Говорящая собака

8 «ГАВ!» — СЛОВО ИЗ ТРЕХ БУКВ

Я был, конечно, здорово запуган Майклом Котом, но вот не принял ли этот испуг форму паранойи? Такие сомнения преследовали меня, когда я решил записать весь наш разговор на листке бумаги. Я так себе воображал, что если я вдруг пропаду, если вдруг со мной что-нибудь случится, то никто не будет иметь ни малейшего представления, где меня искать, если я не оставлю хоть какого-то письменного свидетельства.

Я сидел за столом и смотрел в окно, наблюдая за бодрым краснорожим субъектом в кепке газовщика, отключающим меня от централи. Миска с «Чириоуз», которые я собирался съесть на завтрак, казалось, суммировала мои перспективы: точно обломки кораблекрушения плавали передо мной круглые нули колечек для завтрака…

— Ах, — сказал Пучок, принимая асану, которую йоги называют позой спускающейся собаки, и поглядывая на поставленную перед ним миску с едой. — Вытяните конечности, дабы изгнать грязные наносы ночи!

Я так и не понял, что он хотел этим сказать.

Рядом с миской лежал листок бумаги формата А4, на котором было начертано: «Признание Д. Баркера». Звучало высокопарно и одновременно устрашающе, почти как завещание, так что я перечеркнул эту эпитафию и красивым почерком вывел следующее: «Информация о криминальных сношениях мистера Тиббса и Д. Баркера».

Затем, немного погодя, я изменил «сношения» на «взаимоотношения» и описал всю схему авантюры, перечисляя до последнего пенни все, что удержалось в памяти, указав на предложенную мне мзду и размер нелегальной прибыли, которую мой предполагаемый компаньон собирался беззастенчиво прикарманить.

Этот листок попадет к моим адвокатам, которые будут исполнять мою последнюю волю, фантазировал я далее. Таким образом, Тиббса ждали большие неприятности. Я сообщу ему, что предпринял для очистки совести, и, как знать, может быть, это удержит его от необдуманных шагов по отношению ко мне.

Посмотрим на светлую сторону событий, решил я, глядя в тарелку. Никаких «нулей», это просто маленькие спасательные круги, которые плавают в молоке, крошечные островки надежды.

Пучок вышел из асаны «собака на спуске» и шагнул вперед, чтобы превратить в кварки свою пищу. Кварк — элементарная частица на субатомном уровне, которая перестает существовать еще до того, как реально появляется. То же самое происходило с псом: граница между намерением поесть, самим процессом еды и его финалом была определима, вероятно, только в какой-нибудь засекреченной швейцарской лаборатории молекулярной физики.

Я поставил свои хлопья перед псом, как только он убедил меня, что такая еда «полезна для повышения шерстистости».

— Харч здесь, конечно, не тот, что у Люси, — заметил он со всесокрушающей собачьей искренностью.

— А что было у Люси? — спросил я.

— Стейк, курятина, ветчина и еще такие странные колбасные рулетики, — сказал Пучок.

— Что-нибудь еще?

— Да нет, больше ничего особенного. Джим угостил меня странной печениной и остатками со своей тарелки, — признался пес в заключение своих гастрономических откровений.

— Кто такой Джим? — поинтересовался я. — Я ничего не слыхал о Джиме, почему о нем прежде никто не упоминал, что еще за черт такой этот Джим?

— Фас на вас! — рявкнул пес. — Такой мускулистый тип. Усатый и сильно пахнет лосьоном после бритья.

— А что он делает у Люси?

— Он не «делает» — он действует, — конфиденциально поправил пес. — Кокетничает напропалую.

— Это как?

— А вот так. Возьмет кусочек курицы, держит так, чтоб мне было не достать, и дразнит. Ишь, куриный кокетник.

— Ну и что?

— Ну, и тогда я встаю на задние лапы, принимаю вашу «человеческую позу», а он поднимает мясо еще выше. В общем, приходится даже подпрыгивать. Вот так с ним и танцуем.

Я вперил взгляд в небеса.

— А что у него за отношения с Люси?

— Она дает ему еду. — При слове «еда» пес учтиво склонил голову набок, отдавая дань самоотверженности Люси.

— И все?

— Еще поит, — присовокупил пес, явно довольный, как будто справился со всеми ответами на вопросы теста.

