Ну что, господа, — сказал я, обводя их взглядом. — Мышь загнала кота в угол.

И с усмешкой положил ладонь на карту, накрывая ею вражеский лагерь.

— Ловушка готова. Завтра на рассвете мы начинаем.