Говорящая собака

10 В АРКАДИИ

На следующий день, захватив попутно Люси, которая выразила желание погулять с собакой, мы отправились в лес, с гиканьем и прыжками, поскольку леса созданы Богом именно с такой целью — чтобы прогуливаться там с гиканьем и прыжками, топотом и свистом.

Безумные миры собаки и покера сходятся гладко, без помех, вдруг, в одночасье, особенно принимая в расчет, что на этот вечер я уже договорился насчет игры в гостях у Буддиста. Буддист был разбогатевшим актером с претензиями на духовность, однако прозвище свое получил не за это. Буддистом его назвали за то, что, первым начиная делать ставки, всякий раз проигрывал. Но это не сбивало его с толку, и он продолжал с прежним пылом испытывать судьбу. Теперь он был искусным игроком, что, впрочем, не приносило ему счастья в покере. Дело в том, что он совершенно не умел блефовать, не мог сдержать эмоций. У него все было написано на лбу.

Я набрал данный мне Котом номер.

Раздался отрывистый возглас дворецкого, который навел на размышление, что в наше время трудно найти хорошую прислугу.

— Будьте добры мистера Тиббса, его спрашивает мистер Баркер. Я хотел бы вернуть ему деньги, если он будет так любезен, что согласится принять их от меня.

— Обождите минутку, — отозвался дворецкий. — Я возьму ручку. — Послышался шорох бумаги. — Мэри, куда запропастилась эта чертова ручка? А, вот она. Да-да, слушаю, в какое время вы хотели бы произвести передачу?

Я записался к Коту на вечер завтрашнего дня. В конце концов, спешить мне было некуда: этот визит был не из отрадных.

Но здесь, в роще, в компании Пучка и Люси, мои проблемы, казалось, исчезли, растворились в пьянящей зелени яркого лета, которое овладело мной, развеяв все мои тревоги солнечным светом.

Пес погнался за белкой.

— Сюда, охломон, я тебе сейчас задницу надеру! Эй ты, недопесок! — облаивал он дерево, на котором скрылось несчастное животное.

— Это как понять? — спросил я. — Собаки тоже ругаются как сапожники?

— Это просто описательное выражение, — заявил пес с видом победителя, — а вовсе не оскорбление.

— Зачем ты гоняешься за белками?

— Слышали бы вы, что они про вас говорят, — отозвался Пучок, пушистым водоворотом крутясь вокруг ствола. Учитывая присутствие Люси, я не стал расспрашивать дальше.

Пес раскрыл мне глаза на нравы многих представителей фауны. Утки в основном необыкновенно вежливы, лебеди немного спесивы и туповаты. Вороны угнетены сознанием своей роли роковых птиц (видимо, не на шутку ударил им в голову Эдгар Аллан По), а лошадям просто на все плевать, конечно в метафорическом смысле. Ну и, разумеется, коты. Ох уж эти «с-коты» (таково мнение Пучка). Не стану пересказывать того, что он про них наговорил, могу лишь заметить, что предвзятое мнение способно запятнать даже самые светлые характеры.

— Вы очень редко говорите о своей подруге, — заметила Люси.

— Видите ли, я стараюсь вести личную жизнь так, чтобы она оставалась личной.

— Простите.

— Но, знаете ли, все изменилось, с тех пор как появился Пучок. — И с чего это я так разоткровенничался?

— Она такая красивая, — заметила моя секретарша и ухватила меня под руку.

— М-да, водится за ней такое, — пробормотал я.

— Вы, наверное, очень любите ее, — предположила она.

Белка уставилась на меня с ветки, что-то жуя. Интересно, что она сейчас говорила?

— Она пробуждает во мне лучшее.

— Лучшее в вас и так всегда налицо, — сказала Люси. — Вы добрый, прямодушный, вы так много даете людям. Иногда, даже слишком много. Может, вам нужен тот, кто умеет вызвать в вас худшее. — И она довольно-таки развязно подтолкнула меня в бок.

— Не уверен, что мне вообще кто-то нужен, — ответил я, — или что я кому-то, в самом деле, нужен.

— Трюфель! — завопил пес, роясь под деревом. — Ах, нет, просто щепка.

— Но ведь каждому нужен кто-то, кто бы в нем нуждался? — задалась вопросом Люси.

— Ну да, нужность нужна, потому что нужда в нужности есть у всех, кто нужен и нуждается. — По-моему, я использовал все однокоренные слова, кроме разве что «нужника». — А тот, кто никому не нужен, не нуждается в нужности нужного.

— Ага, — откликнулась Люси, — вот и с чувством юмора у вас порядок.

— Это у меня наследственное, фамильное, — согласился я. — Я вам не рассказывал о…

Она сдавила мою руку, останавливая меня.