Такая ситуация с собаками: то они несут полный бред о каждом попавшемся предмете, когда их не спрашивают, а в ответственный момент из них приходится вытягивать информацию клещами.

— Между ними есть… э-э-э… какие-нибудь отношения?

— Еда и питье задаром! — воскликнул пес. — Вот это, я понимаю, отношения! А ты как смотришь на это, приятель?

— Они целовались? — уточнил я.

— Регулярно, — ухмыльнулся пес.

Я подумал, уж лучше бы она занималась этим не дома. У меня отчего-то защемило сердце. Я чувствовал странную неловкость, и в то же время эти расспросы казались мне предательством по отношению к Линдси.

— Как думаешь, она любит этого Джима? — спросил я.

— О да, — откликнулся пес, — но не так, как я — тебя. А ты меня любишь?

Я потрепал его за ухом.

— Очень.

В самом деле, как быстро все случилось. Я о наших с псом взаимоотношениях.

Я почувствовал, как внутри поднимается тепло, и устыдился. У меня была собака, которая любила меня, у меня была Линдси, которая все время твердила, что без ума от меня, глядя мне в глаза. Собаке заглянуть в мои глаза было значительно труднее, и поэтому он чаще тыкался носом в колено.

Мы с Линдси редко говорили друг другу: «Я люблю тебя», обычно — надрывно звенящее «я от тебя без ума». Это «я люблю тебя» всегда давалось мне с особым трудом, впервые я сообщил Линдси о своих чувствах в таких словах через год и три месяца после начала нашего знакомства. В тот момент зазвонили колокола, извещавшие о наступлении Нового года.

Казалось, я мог говорить подобные вещи лишь по большим праздникам, когда на поверхность всплывают фантазии, а ум, напротив, тонет в алкоголе.

В дверь постучали. Выбравшись в коридор, я обнаружил на полу конверт, по виду очень дорогой. На нем стояло мое имя, но адрес был написан неправильно.

Из вскрытого пакета выкатилась игорная фишка на 500 фунтов стерлингов. Я повертел ее в пальцах, она магнитом притягивала глаза, как колбаса притягивает собаку. Жизнь — это, в сущности, «однорукий бандит», подумалось мне в этот момент. Чем дольше играешь, тем больше увлекаешься. Потом я заглянул в конверт. Там была еще записка, небрежным почерком было нацарапано: «Морковка». Понятное дело, «для ослика». Что дальше? Очевидно, дубинка, если морковка не поможет. Я положил фишку в карман брюк, одел ошейник Пучку и вышел из дома.

«Что же это такое, — призадумался я во время прогулки, когда мы шли на свидание с Линдси по приморскому бульвару, — что может заставить тебя полюбить так быстро?»

Наверное, пес разбудил во мне какие-то отцовские качества. Дело не просто в привязанности и не в том, что я за него, прирученного, в ответе… Впрочем, стоило расспросить об этом собаку.

— Ты сказал, что любишь меня, — заметил я, когда мы приближались к лотку с мороженым. Там было фисташковое, мое любимое. Пес трусил рядом, преданно посматривая на меня.

— О да, — живо откликнулся он.

— За что?

— Вы такой добрый, — сказал пес, слабо кивнув головой. — Простите меня, — кашлянул он, — голова немного кружится от голода.

— Ты же завтракал только что, — напомнил я.

— Это когда?

— Утром.

— Ну, если вы так считаете, — сказал он, хмурый, как понедельник, — тогда…

— Завтракал-завтракал. И еще прикончил мои хлопья.

— Разве это еда для собаки? Хлопья… — обиженно заявил Пучок.

— А что же еще, если не еда?

— Тоже мне еда, — фыркнул пес. — Состоит из одних дырочек, а потом они в животе собираются в одну большую дырку. Ничего удивительного, что я все время голоден.

— Но ты еще слопал полбанки собачьих консервов, — напомнил я неоспоримый факт.

— Скудная компенсация за мои труды на ваше благо, — почти простонал он.

— Прекрасно, это именно то, что рекомендуют производители консервов: не перекармливать.

— Да? — саркастически заметил пес. — Разве эти производители — собаки? Если бы они были собаками, рискну предположить, что рекомендации по кормлению были бы совершенно другие. — Тут он заметил мороженщика и замер у лотка с видом диабетика, готового свалиться с ног, если немедленно не получит сладкого.

— Любишь мороженое? — спросил я, подумывая тем временем: «Не мешало бы сводить тебя к ветеринару, чтобы установить подходящую диету».

