Говорящая собака

12 СОБАЧЬИ СТИХИ

Я любил Линдси по многим причинам.

Мы познакомились, когда она покупала квартиру через нашу контору. Тогда мне казалось, что я интересую ее больше, чем приобретаемая недвижимость. Случилось это четыре года назад и продолжалось до настоящего времени. Когда я говорю о «настоящем времени», я веду его отсчет с момента знакомства с Пучком. За несколько недель до появления в моей жизни Пучка все напоминало о собаках. Можно сказать, жизнь стала подозрительно отдавать псиной.

Вот и в те дни, когда я познакомился с Линдси, все казалось новым. «Ауди» была новой, и было так здорово гонять на ней. До «ауди» у меня был старенький «пежо 205». Поскольку я не автомобилист, мне он казался отличной машиной, пока в один прекрасный день «пежо» не сломался и я не услышал от механика: «Что ж вы хотели от такой древней колымаги».

Езда на старой машине связана с занимательными ощущениями: она тревожно дребезжит на шоссе, вибрирует на второстепенной дороге, скрипит на грунтовой и так грохочет на магистрали, что почти не слышно радио.

В «ауди» же я как будто скользил по дороге, полностью отрешенный от реальности. И в этом наглухо закупоренном пузыре я чувствовал себя недоступным для проблем внешнего мира. Когда я купил новую машину, отец посыпал голову пеплом: «Ты выбросил на ветер пять тысяч фунтов, только чтобы выкатить на этой тачке прямо из демонстрационного зала, как последний пижон!» — дрожащим голосом говорил он.

Лихорадка мотовства охватила меня целиком, и я профукал еще пару тысяч на новый костюм, какие-то моднющие шмотки из магазина в Брайтоне. Сделал стрижку в салоне, совершенно изменив свою внешность. Это такая особая прическа, ножницами, когда в одних местах делают короче, в других оставляя длину. Я уже и не помню, как называется эта «модель». И еще купил маме новую инвалидную коляску.

Была Пасха. Так что вам теперь должно быть понятно, что я называю «новой жизнью».

И тогда в мою жизнь вошла Линдси.

Она тут же бросилась мне в глаза, как только вошла в офис. Ее просто невозможно было не заметить. Она была прекрасна.

«Вау! Вау!» — пронеслось у меня в голове тут же, при первом взгляде на это мимолетное виденье. Тогда у нее были длинные прямые волосы, выкрашенные хной, которые прекрасно оттеняли изумрудные глаза с хитрыми ведьмовскими искорками в зрачках, и молочно-белая кожа. А еще она отличалась особой, спокойной и ленивой манерой говорить. Одежда на ней была очень дорогая — во всяком случае, так тогда казалось мне, увлеченному модой, — ботинки из кожи пони, замшевая юбка и хипповский топчик.

Так что я даже удивился сначала, что такая шикарная дама присматривает себе однокомнатный флэт. Это было время, когда и мозольные операторы могли позволить себе купить однокомнатную квартиру.

Мне показалось, что я нашел в ней что-то от себя, как будто мы родственные — где-то, чуть-чуть — души. Ей тоже всегда представлялось, что она занимается чем-то не тем в своей жизни. Она происходила из бедной семьи — отец безработный, мать уборщица, так что в подобном положении стать педикюршей уже значило выбиться в люди. Мало того — это казалось ключом к несказанному богатству. Однако образование в достаточной степени расширило ее горизонты, чтобы она поняла, насколько занижены и смехотворны были ее притязания. Ей хотелось большего, и я всемерно пытался помочь ей в этом — преуспеть в жизни, карьере и так далее.

Путем долгих трудов ей удалось скопить денег для покупки квартиры, но все же она заметно перекрыла свой бюджет, однако стойко сносила тяготы и невзгоды. Она поставила себе цель — поступить в Открытый университет и заняться маркетингом. Эта область деятельности представлялась ей, и, вероятно, не без оснований, более доходной, чем услуги педикюрши. Однако после покупки квартиры мечта стала еще более недостижимой. Тем более у нее почти не оставалось свободного времени на учебу.

Мы сразу поладили. Я понял, что она мне нравится, потому что с ней я все время забалтывался. Она заметила мое волнение и восприняла это как комплимент. Мы собирались посмотреть квартиру у моря, возле самого побережья, которую она смогла бы купить, если бы нажала на банк, а я, со своей стороны, оказал воздействие на владельцев квартиры — одну компанию, которой как раз требовалось срочно снять ее с баланса.

— Парковка здесь неудобная, если, конечно, вы не живете в собственном доме, — объяснил я, — и люди оставляют машины где попало.