— Острословие сродни игре на пианино, — сказала Люси. — Прекрасное искусство, но уместное далеко не во всякой ситуации.

От этого ее серьезного настроя мне сделалось не по себе. С Люси мне обычно было легко, она умела ненавязчиво и кстати оказаться рядом, когда это нужно, и быть незаметной в остальное время, а еще была незаменима как поставщик пирожных к столу и сочинитель рекламных слоганов.

— Я нахожу это совершенно неуместным, — попытался я уйти от серьезного разговора, растянув пальцами рот в «лягушачью улыбку», как делают питомцы исправительных школ.

Люси снова пихнула меня в бок.

— Нет, серьезно, — сказала она. — Мне интересно. Как вы замуровали себя в самом себе, в этом внутреннем мире. Вы какой-то прямо… консервированный.

— Я не консервированный, — сказал я, — вовсе нет. Я… не знаю. Речь о другом: нельзя быть центром чьей-то чужой жизни. Это несколько… — Я не знал, как закончить предложение. Надо было, наверное, сказать «претенциозно», но это было не совсем то, что я имел в виду. «Опасно», может быть, но и это не то. Все эти слова были точно фотоснимки, вроде бы и отражали реальность, но были совершенно неадекватны ей.

— Ого-го! — Между ног у меня с новым победным воплем промчался пес.

— Но разве вы не являетесь центром жизни Линдси? — спросила Люси.

— Я нужен ей, — согласился я, — и она мне тоже, но…

— Но что?

— Не знаю, — развел я руками. — Ее присутствие как-то не успокаивает. Когда мы вместе, мы — каждый сам по себе. Она — это она, а я — это я.

— То есть вы никогда не ощущаете себя одним целым?

Пес просунул в нашу беседу свое любопытное ухо:

— У меня тоже есть опыт в этой области. Как-то раз я ощутил себя одним целым с одной…

Мне не хотелось развивать эту тему, да и вообще, я не любил этих самокопаний и самоанализов.

— Да, я люблю ее, может быть не той любовью, о которой мечтал, но мне это подходит.

— Но вы счастливы?

Пес принес в зубах палку, и я зашвырнул ее в кусты, куда он тут же ринулся с радостным воплем.

— Не скажу, что я несчастлив, — ответил я. — Но мне кажется, большая часть несчастий этого мира вызвана каждодневной погоней за счастьем.

— А небольшая доля счастья… — хотела продолжить Люси.

— Может, поговорим о чем-нибудь другом?

— Простите. Что-то я разболталась.

Люси вела себя крайне деликатно, однако мне все равно стало как-то не по себе от этого разговора.

— Говорите что угодно. Я не обидчив. Не могу этого объяснить. Может быть, это и не то, о чем я мечтал… вы понимаете. — Я сделал паузу несколько лирического характера. — Зато она дает мне то, в чем я нуждаюсь.

Люси вновь стиснула мое предплечье.

— Я никогда особо не верила в то, что словесные штампы могут что-то объяснить, но все-таки ответьте: вы получаете то, что вам нужно?

Объясняющая сила словесных штампов. Временами Люси напоминала мне пса. Она употребляла выражения, от которых, когда они летели мне в лицо, загибались поля моей шляпы.

— Палка пыталась сбежать, но я ее поймал, — пробормотал Пучок сквозь зубы и выплюнул ее к моим ногам.

— Ну а вы как? Вы-то получили то, что хотели? Вы, Люси, такая яркая женщина, разве у вас нет амбиций? Разве вам достаточно того, что вы возитесь с бумажками в моей конторе?

Я не рискнул напрямую спросить ее об отношениях с Джимом, отчего-то это показалось мне совершенно бестактным. И, хоть она загнала меня в тупик расспросами о Линдси, я не собирался отвечать ей тем же.

Люси рассмеялась.

— Подозреваю, что речь идет о моих двухлетних курсах. На самом деле не знаю. Мне везде хорошо.

— И вы не чувствуете необходимости стремиться к совершенству? Неужели вам не хочется чего-то большего?

— Чего же? — задорно поинтересовалась она.

— Более высокого, например. Того, что еще не испытывали в жизни, однако догадываетесь, что это на самом деле существует, хотим мы этого или не хотим. — Теперь была моя очередь изводить ее, и я так же дружественно пихнул ее локтем. Вообще-то, тут не было ничего двусмысленного, мы просто по-приятельски подпихивали друг друга локтями, гуляя рука об руку в лесу. Ведь ничего предосудительного нет и не может быть в том, что мужчина и женщина дружески перепихиваются локтями на прогулке, не правда ли?

— А отчего вы не сдали эти экзамены еще в школе? — спросил я, снова забрасывая палку, за которой немедленно устремился Пучок.

— Ах, даже не знаю, я… — Она в этот миг потеряла нить беседы, наблюдая за траекторией полета моего метательного снаряда.