— Я бы не прочь отведать парочку самых кро-о-ошечных «Магнумов», — залебезил пес.

— Ничего себе «крошечных». Магнум — это самое большое эскимо, потому оно и называется «Магнум».

— Что ж, — удрученно произнес пес, — раз нет маленьких «Магнумов»…

— То ты согласен на большие.

— Да, и двойной шоколад — это весьма калорийно…

— Как раз то, чего требует твое хрупкое телосложение.

Пучок расцвел.

Мороженое было куплено и съедено на скамейке, обращенной к морю, над которым кружились чайки, истерическими криками распугивая одиноких прохожих. Было в них нечто эфемерное и преходящее, как все в этом мире, и особенно «Магнум», исчезнувший, как эхо вечности, в наших глотках.

Вероятно, это было не самое подходящее время, для того чтобы оповестить Линдси о появлении в нашей жизни четвероногого друга. Препятствия тут могли возникнуть самые разные. Во-первых, ее новый ковер, а во-вторых, и это куда более важно, мне не удастся скрыть от нее, что я разговариваю с собакой.

Поглощая шоколадное лакомство, я чувствовал на себе честный и преданный собачий взгляд — Пучок расправился со своей порцией быстрее, чем я успел произнести: «Эта штука стоит два фунта тридцать пенсов, постарайся растянуть удовольствие».

Два тридцать каждое. Примерно одна четырехтысячная моего долга Тиббсу.

Пес юлил передо мной, припадал на передние лапы и гипнотизировал, как удав. Каждое движение моей руки ко рту сопровождалось его неотрывным взглядом.

Я слизнул остатки эскимо и сидел, постукивая палочкой о скамейку.

— Ты же не съел палочку! — напомнил пес.

— Палочки не едят.

— Это же косточка от мороженого! Их специально прячут в шоколаде, чтобы ты смог добраться до них в последнюю очередь.

Я бросил ему палочку, и он слопал ее на лету. Дальше, намекал Кот, будет палочка. Только на ней уже будет не мороженое и не леденец. Хотя как знать, какого размера палочку они намерены против меня использовать. Весьма возможно, бейсбольную биту. А то и стальную клюшку для гольфа, также любимую гангстерами.

— А как ты относишься к палкам? — спросил я его. — Большим, настоящим палкам?

Пес отвернулся, словно не расслышав этих слов, видимо приняв их за какой-то обидный намек.

— Кстати, о любви, — вдруг вспомнил он, отрывая взгляд от синего горизонта. — Я еще больше полюблю тебя, если ты купишь мне пакетик чипсов.

— Всему свое время. Думаю, нам не стоит торопиться с этим.

Пес пригорюнился на секунду, но тут же переключился на проезжавшего мимо роллера.

— Ничего себе — колеса на ногах. Что за извращение! — пролаял он.

Наконец, то ли растаяв от хорошей погоды, то ли от чего другого, я решился позвонить Линдси и сказать, что у меня для нее сюрприз.

— Что за сюрприз? — встревожилась она.

— Увидишь.

— Случайно не та большая красная игрушка из секс-шопа «Энн Саммерс»?

— Линдси, это был огнетушитель! — Еще одна старая шутка, которая, однако, не перестает радовать нас обоих.

Мы встречаемся все время в одном и том же открытом кафе, с пластиковыми столами под зонтиками, одноразовой посудой и нарисованной от руки самодельной вывеской. Я знал, где у Линдси любимое место парковки, прямо за дорогой, так что оставалось только ждать появления «Клио», и, стоило мне заметить машину издалека, я тут же приказал Пучку спрятаться за угол.

— В кафе? — уточнил он.

— Просто исчезни.

Как только появилась Линдси, я немедленно вспомнил, за что люблю ее.

У Линдси была такая грациозная посадка головы, такая походка. Я знал, что она, еще когда была совсем юной, специально занималась своей осанкой, нося на голове стопку книг. Кроме того, она была стройной обворожительной блондинкой с искусственным загаром.

При ее появлении утро вдруг стало как-то светлее: от нее исходило какое-то таинственное излучение, которое, тем не менее, было совершенно реальным. Она приводила меня в чувство равновесия и гармонии, и я видел мир таким, какой он есть и каким должен быть, а не таким, каким я позволял ему быть вокруг себя, да и в себе тоже. И притягательный дым игорной комнаты сам по себе развеивался, когда я был рядом с ней.