Вообще-то, как агент по недвижимости, я не должен был сообщать об этом, чтобы не спугнуть клиента, но с ней я хотел быть честным до конца. Я с самого начала старался услужить ей, пусть даже по такому банальному поводу, как парковка, подсознательно стремясь укрепить невидимую нить симпатии, которая возникла между нами.

Мы остановились перед домом, где она теперь живет, но припарковаться было негде. В другой ситуации я бы оставил машину за три улицы от дома и добрался бы до места пешком, но перед ней не мог удержаться от позерства, хотелось показать себя «крутым».

— Ничего, если немного покрутимся? — спросил я, лавируя между машинами и лихорадочно выбирая, куда бы приткнуться.

— Ничего, — откликнулась она. — У вас шикарная машина.

Я замялся, не зная, на что решиться. В конце концов, чтобы не выглядеть полным дураком, я умудрился припарковаться возле самого дома, правда, во втором ряду.

— Привык, знаете ли, — сказал я, — бросать машину где попало.

— Подальше положишь — поближе возьмешь, — заметила она.

— Совершенно верно, — согласился я.

Она вела себя непринужденно, но на лице блуждала странная улыбка. Еще ни с одного клиента мне не хотелось сорвать одежду, и совершенно ясно, что ни с одним из клиентов никогда я так себя не вел.

Мы произвели осмотр пустой квартиры, и меня все время подмывало предложить ей выпить. Но для этого нужен был предлог. Например, ее твердое решение о покупке. Так что профессионализм удерживал меня в рамках приличия, или наоборот, загонял в угол, лишая возможности воспользоваться ситуацией в личных интересах.

— Мне нравится, — наконец сказала Линдси.

— Здесь еще прекрасный вид на море… если бы не соседние дома, — сказал я, обернувшись к окну.

— Великолепно! — воскликнула она, присоединяясь. Мы стояли у окна, а так как оно было не таким уж широким, она прикоснулась ко мне плечом. Невольно. Так думалось мне тогда, и до сих пор я не уверен, было это невольным движением или, напротив, вольностью со стороны кого-то из нас.

Позже я убедился и приписал этот феномен своему знакомству с Линдси, что ощущаю наготу женщины, даже когда еще не снята одежда.

— Мне здесь нравится, но не могли бы вы мне показать еще квартирку с мебелью?

— Да, конечно, — откликнулся я. — Вам обязательно надо сравнить, чтобы увидеть, как здесь будет уютно с мебелью. Следующая квартира, которую мы осмотрим, меблированная и как раз очень похожа на эту по планировке.

— И кровать есть?

Так начался наш бурный роман, в котором было все — и кувырки страсти, и страстные кувырки.

Некоторое время я был просто одержим ею, до такой степени, что лично занимался всей недвижимостью в районе ее мозольного кабинета, лишь бы иметь возможность встретиться с ней в обеденный перерыв, бешено спариваясь в чужих квартирах. Мы действовали бесцеремонно, точно взломщики, посягающие на чужой дом лишь для того, чтобы заняться в нем любовью.

Так нас все больше засасывало в пучину страсти, что, похоже, доставляло нам обоим равное наслаждение. Однако Линдси, несмотря на всю свою сексуальность и самоотдачу, сохраняла вполне трезвое отношение к жизни. И эту черту ее характера я находил восхитительной и забавно контрастирующей с моим оголтелым чувственным опьянением.

Курить я начал с ней за компанию, за что невероятно ей признателен. Если бы я не курил, игорная комната стала бы для меня душегубкой. А так я мог с тем же успехом травить чужие легкие, как и прочие игроки, травили мои.

Так что первая наша встреча произошла в чужой постели. После она лежала нагая рядом со мной, а я с тревогой посматривал на простыни, измятые в порыве страсти.

Дом принадлежал Дэвиду Райсу, психотерапевту, практиковавшему особый метод лечения посредством метафор.

Линдси потянулась за сумочкой. Ее гибкое мускулистое тело будоражило и навевало мысль, что простыни все равно измяты и после второго раза хуже не станут.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Ищу сумочку, — ответила она. Открыв ее, Линдси достала какую-то папку и углубилась в чтение, перевернувшись на живот. Затем она протянула руку и достала из сумочки сигареты. Мне тут же захотелось отобрать их у нее. Вряд ли Дэвид Райс, с его большой тибетской «таблой» на стене и мечом «тайчи» на плетеной корзине с грязным бельем, стал бы курить в своей комнате.

— Мета-фо-рическая терапия, — пробормотала Линдси, листая папку, — ну-ка, посмотрим, с чем ее едят. О, кажется, я знаю парня, на которого заведено это досье. Хочешь сигаретку?

— Нет.

— Почему? — удивилась она.

Я вырвал сигареты у нее из рук.