Я догадывался, что она сейчас чувствует. Это было великолепное зрелище — дугообразная парабола, соединяющаяся с прямым броском собаки. Пучок отвлек меня, на миг заставив забыть об остальном, и я отдался этому мгновению, как капля воды морскому прибою, став лишь частью ритма природы — полет палки, бросок собаки, возвращение.

Затем ритм сломался. Палка была упущена, Пучок не успел поймать ее на лету, и она воткнулась в землю под углом в сорок пять градусов, точно миниатюрная противокавалерийская пика.

Развевая алым флагом языка, пес в мгновение ока налетел на нее.

— Осторожней!

В его возрасте собаки проявляют кошачью гибкость, но не всегда можно предотвратить то, что неминуемо. Так что Пучок попытался увернуться, но жуткий разгон, который он набрал в погоне за палкой, нес его вперед. Он успел поставить передние лапы за палкой, но задние подвели его. Палка вонзилась ему в пах, так что он ушел в «бочку», кувыркаясь в воздухе с пронзительным визгом истребителя, упавшего в пике.

Мы тут же бросились на помощь. Пес валялся на земле, стеная от боли.

— Я умираю! — вопил он. — Такой боли никому на свете не вытерпеть, она никогда не кончится, никогда!

— Перекатись-ка на другой бок, посмотрим, что у тебя там, — сказала, присаживаясь рядом, Люси.

— Там ужасная рана, — пес стыдливо отвернул морду в сторону.

— Ничего, разберемся. Давай-ка посмотрим на твою рану.

— Но это же… пах, как вы не понимаете?

— Разве ты не доверяешь людям? — удивился я. — Ведь люди лечат собак, тебе ли не знать об этом.

В конце концов, он поддался на наши уговоры и, продолжая скулить и жалобно повизгивать, перекатился на спину. Оказалось, что у него всего лишь содрана кожа, правда, выглядело это не слишком привлекательно.

— Ничего, все обойдется, — сказала Люси, разглядывая поврежденное место.

— Похороните меня в этом ошейнике, который для меня купили, — простонал Пучок.

— Хоронить тебя не придется.

Он положил лапу на мою руку.

— Вспоминайте обо мне, когда услышите, как ветер шелестит в кронах деревьев, — глаза его затуманились слезой. — Я уже слабею.

Я выдернул палку из травы.

— Проклятая дубина! — И отшвырнул ее с глаз долой.

— Сейчас принесу! — вскинулся Пучок, немедленно пускаясь за «беглянкой».

— Ты же ранен, — напомнил я ему по возвращении.

— Ну и что? — пожал он плечами. — Это же мой долг.

— Так. Только больше не надо таких выкрутасов, в будущем.

— Выкрутасы? — пес подскочил и чуть не сбил меня с ног. — Где они? Я с ними расправлюсь!

На этом наш серьезный разговор с Люси был закончен. Остальную часть дня мы провели, шатаясь по лесу с единственной целью — отдохнуть и развлечься. Мы болтали обо всяких пустяках — о нудных людях, которых показывали по телевизору, о нудных политиках, о нудных клиентах, приходивших в контору.

К вечеру мы забрались на пару часов в паб у реки.

Я смахнул псу остатки чипсов, рассыпанных по скамейке, пока Люси стояла у берега, наблюдая за утками.

— Ты проглатываешь еду, даже не успев распробовать, — сказал я, смотря, как пес уничтожает чипсы.

— Я распробовал. Лучше всего такие чипсы сочетаются с имбирным пудингом.

— Откуда ты знаешь, что такое имбирный пудинг?

— Ну вы же угощали меня в прошлый четверг! — напомнил он мне таким тоном, словно опасался за мое душевное здоровье.

— Так это уже неделю назад!

— Да, но с тех пор я наслаждаюсь им ежедневно, — сказал пес. — Им все еще пахнет из мусорного ведра, и я чувствую его в запахе пота на моих лапах. Но кроме того, существует же еще идея пудинга, его душа. Так что, однажды попробовав кусочек чего-нибудь, сохраняешь это при себе навсегда.

— Стало быть, попробовав кусочек пудинга шесть дней назад, ты наслаждаешься им до сих пор? — Я и угостил-то его тонким ломтиком.

— А как же, — оживленно закивал он. — Разве у людей не так?

— Нет. Я просто ем и все.

— О-о, — покрутил головой пес, видимо в глубине души смущенный таким пренебрежительным отношением к пище. — Вам стоит добавлять к еде какие-нибудь приправы.

Интересно, подумалось мне. Ведь внешне все выглядит как раз наоборот — собаки заглатывают еду, а люди, напротив, смакуют, устраивают из этого целый культ. Но вот, оказывается, собаки куда большие гурманы, поскольку неделями способны наслаждаться вкусом продукта, который им случилось отведать.