— Привет! — встал я, ей навстречу, протягивая руки.

— Привет! — откликнулась Линдси, чмокнув меня в щеку.

— И привет двум приветникам! — подал голос пес из-за угла. Он преданно глядел на нас, свесив язык и учащенно дыша.

— О-о, привет, — заметила его Линдси, не решаясь, впрочем, погладить. — Вроде не бешеный. Вид у него довольно дружелюбный.

— Я очень дружелюбный, — подтвердил пес, крутя хвостом, — и весь на виду, а внутри у меня то же самое, что и снаружи, — пояснил он, жарко дыша.

— Ты удивишься, когда узнаешь, — приступил я к рассказу.

Линдси спустила солнечные очки на самый кончик носа.

— Уж не купил ли ты мне собаку?

— А что?

— Ты же знаешь, я не могу держать дома собаку. Дэйв, я же только что постелила новый ковер. Это просто смешно.

— Да нет, — сказал я, понимая, что больше на нервах играть нельзя. — Это Пучок, я, видишь ли… просто присматриваю за ним. — Несколько туманное, прямо скажем, объяснение. Гордиться нечем.

— Значит, присматриваешь? — недоверчиво прищурилась Линдси.

— Присматриваю.

— И кто тебя об этом попросил?

— Я, — вырвалось у меня.

Это была та грань между истиной и ложью, когда не решаешься сказать правду и не смеешь врать. И говоришь то, что звучит как чистая нелепость. Хотя на самом деле это правда, только искаженная до неузнаваемости, до такой степени, что может показаться откровенным враньем или же просто издевательством. Мне казалось, я просто обязан был признаться ей, чтобы ей и Пучку стало все понятно, чтобы с самого начала избежать двусмысленности.

— Он попал к нам при довольно необычных обстоятельствах.

— К нам?

— С сотрудниками, — уточнил я, опуская объяснение, что в тот день, когда все произошло, мы с Люси были в конторе одни. При Линдси я всячески избегал упоминания имени Люси.

— И что за «необычные обстоятельства»? Я вкратце рассказал ей историю про фокус мошенников, имевший для одного из них печальные последствия. Тогда она поинтересовалась, почему я не рассказывал ей этого до сих пор.

— Не хотел тебя беспокоить понапрасну. И потом, я же не знал, как ты все это воспримешь. Ты ведь вовсе не без ума от собак.

Линдси осторожно потрогала собачье ухо, видимо, для того, чтобы поколебать мою уверенность в справедливости только что сказанных слов.

— А почему взял его ты?

Я не сразу понял суть вопроса.

— Почему именно ты, а не кто-нибудь другой из персонала. У тебя же много сотрудников.

Пес переводил взгляд с Линдси на меня, слегка паникуя.

— Он мне понравился, — отрубил я. Линдси пожала плечами.

— Прекрасно. Замечательно. — И улыбнулась. — А-а…

— Что?

— А если ты будешь приводить его ко мне в гости… можно, чтобы он оставался в саду?

«Вы что? — можно было прочесть на морде собаки. — Да это мечта моего детства — днями напролет носиться по саду и лаять на звезды, выть на луну. Мое, можно сказать, самое заветное желание».

Я стал замечать, что у моего пса совсем немного этих заветных желаний.

— Да, — сказал я Линдси. Я был отчего-то уверен, что со временем она непременно полюбит Пучка. Не обязательно, конечно, разрешать ему сидеть на диване, но в дом-то его пустят, как только я куплю ему специальные тапочки, которые надевают собакам, работающим на пожарах, чтобы они не обжигали лапы.

Видимо, Линдси уже стала привязываться к нему сердцем: присев на корточки, она погладила его между ушей. Пучок обнюхал ее и заметно напрягся.

— В чем дело? — спросил я его одними губами, зайдя ей за спину.

— Не думаю, что это стопроцентная радость от встречи со мной, — сказал пес.

— Привыкнет, — озвучил, точнее, обеззвучил я снова одними губами.

Мы заказали чай, проигнорировав рекомендации пса, что в это время года как никогда свежи и аппетитны оладьи — сезон оладий. Ему бы работать метрдотелем. А если нам не по душе оладьи, то он посоветовал бы взять чипсы, на худой конец, булочки, аромат которых он чувствует с кухни.

