Говорящая собака

25 РАЗЛУКА

Как я ни старался пусть хотя бы мысленно уйти от этого, время неотвратимого и неизбежного расставания с Пучком приближалось.

Шли дни, была уже присмотрена кухня, выбраны диваны, обои, линолеум и ковролин. Наступал момент, когда пса предстояло посвятить в происходящее, а стало быть, открыть ему глаза на будущее, которое ожидает его впереди.

Нелегко сообщать столь душераздирающие известия кому бы то ни было, а уж тем более любимой собаке, но я решил наконец, что время пришло. За неделю до переезда я набрался духу для откровенного разговора. Надо было только выбрать подходящее место, где бы пес чувствовал себя наиболее комфортно и мог легче перенести ожидавший его удар.

Я пытался дать Люси денег на съем квартиры попросторнее, но она об этом и слышать не хотела. Она поступила в университет Суссекса, это всего четыре часа лекций в неделю, так что псу не придется долго оставаться в одиночестве.

Она будет с ним почти постоянно. Кроме того, Люси сказала, что привыкла к своей квартирке и места им вполне хватит обоим.

И еще я опасался, что она скажет ему что-нибудь вроде: «Ну вот, кареглазый дурачок, теперь будешь жить со мной!», что неизбежно вызовет шквал нежелательных вопросов в голове Пучка. Вопросов, которые задать будет некому.

Но главное… Впрочем, что говорить о главном. Люси для меня все равно оставалась путеводной звездой в темном лабиринте, куда я забрался благодаря своей слабохарактерности, несмотря на то, что я продолжал по инерции двигаться в противоположном направлении.

— Куда пойдем сегодня? — обратился я к Пучку в субботу. Это был день, который я назначил для разговора с ним. — Выбирай, что тебе больше нравится: Даунс, лес, что угодно.

— Что угодно? — переспросил пес.

— Что угодно, — ответил я.

— Что угодно?

— Да, что угодно.

— Значит, что угодно? Совсем что угодно?

— Сколько можно переспрашивать!

— Я хотел проверить, сколько раз я могу заставить тебя повторить.

— Что повторить — «что угодно»?

— Четыре раза! — торжествующе объявил он. — Целых четыре раза подряд. Это рекорд. Столько раз ты еще никогда не повторялся.

Дело в том, что собаки считают только до четырех, поскольку пятый палец у них отсутствует. Однажды я спросил Пучка, что бы делали собаки, будь у них пятый палец, как у людей.

— Сами открывали бы консервы! — сказал он, истекая слюной при одной мысли об этом.

— Так что тебе больше по душе? Где будем гулять? — Я изо всех сил пытался не выдать своего волнения, хотя он и так уже неоднократно замечал и ставил меня в известность, что со мной что-то странное творится последнюю неделю.

— Есть одно местечко, — таинственно произнес пес.

— Где?

— Такой большой выгон, который мы проезжали по дороге к Уотерфилдским прудам.

Я не сразу взял в толк, что за место он имеет в виду. К прудам вело широкое двухполосное шоссе, и никаких «выгонов» там не было.

— Ну, там, где машины все время поворачивают и поворачивают.

— Крутятся? — уточнил я. — Или все-таки поворачивают?

Требовалось уточнить, что он имеет в виду — поворот или круговое движение.

— Да прямо перед прудами! — воскликнул он, удивляясь моей бестолковости.

— Уж не о Уиндем-Айленд ли ты ведешь речь? Такая круглая штуковина, — продолжал я объясняться на собачьем языке, — с цветами в середине.

— Она самая, — откликнулся Пучок. — Обалденная красота, со всех сторон окружена жужжащим железом. Я видел там несколько голубей, они там неплохо проводят время.

— Туда не так просто добраться, — почесал я в затылке.

— Но ты же сказал, «выбирай что угодно»! — Пучок лихорадочно застучал об пол задней лапой — верный признак возбуждения, овладевшего им при мысли, что поездка срывается.

— Ну, хорошо, но только до первой провинности, — жестко предупредил я.

— Да я…

— Знаю, как ты любишь выбегать на дорогу.

— Но я же не сбил ни одной машины.

Вот к какому результату я пришел, обучая его самым примитивным правилам дорожного движения. Собаки, в отличие от тех же уток (которых Пучок причислял к безнадежно примитивным животным, недостойным даже облаивания), совершенно не умеют переходить дорогу. Они ее перебегают, штурмуют, берут приступом — не в последнюю очередь благодаря своему преимущественно холерическому темпераменту.

— Представь, что ты стоишь на обочине дороги и тебе приспичило срочно перейти на другую сторону, — тестировал я его еще в первый день нашего знакомства. — Твои действия?

— Вперед! — И он живо изобразил прыжком свое предполагаемое поведение.

