Грехи святого

10

СВЯТОЙ

Я молчал, просто стоял и смотрел на ее лицо, пока реальность увиденных ею образов проникала внутрь.

Изуродованные лица. Окровавленные тела. Изуродованная кожа.

От одной мысли об этом у меня по позвоночнику пробежала дрожь. Я никогда не радовался ничьей смерти так сильно, как их.

— Господи, — прошептала она, и папки выскользнули из ее пальцев. Фотографии жертв валялись у ее ног, а рука дрожала, когда она подносила ее ко рту.

— Узнаешь их? — Я видел, что узнала.

— Что это? — Ее голос дрожал, изумрудные глаза были прикованы к жутким изображениям. — Эти люди… я их знаю.

— Конечно, знаешь. — Я наклонился и поднял одну фотографию. — Ты помнишь его?

Мгновенно она потянулась к шраму за ухом.

— Вижу, что да. — Я придвинулся ближе.

— Что… почему? — Она сузила глаза в замешательстве. — Я не понимаю.

— Видишь, вот как это работает. — Я прислонился спиной к обеденному столу. — Если ты обидишь мою жену, ты умрешь. — Я пожал плечами. — Все просто. Все эти мужчины причинили тебе боль, и теперь они мертвы. А вот этот, — я поднял фотографию, — человек, который подарил тебе этот шрам… его смерть немного затянулась. — Джеймс в тот день был особенно нервным.

Ее лицо побледнело, прекрасные глаза стали большими и круглыми, когда шок прошел.

— Это ты сделал?

— К сожалению, я не мог убить их сам, так как был слишком занят тем, что сдерживал тебя в самом начале нашего знакомства. Но мне не нравится пачкать руки кровью ничтожных кусков дерьма. А вот об этом, — я взглянул на изображение в своей руке, — я жалею, что не пытал сам. Я бы с удовольствием посмотрел, как кровь стекает с его тела, окрашивая холодный бетонный пол, на котором он умер.

— Что ты за монстр? — В ее лице читалось недоверие и даже легкое отвращение.

— Ну же, Мила. Не делай вид, будто не знаешь, кто я на самом деле. Я убил Брэда. Я убил одного из телохранителей моего отца. — Я придвинулся ближе. — Я убил твоего собственного чертова брата. Так что не делай вид, что тебя это шокирует. И кроме того, в тот день на яхте, когда я сказал, что тебе не стоит беспокоиться о том, что этот сукин сын кому-то навредит, ты прекрасно поняла, что я имел в виду.

— Ты убил четырех человек, Святой. Жестоко убил их, как будто они были скотом.

— А они причинили тебе боль, словно ты была для них всего лишь игрушкой, с которой они могли играть.

— Ты не имел права…

— Они не имели права, Мила.

— Они причинили боль мне, а не тебе. Я справилась со своей травмой. Я выплакала все слезы, которые мне нужно было выплакать, чтобы справиться с тем дерьмом, которое эти люди сделали со мной.

— Правда? Правда? — Я подалась вперед. — Так вот почему ты трогаешь шрам за ухом, когда нервничаешь? Тревожишься?

Она снова потянулась к шраму.

— Старые привычки умирают с трудом.

— Можешь ли ты честно сказать мне, что ни разу не думала об убийстве этих мужчин? Когда они прикасались к тебе. Делали тебе больно. Использовали тебя как чертову пепельницу?

— Нет.

— Все те часы, что ты была заперта в шкафу, — я ткнул ей в лицо фотографию, — этот человек называл тебя шлюхой и дрянью, хотя тебе было не больше десяти лет. Можешь ли ты сказать мне, что убийство его во сне ни разу не приходило тебе в голову?

— Конечно, приходило. — Она отступила от меня, но я продолжал приближаться. — Но ты не имел права играть роль судьи и палача для этих людей.

Она прижалась спиной к стене, и я возвысился над ней.

— Они не имели права даже прикасаться к тебе.

— Думаешь, я этого не знаю? Я не одна из тех наивных девочек, которым промыли мозги, заставив думать, что наказание — это то, что я заслужила.

— Может, не ты, но что насчет остальных?

Выражение ее лица изменилось с гнева на недоверие.

— Каких остальных?

— Да ладно, Мила. — Я хлопнул рукой по стене рядом с ее лицом. — Скажи мне, что ты не настолько наивна. Этот мужчина, все эти гребаные мужчины, не начинали и не прекращали свое оскорбительное поведение с тобой.

Я наклонился, поднял другие снимки и протянул один из них ей.

— Тео Берджес напал на шесть женщин, а две заявили, что были изнасилованы им. Он так и не был осужден. — Я разорвал изображение пополам и бросил его на землю, подняв вторую фотографию, чтобы она увидела. — Килан Джонс. Осужденный педофил. Отсидел семь лет в тюрьме, после чего получил условно-досрочное освобождение. За те два года, что он был на свободе, он напал на нескольких женщин. Все они были слишком напуганы, чтобы выдвигать обвинения. — Я снова пролистал фотографии, чтобы показать ей третью. — Гарольд Уилер. Сексуальный преступник, педофил, наркоман, а недавно, перед своей печальной кончиной… изнасиловал девушку.

Я разорвал фотографии и взял в руки последнюю — человека, ответственного за шрам, который моя жена сейчас трогала за ухом. Я готов был поспорить, что она даже не осознает, что делает это.

— Вот этот парень, — усмехнулся я, хотя в жилах у меня стыло отвращение, — этот парень был психом особого сорта.

Мила вытерла слезу, скатившуюся по щеке.

— Ты была не первым ребенком, над которым издевался этот ублюдок, и не последним. На самом деле, его жестокие сексуальные наклонности по отношению к несовершеннолетним только усилились после того, как эта его кусок дерьма жена выгнала его, заявив, что не знала о том, как он издевался над тобой.