На открытой площадке перед кафе было довольно многолюдно, и мы решили посидеть на скамейке рядом с приморским бульваром, лицом к морю.

День выдался теплый, и я пожалел о том, что надел пиджак. Море, солнце, прекрасная женщина, пес, на предках которого держалась империя. Так что все было просто великолепно.

Я искоса посмотрел на Линдси, которая, видимо, чувствовала себя настолько же уютно в моем присутствии, как и наедине с собой. Даже, как будто не обращая на меня внимания, она извлекла из сумки газету и уткнулась в нее. На время она ушла в себя, и я стал ее разглядывать: солнечные очки и сигарета, легкий загар, в котором я не был уверен, добыт он на побережье или в солярии. Наверняка это был искусственный загар. Загар был моден, а значит, уже заранее искусственен, где бы она его ни получила.

— Тупеешь в этих конторах, правда? — посетовала она, видимо считая, что у меня не найдется других мыслей и тем для обсуждения, как будто со мной уже и поговорить было не о чем.

— О, покажи мне дом, где буйвол ревет, и я покажу тебе очень грязный ковер! — завел пес где-то на заднем плане. Очевидно, это была песня.

Я прыснул. Славный пес. Я чувствовал близость к нему и чувствовал близость Линдси.

— Линдси, — пробормотал я.

— М-м-м?

— Я люблю тебя.

Она оторвала взгляд от своей газеты и улыбнулась.

— Хорошо, — ответила она. — Я тоже тебя люблю.

И вот тут-то я дал осечку и упустил момент, так и не вставив какое-нибудь глупое замечание вроде: «Риппер-флиппер, как твой толстый диппер?» Это я слышал от Пучка. Интересно, откуда он берет эти песни?

— Что говорит гороскоп? — спросил я. Это был один из наших ритуалов.

Линдси перевернула страницу.

— Скоро у тебя ожидается получение крупной суммы. — И снова углубилась в газету.

— А что насчет меня? — спросил, подползая, пес.

— Посмотри, что пророчат ему, он Близнец.

— Откуда ты знаешь?

Я пожал плечами.

— Мы встретились в июне, значит, и день рождения его будем праздновать в этом месяце.

Линдси прочитала:

— Сегодня день, когда вам стоит начать отпускать волосы.

Пес глянул на нас с некоторым сомнением:

— Вы имеете в виду шерсть?

— Вы не тот, кто хорошо чувствует себя в стае.

Пес удивленно разинул пасть.

— Честно говоря, думаю, что и в стае мог бы прижиться.

Вскоре мне потребовалось найти заведение, ибо чай настойчиво искал выход. Линдси согласилась присмотреть за собакой.

Солнце и приятная компания понемногу заставили меня забыть про тревоги, осталось лишь легкое беспокойство, всегда сопровождающее посещение подобных общественных заведений. Дело в том, что в туалетах на южном побережье всегда полно гомосексуалистов.

К счастью, на этот раз не пришлось никого просить подняться с колен, чтобы пройти в кабинку. Так что возвращался я самым счастливым существом на свете, пока не увидел издали в руках Линдси листок бумаги формата А4.

Я тут же понял все. Листок, на котором была описана суть наших с Тиббсом отношений, я сунул в карман пиджака, а пиджак оставил на спинке скамейки. Она зачем-то полезла в пиджак и обнаружила там листок — или же он просто выпал, пока она складывала пиджак.

На лице Линдси, к моему удивлению, застыла улыбка.

— И ничего не рассказываешь! — почти возмутилась она.

— О чем?

— Об этой сделке с Тиббсом. Это же тот самый Майкл Тиббс, воротила в области недвижимости? Ого! Да ты пошел вверх! Какая удача! Дэйв, это превосходная новость, теперь я понимаю, что ты подразумевал под «сюрпризом»…

— Я совсем не это подразумевал…

— Нет, такое надо отметить. Давай закажем что-нибудь выпить.

Пес уже перескочил на противоположную сторону бульвара, где нарезал круги по лужайке. Оттуда доносились его восхищенные выкрики. Увидев, что мы вышли на бульвар, он устремился за нами, напевая себе под нос что-то вроде: «Тум-ти-ти-ти-тум, тара-лала шиабанго!» — какую-то веселую бессмыслицу.

— Есть проблема, — сказал я.

— Какая проблема? — насторожилась Линдси.

— Это нечестная сделка. Афера.