— «Курение убивает!», — с надлежащим драматическим надрывом прочитал я надпись па пачке.

Приподнявшись на локте, Линдси прикурила сигарету.

— Секс тоже противопоказан, — заметила она, — тем, кто экономит силы для здоровья и фитнеса.

— Что ж, в таком случае, — заговорил я, устремляясь к окну, чтобы открыть форточку, и чувствуя на себе ее взгляд, — я тоже закурю.

Так у нас все началось. Со страсти. И так же это продолжалось. Что бы ни случалось в наших отношениях, наше взаимное влечение всегда оставалось незыблемым. Это был корень взаимоотношений, их твердая опора, скала, на которой зиждилось все остальное.

Любовь приходит не сразу. Сначала это чувство единства: два школьника вместе прогуливают уроки и часы, украденные у занятий, с ребяческим энтузиазмом отдают взрослым играм, временами заходя слишком далеко.

— Это классно, — сказала однажды Линдси, заглянув под кровать доктора, продажей дома которого я занимался.

— Знаю, — сказал я.

— Хотя это больше, чем просто секс, — сонно пробормотала моя подруга. Голос у нее при этом был как у человека, который свесился с кровати и что-то ищет под ней. — Мы можем быть кем угодно, кем хотим. Дом наш, и жизнь наша. Сегодня, например, мы — доктор Кинг и его ужасная медсестра. Поиграем «в доктора»? Ну-ка, что у нас там… Ага!

Она извлекла откуда-то большой розовый многоскоростной вибратор.

— Что ты собираешься с ним делать? — слегка встревожено поинтересовался я.

— Положу его где-нибудь на виду, чтобы его мамочка могла напороться на эту забаву сынишки, когда придет в гости.

Эта идея порадовала меня не больше, чем, если бы она попыталась всунуть этот вибратор в меня.

Перед уходом она положила искусственный член в хлебницу, но, проводив ее, я снова зашел к доктору и спрятал «игрушку» под кровать.

Наконец дела с квартирой Линдси были улажены, и она переехала. Наверное, эти хлопоты о ее новом житье-бытье и скрепили наши отношения.

Да, она изменилась, я этого не отрицаю, как меняется в твоих глазах любой человек, когда знакомишься с ним ближе, и даже становится неузнаваем, если пожить с ним достаточно долго бок о бок. Первые пару лет совместной жизни мы показываем свои лучшие стороны и старательно прячем худшие. Так, я с успехом скрывал свою «добренькую», непредприимчивую натуру, и она ведать не ведала, что я лишенный инициативы «тюфяк», а она прятала… Как бы это назвать — то, что она прятала от меня эти годы? Что-то такое… сразу и не скажешь. Нечто вроде постоянной депрессии, подавленности, может быть, разочарования. Когда мы стали встречаться, сначала ей даже льстило знакомство с мужчиной, у которого был новый автомобиль (поменять который мужчина так и не собрался, пока тот сам не развалился на части, правда, узнать об этом ей было не суждено). Еще у этого мужчины водились деньжата (если бы он не просаживал их в карты — впрочем, она и об этом не догадывалась). Все это создавало у Линдси ощущение, что жизнь не проходит даром.

Но, в конце концов, новизна чувств перестает быть новизной, и вскоре выясняется, что доходы агента по продаже недвижимости не так уж разительно отличаются от доходов мозольного оператора и что большинству людей счастье напоминает горизонт: его можно видеть, к нему можно двигаться, но его нельзя достичь.

И все же наша любовь крепла во время посещения престижных супермаркетов, «Пиццы Экспресс» и «Аск», на уикендах в Париже и дважды в Лэйкс. Меня постоянно преследовало смутное ощущение, что для нее это была какая-то дежурная, минимально-необходимая любовь, не «Квик Сейв» или даже «Сэйфуэй», но где-то поблизости от «Маркса и Спенсера» и определенно не «Харродс». Быть может, где-то между «Сэйнсбери» и «Уэйтроузом».

Пес, к сожалению, начала наших отношений видеть не мог, поэтому между ним и Линдси образовалась определенная дистанция.

— Разрешите откровенность, сэр? — спросил он как-то вечером, когда я вышел из душа, собираясь на большую игру.

Я кивнул ему утвердительно, обтираясь полотенцем. Определенно, пес старательно скрывал усмешку. Его необыкновенно потешало мое несуразное желание окатывать себя водой всякий раз перед уходом из дома. Душ он считал каким-то чисто человеческим чудачеством.

— Всякий раз, когда вы уходите за эту дверь, начинается дождь. Разве вы до сих пор этого не поняли? — выразил он свое недоумение.

— Говори, чего ты хотел?