В конце концов, я сдался и признал, что потерпел поражение на этом фронте.

Наше появление на острове вызвало легкий шок у остальных водителей.

— Совсем спятил? — проорал какой-то краснорожий водила из окна своего новенького автомобиля, когда мы, вместо того чтобы свернуть влево, куда вела дорога и куда двигался весь транспортный поток, лихо помчались по прямой.

— Просто завидует, потому что у него нет времени, чтобы поехать туда, куда едем мы, — прокомментировал его поведение пес.

Выскочив из машины, он замер, осматриваясь, — ни дать ни взять Колумб, высадившийся на земли Нового Света.

— О-го-го! — воскликнул он.

Должно быть, такими же были первые слова Колумба, когда он ступил на берега обетованные.

Сначала Пучок припустил вдоль окружной дороги, опоясывающей остров, состязаясь в скорости с машинами. Временами мне начинало казаться, что я прогуливаюсь с расплывчатым пятном собачьей шерсти, все время стремительно уносящимся вдаль на такой скорости, что у него уже нельзя было различить ни ног, ни головы, ни чего-либо другого.

— Заехал на остров, выехал с острова, снова заехал, снова выехал, — комментировал пес перемещение автомобилей.

Итак, мне предстоял непростой разговор. Но как к нему приступить, с какого бока зайти. Как донести до пса, что его ожидает в будущем? В кармане у меня на этот случай была припасена книжка, которую я штудировал накануне предстоящей разлуки: «Ты будешь жить у тети: дети, развод и тяжесть утраты». Книжка содержала советы: как убеждать свое чадо, что все происходящее позитивно, что от этого всем станет только лучше, что родители, покидая своего отпрыска, все равно любят его и что порой, когда кажется, что в жизни все идет как нельзя хуже, на самом деле все идет к лучшему.

Моя ситуация напоминала скорее не развод или уход из семьи, а лишение родительских прав, когда твоего ребенка забирает социальная служба, подозревая, что ты его пичкаешь наркотиками.

Я воображал себе сцену разлуки где-нибудь на пустынном пляже, при заходе солнца, под вечный ритм холодного океана, смеющегося над нашими преходящими несчастьями, песьими и человеческими. Или на пустыре, на заброшенной автостоянке, где обычно гангстеры расправляются со своими жертвами.

Я бросал палку, которую пес как-то затащил в машину и оставил на заднем сиденье. Пес гнался за ней, ловил, грыз и затем отдавал мне.

Неторопливо обходя остров, я приметил полицейскую машину, возле которой стоял коп и подавал мне знаки. Я понятия не имел, что ему от меня надо. Интересно, подумалось мне в этот момент, а ведь глухонемые люди могут прочесть в наших случайных жестах какое-нибудь оскорбление. Когда кто-то размахивает руками, знает ли он, какие слова «употребляет» при этом на языке глухонемых? И возможно, с точки зрения глухонемого, его уже можно штрафовать за нарушение общественного порядка. А может, таким образом рождается поэзия глухонемых.

Вдруг этот полицейский сейчас сигналит: «Подобно тому, как волны лижут гальку на берегу, так наши минуты мчатся неуловимо к своему концу».

Тут я засомневался: это больше похоже на полицейских севера Англии.

Пес вернулся с палкой, и я забросил ее снова, когда патрульная машина, сверкая мигалкой, устремилась на островок.

— Что вы здесь делаете? — спросил полисмен, направляясь ко мне покровительственной походкой. «Ну, ты, маппет, ты меня беспокоишь», — было написано у него на лице.

— Натаскиваю собаку.

Он кивнул, словно бы другого ответа и не ожидал. Пес вернулся с палкой.

— Он не выскочит на дорогу?

— Нет, что вы, он дрессированный.

Полисмен кивнул снова. Вставшая на дороге патрульная машина создавала сейчас больше помех движению, чем мы с Пучком.

— Вы не можете этим здесь заниматься, но… — Тут мы встретились глазами. — Знаете, — сказал он, — я пришел в полицию, чтобы ловить преступников. — Он убрал свой планшет со штрафными квитанциями. — И у меня есть другие дела, так что постарайтесь не задерживаться здесь.

С этими словами он удалился к своей машине, сел в нее и уехал.

Достав таблетки из кармана, я уставился на этикетку. Определенно, заключил я, это была галлюцинация. Та самая, из визуального ряда, что борется со слуховыми.

Пес грыз палку.

— Зачем ты это делаешь? — спросил я.

— Что?

— Каждый раз, возвращаясь с палкой, ты ее грызешь.

— Я наказываю ее за то, что сбежала из твоей руки, — сказал он.

Я рассмеялся.

— Но она не сбегает, это же я бросаю ее.

Пес посмотрел на меня, взгляд его вдруг похолодел.

— Ты думаешь, мир вращается вокруг тебя, не так ли?