— Иы-ы-ы-х! — Пес пронесся мимо, как аэроплан на бреющем полете, зацепив мою штанину.

— Что это значит? — нахмурилась Линдси.

Линдси такая девушка, что не пожелает связываться с криминалом. Правда, в отличие от меня, она не столь бескомпромиссна и умеет обходить некоторые моральные постулаты, но все же никогда не пошла бы на обман, тем более на обман престарелой леди.

И я посвятил Линдси в подробности нашего с Тиббсом разговора. Правда, ни словом не обмолвился об игре, о том, что я просадил девять тысяч, на которые можно было купить несколько комплектов мебели для кухни, о которой она так мечтала. Зато рассказал все остальное, включая приглашение стать членом «Бумажного Сообщества», которое я без зазрения совести описал ей как клуб по интересам: банкиров, бухгалтеров, адвокатов, покрывающих махинации друг друга.

— Теперь ты видишь, почему я не стал связываться, — закончил я.

— Погоди, но как же… а полиция?

— Полицейские чины тоже состоят в этом клубе. И никто не прольет свет на преступление, а приюты для бездомных собак останутся без миллионов фунтов.

— Эй, плосконосый, а я твою метку перечеркнул! — послышалось рядом. Это Пучок дразнил проходившего мимо боксера.

— Собачьи приюты? — удивилась Линдси, словно впервые слышала о таких.

— Не просто приюты, — ответил я, — а кинологический центр в Пэтчеме. Ну и разные другие приюты, фонды помощи бездомным собакам и прочее.

— Миллионы фунтов? В фонд помощи бездомным собакам? — лицо ее вытянулось от удивления.

— В общем, сплошные пожертвования, — пояснил я, затем украдкой посмотрел на Линдси. Я никогда еще не видел подобного выражения на ее лице, такого ярко выраженного отвращения. Я думал, сейчас она взорвется, но вместо этого услышал:

— Значит, нам ничего не достанется?

— На помощь! — завизжал Пучок, которого преследовал боксер.

Я мягко положил ей руку на колено.

— Ничем хорошим это не кончится, если мы позволим втянуть себя в эту авантюру. Не жди добра от того, кто творит зло. Я встречался с этими людьми, это не люди, а какие-то инопланетяне. Нам их никогда не понять, точно так же, как им — нас.

— Да, — отрывисто сказала Линдси, и по щекам ее потекли слезы, — мы не такие. Мы не живем в больших особняках, предпочитая ютиться в малогабаритных квартирах и снимать комнаты, мы не ездим в отпуск на тропические острова, когда захотим, в любое время года, мы не можем позволить себе загорать где-нибудь на пляже в разгар зимы и кататься на лыжах в середине лета. Мы даже не можем брать выходные, когда захотим, и не уверены, что способны оплатить свои долги. Мы даже в Мастик ни разу не были. Все в нашей жизни и любви подчинено условностям, у нас связаны крылья, и нам никогда не подняться туда, наверх. Мы никогда не прорвемся сквозь эти силки, если не ухватимся за первую благоприятную возможность, если не воспользуемся случаем. Только так люди поднимаются над обыденностью, только так — хватаясь за колесо Фортуны. Ты должен хватать птицу удачи, пока она идет к тебе в руки, Дэйв, иначе ты останешься в дураках. — Она положила свою руку поверх моей.

Я уставился на нее. Глаза Линдси были полны слез.

— Хулиган! Он преследует меня! — доносились крики с лужайки. Пучок пронесся мимо сплошным комком рыжей шерсти. — Спасите, он хочет добраться до моих костей!

Боксер тем временем, как я заметил, довольный до ушей, затрусил за хозяином по бульвару в противоположном направлении.

— Я не могу так поступить, Линдс. Это противоречит моим принципам, более того — самой моей природе.

Такой несчастной я ее еще никогда не видел, даже когда мы попали в пробку в первый день январской распродажи в «Мобен» — шестьдесят процентов скидки для первых десяти покупателей. Мы оказались пятнадцатыми.

Она порывисто вздохнула.

— Но почему?

— Тут не о чем и говорить. Я не такой. И подобными вещами не занимаюсь, и никогда заниматься не буду. Это бесчестно.

Линдси посмотрела на пса, который как раз подбежал к крошечному йоркширскому терьеру.