Над рекой медленно сгущались сумерки, высокие деревья молитвенно тянули ветви навстречу последним солнечным лучам. Это было нечто такое, чего я раньше никогда не замечал. Обычно я видел, что становится темно, не более. Я не замечал этих радующих глаз, чарующих оттенков перехода из одного состояния в другое. Мой мир, можно сказать, был по преимуществу черно-белым, каким считают зрение животных, собак например. Где-то мне доводилось читать, что собаки и кошки видят мир черно-белым. Или, может быть, это все-таки не так?

— Обними меня, — вдруг попросил Пучок.

Я исполнил его пожелание. Люси стояла неподалеку, и мне захотелось обнять ее тоже — благо вторая рука оставалась свободной. Но я знал, что не смогу этого сделать. Новые отношения завязываются обманчиво просто лишь потому, что еще не было времени, чтобы усложнить их и запутать. Год-другой — и в них наступает такая путаница, что нелегко понять, что вообще происходит.

— Ты только посмотри, какая вода, — попытался я привлечь внимание пса к этому прекрасному виду. — Как она освещена закатом.

Люси, услышав мои слова, обернулась.

— Вы любите поэзию? — спросила она.

— Да, конечно, — отозвался я.

— А читали «Заставу» Теда Хьюза?

— Только самое начало.

— Ужасно, не правда ли? Просто жуть!!!

— Да, — ответил я, заглядывая ей в глаза. — В самом деле, отвратительно.

Остаток летнего дня запутался в кронах деревьев, медленно и неотвратимо стекая за горизонт. В такой вечер не может быть ничего романтичнее, чем разговаривать с девушкой о поэзии на скамейке возле реки. Какое счастье.

Тут я понял, что влюбляюсь не то в собаку, не то в Люси, такое на меня напало лирическое настроение. Полюбить кого-нибудь — значит измениться, стать другим, это похоже на соединение кислорода с водородом, когда в результате получается совершенно новое вещество — вода. И я стал чувствовать, что здесь, сейчас, рядом с Пучком и Люси, превращаюсь в нечто новое, причем едва успевая постичь, как это происходит.

— Едем сегодня к Линдси? — поинтересовался пес, пока мы дожидались Люси, которая понесла тарелки в паб.

— Вряд ли. Что мы там забыли? В этом месяце я ей не по вкусу, не тот аромат.

Пес (или мне это всего лишь показалось?) облегченно вздохнул.

— Что такое аромат месяца? — неожиданно полюбопытствовал он. — Я бы хотел это попробовать.

— Это просто выражение. Я хотел сказать, что она несчастлива со мной.

Пес снова озадаченно свел брови.

— А что такое месяц?

— Время года.

— Первый вкусный запах, запавший мне в душу, — это аромат мороженого, подмоченного дождем, — признался он. — И еще я помню, все дети тогда нервничали.

— Отчего?

— Не знаю, но они явно нервничали. И солнце иногда светило.

Наверное, это было лето. А дети нервничали из-за июньских экзаменов, и солнце появлялось время от времени, потому что было только начало лета.

Я попытался выжать из Пучка еще какие-нибудь воспоминания, но, похоже, больше в голове у него не удержалось ничего. То есть трудно было определить, сколько таких «лет» он провел на этой земле. Судя по всему, ему было года четыре. Так сказал ветеринар. Для бездомной собаки он был слишком упитан, хотя из обрывков его воспоминаний следовало, что он-таки был бродячим псом.

— И что за запах у этого месяца? — спросил я. Был август.

— Пота и крема для загара, осы в сандвиче и тонких газет. Еще запах кожи на головке крикетной биты.

— Не хочешь ли ты поправиться и сказать — звук кожи?

— Однажды я по ошибке забрел в крикетную кладовую, — сказал пес, осторожно заполняя прореху в памяти. Видимо, его застали в кладовке и угостили крикетной битой.

И все же этот месяц мог иметь запах решимости. Мне предстояло принять решение.

Оставалось уладить дело с Котом, продать Чартерстаун, и мы будем снова чисты и свободны, готовы к новому будущему. Когда мы вместе с Люси возвращались к машине, жизнь уже казалась мне намного проще.

Только потом до меня дошло, что я оставил ключи в машине, запасных у меня не было.

— Придется звонить в Королевский автомобильный клуб.

— Думаете? — отозвалась Люси.

Нагнувшись, она подняла с земли кусок проволоки, который кто-то посчитал вполне естественным бросить на автостоянке в этом замечательном уголке природы.

— Ну-ка, — сказала Люси, вставив проволоку между резинкой и стеклом, она покрутила ее — и дверь с хлопком раскрылась.

— Где вы этому научились? — удивился я.

— Да уж, само собой, не на двухлетних курсах, — ответила она. — Ну что, поехали?