— Благодарю вас, сэр. Она хочет стать вожаком стаи. Она вас контролирует, и вы с ней считаетесь во всем. Не будет ли лучше, если она уйдет и соберет свою стаю? Тогда вы можете сбиться в стаю с прекрасной Люси и со мной. Это будет наша стая: вы, я и Люси. А Линдси могла бы сбиться в стаю с Майклом Тиббсом, они прекрасно поймут друг друга.

Я не говорил Пучку, что у Тиббса кличка — Кот, а коты, как известно, не стайные животные. Но я не стал сбивать его с этой верной, не лишенной оснований позиции.

— Нет, так нельзя.

— Только так и можно! Так как раз всегда и бывает! — воскликнул Пучок. — Тиббс получит самку, которая ценит себя необыкновенно высоко, да и вы не останетесь в накладе — ваша будет несравненно дороже, потому что добрая, красивая, да еще и раздает печенье.

— Значит, все опять переводится на еду?

Я, кстати, заметил, как переменилось отношение Пучка к Линдси, когда она не оставила ему кончик вафельного рожка от мороженого, которое мы ели на пляже.

Пес прижал уши к голове. Это не всегда является выражением раскаяния, просто он почувствовал, что его в чем-то обвинили. Примерно то же самое ощущение испытывают люди, когда на негнущихся ногах проходят через таможенный терминал. Пусть даже тебе нечего декларировать и по большому счету ты ни в чем перед ними не виноват, но оттуда, из-за стекла, на тебя смотрят как на потенциального контрабандиста, сумка которого набита оружием, наркотиками и иными непотребствами. Так что идешь так, словно готов к тому, что через минуту тебе скрутят руки за спиной.

— Я только хотел узнать, каково ваше мнение по этому поводу, вот и все, — сказал пес. — Не думаю, что она стопроцентно за меня, ваша Линдси.

— А почему она должна быть стопроцентно за тебя?

— Ну, я же… Но, если я… Если вы… Да! — наконец вырвалось у него.

— Ладно, я тоже не уверен, что она стопроцентно за меня, — признал я, — если это может послужить тебе утешением.

Пес принял обиженный вид, словно недостаток энтузиазма со стороны Линдси по отношению ко мне уже наносил ему оскорбление.

— Пойми, мы с Линдси вместе уже очень долго, а отношения между людьми не могут все время оставаться такими же яркими, как в начале.

Постепенно спускаешься на какой-то функциональный уровень любви.

У Пучка отвисла челюсть, слегка подрагивая.

— И то же самое произойдет между нами? — вымолвил он. — Между мной и тобой? Я и не представлял, что мир столь жесток.

Я похлопал по покрывалу кровати, приглашая его сесть рядом.

— О! Особые привилегии! — воскликнул пес, тут же забыв, о чем только что говорил, и, запрыгивая на постель. Он с гордым видом примостился сбоку и приосанился, словно позируя, чтобы его профиль вычеканили на монетах.

Но я не мог так просто забыть его слова.

— Нет, что ты, с нами такого никогда не случится, — сказал я.

Пес тут же ухватил нить беседы. Оказывается, тоже не забыл, о чем только что шла речь.

— Но почему?

— Потому что у нас совсем другие отношения. — Я обнял его за шею. — У нас совсем другая любовь.

— Я тоже так думаю, — вздохнул Пучок, тоже прильнув ко мне.

Спустя несколько секунд он сладко задремал, как умеют это делать одни собаки, тихонько полаивая сквозь уголки рта. Там, по ту сторону сновидений, они проживают иную жизнь, возможно, более похожую на настоящую, чем наша реальность похожа на человеческие сны. Наверное, там он облаивал какой-нибудь порожденный сновидением призрак белки.

Должен сказать, что собаки сами по себе — лучшее снотворное. Их в этом не заменят ни таблетки, ни ароматические свечи вместе с ионизаторами воздуха. Такое ощущение, что усталость, которая наваливается на собаку после дня непрерывной беготни, настолько велика, что не может вместиться в пределах собачьего тела и распространяется вокруг, создавая легкую ауру лени и дремоты. Само время замедляется, подстраиваясь под ритм дыхания собаки, и становится таким же вялым, расслабленным.

Порой щеки Пучка раздувались, затем следовал глубокий выдох, сквозь который можно было расслышать сонное бормотание: «Вот это другое дело, вот оно, чего я недополучил», при этом пес перебирал лапами, мчась куда-то в воображаемом галопе.

Затем он как будто задержал на секунду дыхание, словно ныряя в какой-то еще более глубокий транс.

— Не оставляй меня здесь, — попросил он. — Это, наверное, я виноват, что ты уходишь. О, что же я наделал?

Я положил ему руку на лоб.

— Не зри сих страшных снов сегодня, Пучок, — сказал я, и он затих.