— Эй, коротышка, прочь с дороги! — рявкнул он. — Это моя территория, понял? Что, нюх потерял, информационных точек уже не замечаешь? Распустилась, шантрапа!

— Что бесчестно? — спросила Линдси спокойно и твердо.

— Это не наши деньги. И миссис Кэдуоллер-Бофорт имеет право поступать с ними так, как ей вздумается, и получить за поместье столько, сколько полагается.

Линдси уже не смотрела на меня. Она уставилась на море, сверкавшее в лучах солнца. По волнам задумчиво скользила холеная крутая яхта. В общем, был не самый подходящий момент для того, чтобы разглагольствовать о моральных ценностях.

— Безнравственно — это когда обретаешь выгоду за счет других людей, причиняя им страдания, — сказала она.

— Да, именно.

— Значит, если я верно поняла, дело обстоит так. Поправь, если я ошибаюсь. Старая леди продает свой дом. Собаки получают двести тысяч, если не больше… Больше они, должно быть, никогда и не получали и не получат, а мы получаем… — Она положила вторую свою руку поверх моей и взглянула мне прямо в глаза. — Свободу или хотя бы ее начало. С трудом могу представить себе, кто при таком раскладе пострадает.

— Не надо впадать в истерику, сэр! — заявил Пучок, на которого, захлебываясь, тявкал йоркширец. — Я только указал вам, что пришел сюда первым.

Я не знал, что ей ответить. Она могла выдвинуть сколько угодно аргументов, объяснить, что не все делится на черное и белое, что мир на самом деле разноцветен и помимо добра и зла в нем существует масса различных цветовых сочетаний и тональностей, где правда и ложь тесно переплетены. Она могла сделать все что угодно, кроме одного — разубедить меня, потому что если есть на свете вещи, которых вы не можете сделать, то вы их не делаете. Нельзя ждать от слона, что он взлетит, сколько ни воодушевляй его на такой поступок.

На дороге появился человек с коробочкой жареных «чикенов» в руках. Пучок стал крутиться возле него, исполняя какой-то замысловатый танец и напевая, видимо, чтобы не сбиться с ноги, под нос: «Брось коробку, брось коробку, брось коробку, урна далеко, так что лучше брось».

— Может, просто оставим эту тему? — предложил я.

— А я бы хотела, — вздохнула она, — оставить эту дыру, в которой мы живем.

— Эй, погоди, — вмешался я. — Ты называешь дырой то, что мне дорого. Я люблю эту дыру.

Но сбить ее оказалось непросто.

— Ты мог бы получить пятьсот тысяч, а может, даже миллион, если бы этот тип вернулся к своему второму предложению. И еще неизвестно, сколько ты мог бы зарабатывать впоследствии, вращаясь в их клубной тусовке. А что сделал ты? Что вообще ты смыслишь в жизни? К чему ты стремишься? Кем ты хочешь стать? Неудачником или человеком, который может что-то предложить другим, человеком, с которым хочется остаться рядом? — Она добавила: — И даже, может быть, навсегда.

Это был удар ниже пояса. Вообще-то, я хотел, чтобы мы поженились, особенно с тех пор, как узнал, что это могло порадовать больную маму, но Линдси тогда сказала, что она еще не готова.

— Линдси, — сказал я, — если ты хочешь провести всю жизнь рядом с человеком, способным на подобные поступки, то нам с тобой не по пути.

Это прозвучало несколько более ультимативно, чем хотелось.

— А дистрофики Бурунди поют: «Вернись! Джейсон Кенди!», — пел пес, бегая взад-вперед по бульвару. Он явно радовался, что шерсть его при этом развевает ветром. Такая вентиляция была ему по душе.

— Сколько ты просил за тот автомобиль? — вдруг спросила Линдси.

Я продал старый «Цивик» года два назад.

— Это к делу не относится, Линдси.

— Ну сколько?

— Ну, две пятьсот.

— А сколько предложил перекупщик?

— Две триста пятьдесят. — Она знала, чем меня уязвить.

— Так, значит, ты зарядил цену на полторы сотни выше его реальной стоимости.

— Я немного завысил цену, чтобы торговаться. Просто он не торговался.

Я долго не мог прийти в себя. Он просто вошел, посмотрел на машину, выложил деньги наличными, сел за руль и уехал. Позже мою машину нашли в Лондоне с двумя «Калашниковыми» и полуфунтом взрывчатки «семтекс» в багажнике, и было еще много разных неприятных разговоров с полицией, когда они вычислили мой адрес по номерным знакам.