— Ты вращаешься, — ответил я, — во всяком случае, на этом островке.

И тогда я понял, что он все знает. Угадал на своем интуитивно-собачьем уровне, что его ждет, прочел, что я собираюсь ему сказать.

— Да, у меня есть приятные новости, — начал я.

Пучок подозрительно прищурился.

— Что-то мне сдается, что это не приятные новости. — Тут его охватила дрожь. — Это не просто плохие новости, это новости — хуже некуда, новости-хреновости. Ты что, решил меня бросить? Прямо здесь на острове, на произвол судьбы!

— Нет, — перебил я его. — Никто тебя не бросает.

— Бросает, — надрывался пес. — Я уже опытный, что, меня не бросали, что ли? Именно так и случилось в прошлый раз. К этому все и шло. Ты собрался уходить. Ты собираешься сделать что-то ужасное, что-нибудь вроде того, чтобы оставить меня у Люси.

Я стоял как громом пораженный. Пес всегда радовался любой возможности побыть у Люси, поваляться кверху брюхом, пока тебя пичкают вяленым мясом, точно римского императора гроздьями винограда.

— Но я всегда считал, что Люси тебе нравится. Люси — это же стейк, курятина, сосиски, — принялся перечислять я. Я ничего не придумывал, просто напоминал ему, что он говорил мне всегда по дороге в гости.

— Она мне нравится, но она же — не ты, — заклинал он, тычась головой мне в колено. — Я хочу остаться с тобой. Ты мне нравишься больше, чем стейк и курятина. — При этих словах он невольно облизнулся, поскольку одно упоминание о мясе вызывало у него обильное слюноотделение.

Я присел перед ним на корточки, почесал ему горло так, как он любил, — проверенным и одобренным им способом.

— И я хочу, чтобы ты оставался со мной, — сказал я, — но не могу. Это…

Я не мог произнести этого, но пес мог.

— Это Линдси, не правда ли? Она не хочет, чтобы я жил с вами.

Разве можно обманывать собаку. Можно, конечно, но не имеет смысла.

— Да, это Линдси. — Я собирался сказать, что виноваты во всем были не я и не Линдси, а правила проживания, принятые в Чартерстауне, но мы прекрасно знали оба, в чем тут дело. Что это неправда. Именно Линдси, ее амбиции, ее педантизм, бережливость, ее отвращение к собакам где-то на генетическом уровне привели к этому плачевному результату.

Пес понурил голову.

— Ты любишь ее больше, чем меня?

У меня не было слов. Да и как ответить на такой вопрос?

— Нет. Это не так.

— Тогда почему ты уходишь к ней? Разве мы не были счастливы вместе? Разве не могли оставаться в твоей квартире, вместо того чтобы ты переходил в ее стаю?

— Я… — Я хотел сказать, что должен выбирать между ними, но слова застряли у меня в горле.

— Это не Линдси! — вдруг в ужасе воскликнул пес, потрясенный до глубины души.

— Тогда кто же?

— Ты, — бессильно вырвалось у него. — Это ты сам отказываешься от меня. О, нет! Нет! Это сон, просто страшный сон, я не верю в то, что происходит!

— Пучок, дорогой, — сказал я, гладя его. Даже в своей отверженности он потянулся к ласке. — Это ничего не значит: мы будем видеться часто, Люси будет приводить тебя на работу, мы будем вместе гулять и…

Пес покачал головой. Возможно, я переборщил с таблетками, и на самом деле они действовали сильней, чем мне казалось. А может быть, это вообще были таблетки с одними побочными эффектами, без всякого лечебного воздействия, врачи выписывали, а фармацевты продавали их особо назойливым пациентам.

— Я — твой пес, и ничей больше, — сказал Пучок.

— Но тебе же нравится Люси.

— Люси мне нравится, — твердо отвечал пес, — но я не собственность, которую можно передавать когда и кому угодно. У меня есть своя честь и свое достоинство. И самоуважение тоже есть. Единственное, что вы можете отнять у меня, — это веру в людей. Я удаляюсь. Хочу сказать «приветникам» — «прощай».

— Не притворяйся, — сказал я.

— Я не притворяюсь, — ответил пес. — Лишь делаю то, что считаю необходимым и единственно верным. И откуда мне знать, что скажет через несколько месяцев или даже через год Люси, у которой я буду жить? Как можно доверять людям? Разве можно на них полагаться?

— Но Люси-то тут ни при чем. Она тебя не бросала. Она тебя никогда не оставит. И ты знаешь это сам.

Пес поднял на меня взгляд, полный невыразимой муки и отчаяния.

— Это ты так считаешь, — тихо сказал он. — А я сейчас хотел бы быть холодной лисой в кустах.

Затем он закрыл пасть и больше не сказал ни слова. Видимо, таблетки подействовали.