— Она солгала. — Мила констатировала очевидное.

— Она также утверждала, что не знала о его полуночных походах в твою спальню, где он сидел и наблюдал за тобой в постели, дроча свой грязный член.

Она стиснула челюсти и втянула воздух сквозь зубы.

— Ты говоришь мне об этом так, будто я ничего не знаю. Как будто меня там не было. — Мила подалась вперед и уперлась ладонями мне в грудь, гнев в ее глазах был диким и усугублял ее боль. — Я была там, придурок! Я пережила это. Я плакала. Я хотела сдохнуть, когда он прикасался к моим простыням, думая, что я сплю, медленно стягивал их с моего тела, затем стаскивал мою ночную рубашку через задницу, чтобы он мог, блядь, смотреть на меня со своими мерзкими намерениями. Мне хотелось перегрызть себе запястья, пока я лежала спиной к нему, слыша его отвратительные хрюканья, пока он дрочил свой член. Я чувствовала вкус собственной крови каждый раз, когда, черт возьми, прикусывала язык, думая о том, какие отвратительные фантазии роятся в его голове. — Она снова толкнула меня, ее ярость была яростной и горькой. — Я была там, Святой. Я. Не ты. Не Джеймс. Не тетя Елена. Я. Так что не стой здесь и не признавайся, что убил всех этих людей, как будто у тебя есть на это какие-то моральные права.

Я видел боль в ее глазах, обиду в каждой черточке ее прекрасного лица. Воспоминания разрывали ее на части, изуродованные лица этих людей открывали старые раны. Но это нужно было сделать. Я должен был заставить ее смотреть на трупы, на жуткие убийства людей, которые не заслуживали того, чтобы дышать. Чтобы она приняла их смерть как справедливость, я должен был напомнить ей, как глубоко они ее ранили. Я должен был заставить ее понять, что они заслуживают только смерти.

Я придвинулся ближе и попытался взять ее щеки в свои ладони, но она отпрянула, и я просто взял ее за плечи и заставил посмотреть на меня.

— Я бы хотел, чтобы это было чем-то, что я мог бы держать в секрете от тебя. Я хотел бы, чтобы у меня был другой способ заставить тебя понять, что то, что мы здесь сделали, может быть, и противоречит закону, но это был единственный способ остановить его.

— Что ты…

— Он изнасиловал трех девочек, Мила… детей. После тебя у него было три жертвы, — покачал я головой, — и этот ублюдок не провел в тюрьме ни одного дня.

Мила задыхалась, слеза скатилась по ее губам и попала в рот. Ее ноги ослабли, и я обнял ее за талию.

— Это нужно было сделать, Мила.

Она всхлипнула. Она зарыдала. Она плакала так, словно снова стала той маленькой девочкой, которая перенесла все пытки и издевательства, которыми ее прокляли эти люди. Все, что я мог делать, это стоять и утешать ее, обхватив руками ее дрожащее тело. Меня преследовали мысли о том, какие ужасы ей пришлось пережить. В одиночестве. Не имея никого, на кого можно опереться или кому можно довериться. Некому было защитить ее. По крайней мере, у меня была тетя Елена после смерти матери и начала войны между мной и отцом. Но у Милы? У нее никого не было. Абсолютно, блядь, никого.

Я обхватил ее щеки и заставил посмотреть на меня.

— Никогда больше, Мила. Никто и никогда не причинит тебе такой боли, как они. Будешь ли ты здесь или решишь уехать, я всегда буду на два шага позади тебя, чтобы не причинить вреда ни тебе, ни нашему ребенку. Никогда. Независимо от того, какой выбор ты сделаешь, — я провел большим пальцем по ее губам, — я всегда буду заботиться о тебе, о вас.

— Не знаю почему, — она прислонила голову к моему подбородку, — но я верю тебе. После всего… я верю тебе.

Я закрыл глаза и крепче обнял ее, прижимая к своей груди. Если бы я мог построить стену вокруг этой женщины, чтобы уберечь ее, я бы это сделал. Но с этого момента и до того дня, когда дьявол утащит меня в ад, я буду ее стеной. Я буду крепостью, которая защитит ее… даже если для этого придется стать чудовищем и жить с кровью тысячи людей на руках.

— Ti amo, segreto.

Она фыркнула, и ее слезы испачкали мою белую рубашку. Я запустил пальцы в мягкие локоны на ее шее и заставил ее поднять на меня глаза.

— Для других я никогда не буду хорошим и добрым человеком, Мила. Но для тебя… для тебя я буду хорошим человеком. Хорошим мужем. — Я просунул вторую руку между нами и почувствовал, как ее живот прижимается к моей ладони. — И хорошим отцом для нашего ребенка. Te lo prometto. — Я прижался губами к ее губам. — Я обещаю.

Вкус ее боли остался в нашем поцелуе. Молчаливое напоминание о том, что я должен сделать все возможное, чтобы никогда больше не причинять ей боли. Она доказала свою любовь ко мне. Она не ушла, хотя очень хотела. Ее сердце не позволяло ей выйти за дверь и оставить меня. И как бы я ни пытался убедить себя в том, что ее уход будет лучше, в глубине души я знал, что это будет лишь вопрос нескольких часов, прежде чем я заставлю Джеймса рассказать мне, куда он ее увез, выследить ее и притащить ее задницу обратно сюда. Потому что на самом деле не было ни единого шанса, что я смогу отпустить ее. Я обманывал себя, и сейчас, ощущая вкус ее губ на своих, я был как никогда уверен, что бороться с нами, бороться с тем, что мы чувствуем друг к другу, было тщетной попыткой побороть судьбу.