— Так вот, тут то же самое. Она не собирается торговаться. Ей все равно, сколько денег дадут за ее поместье. Она вообще ничего не хочет знать насчет денег. Сунь ты ей эти четыреста тысяч, и пусть она счастливо доживает свои дни в «приюте с удобствами». Или еще где-нибудь, если захочет переехать к кому-то из родни. С такими деньгами да при ее возрасте она везде окажется желанной гостьей. Виной тут не твой обман, а ее лень, что собачий приют получит… ну, немного меньше денег.

Я тяжело вздохнул.

— Как ты не можешь понять — ведь она обратилась ко мне, потому что доверяет. Она выбрала среди всех агентов меня, потому что считает меня честным. И я не могу…

— А горы «Педигри» все равно превратятся в дерьмо. Для тебя лучше заплатить за собачье дерьмо, чем купить приличную жизнь для нас.

— Я не собираюсь ничего покупать. Это не мои деньги, поэтому говорить больше не о чем. Все.

Она опустила взгляд в песок с выражением неизбывной тоски.

— Посиди и послушай секунду, Дэйв. Что ты слышишь?

— Что слышу? Шум машин, еще моря.

— Да что вы, тут гораздо больше звуков, — вмешался подскочивший пес. Я взглядом приказал ему заткнуться.

— Нет, — сказала Линдси. — Это звук человеческой лжи. Родители лгут детям, дети обманывают родителей, мы тоже лжем самим себе, что все это не кончится где-нибудь в доме престарелых, где мы будем харкать ошметками легких, подорванных нашим климатом. Лгут все. Весь мир одна большая ложь. А также время и все остальное. Реальность — это место, где приходится лгать, чтобы прожить день и перейти в другой.

Я пожал плечами. Добавить тут было нечего.

— Что бы ты сказал, если бы я снова сделала себе прическу, которая тебе не нравится?

— Не вижу причин для сравнения. Одно дело — щадить или не щадить чьи-либо чувства, и совсем другое — лишить человека миллионов фунтов.

— Собак! — подчеркнула она. — А не человека!

У Пучка отвисла челюсть. Казалось, он в жизни не слышал более возмутительной фразы.

— Да какая разница!

Линдси уперлась в меня взглядом.

— Полагаю, мне лучше вернуться домой и решить, как поступить в данной ситуации, — спокойно произнесла она. — И тебе, пожалуй, тоже стоит подумать о дальнейшей жизни. Позвони мне, когда придешь к какому-нибудь решению. На твоем месте я бы поторопилась. И еще — сходи к доктору, пусть он выпишет тебе что-нибудь от нервов. Ты выглядишь просто ужасно и говоришь, как безумный.

— Это не имеет отношения к моей депрессии.

— Я и не говорила, что имеет. Но депрессия все же была? Думаю, что была. И в таком состоянии ты собираешься принимать решения, которые могут отразиться на всей нашей последующей жизни. Да я тебя на кусочки… за такое, — шутливо ткнула она в меня пальчиком.

— Линдси, пожалуйста, — начал я.

— Я не собираюсь выслушивать этот бред. Поговорим позже, когда ты будешь готов к серьезному разговору. Боюсь, что я не люблю неудачников.

— А как насчет сегодняшнего вечера? Мы же собирались в кино.

— Зачем я буду сидеть два часа в темноте и смотреть на фантастический мир, зная заранее, что мне никогда не увидеть его наяву? Нет уж, благодарю. Лучше останусь дома, почитаю о плоскостопии, вызванном занятиями на дешевых тренажерах.

Она встала и направилась к дороге, где ее поджидал автомобиль.

— Линдс, не надо так со мной! — крикнул я ей вослед. Я дал ей уйти. Не удержал. Такое лечение бойкотами было в ее стиле. Она стала сворачивать за угол.

— Цыпленочек! — презрительно бросила она через плечо и скрылась за поворотом.

— И мне кусочек! — рявкнул пес, радостно бросаясь мне на грудь и прижимая к скамейке.

Я увидел, как машина Линдси выруливает с парковки.

— Я что-то не то сказал? — спросил пес, жарко дыша у ног. Я посмотрел вниз. Он заботливо притащил мне пустую пластиковую бутылку с пляжа. — Пожуй, — посоветовал он. — Здорово успокаивает нервы.